Метаморфозы: таракан
Шрифт:
– Встать! Лечь!
– командовать почему-то не надоедало, Грозный я или нет?
– Встать!
Десяток шатающихся, пыхтящих как паровозы вояк пытались сохранить последние остатки собственного достоинствnbsp;а. Нужно признать, что сделать это было априори невозможно. Упасть в грязь лицом и один раз - приятного мало. А так, да еще в полной экипировке, да еще в центре лагеря перед глазами всех сослуживцев...
– Лечь.
– десять сопящих тел под ногами и сотни ненавидящих глаз вокруг. Бунт назревал, пожалуй, только усталость после многих дней тяжелого перехода, да колоритная фигура Глыбы за моей спиной, не давали пролиться людскому гневу прямо сейчас. Жаль. Неприятие происходящего накопилось и уже выливалось вовне мутной пеной неадекватных эмоций и поступков.
– Встать.
– в этот раз поднялись не все, и их более крепкие товарищи стали руками поднимать обессиливших. Это
– Устали?
– тишина.
– Я задал вопрос. И что-то мне подсказывает, что я хочу услышать ответ. Устали?
Смутная перспектива вновь уткнуться носом в уже подготовленные прошлыми упражнениями лунки в грязи побудила прохрипеть ответ.
– Да.
Это был неправильный ответ. Это был ответ, который мог дать кто угодно, но только не доблестный солдат, которому завтра, возможно, идти на врага. И лунки все-таки еще раз приняли измученные лица. Пожалуй, пора было заканчивать. Утренняя программа итак оказалась излишне полна событиями.
Кто ж виноват, что я сова с очень большим стажем. И ни жуткая усталость после выматывающего дневного перехода, ни пахнущий мокрой травой и прелыми листьями воздух, ни что-либо еще не сказалось на этой дурной привычке - засыпать очень поздно. Или вообще не засыпать. Бывают такие случаи, когда сон не идет, хоть ты медитируй, хоть сиреневых слонов с дрессированными козлами считай. Мысли бежали так далеко впереди, что сон за ними угнаться не мог ни при каких условиях.
Катализатором такой несвоевременной бессонницы стали мои опыты над собой и над природой вокруг. Хоть убей не получалось у меня то, что так легко и весело вышло на берегу под свистом стрел и взмахами мечей. Крутить энергетические шары, бросать несуществующие копья и устанавливать непреодолимые барьеры. Я открывал и закрывал глаза, я пыжился и напрягался, махал руками и в воображении рушил и воздвигал горы. Я щурился и косил глаза, пытаясь хоть периферическим зрением увидеть те разноцветные полосы, пронизывающие все вокруг. Все тщетно. С таким же успехом я мог делать это у себя дома, играя в джедая в перерывах между лекциями. Я чувствовал себя последним придурком, я ругался сквозь зубы, я мучил себя вот уже пару последних дней с нулевым результатом. Словно приснилось все. Эх, не тому меня учили Алифи, совершенно не тому. И вот, в очередной раз, отработав вхолостую, обозленный на все и вся, в отвратительном настроении я решил прогуляться.
Кто ж виноват, что произошло это глубокой ночью, когда все добропорядочным офицерам и сержантам давно пора спать и видеть во сне доступных женщин и новые нашивки? Никто не виноват. Как никто не виноват в том, что вместо того, чтобы зазвенеть какой-нибудь тарой, загреметь металлоломом или просто заорать благим матом, я вышел очень тихо. И очень тихо пошел по лагерю. Вроде как о людях решил позаботиться и не будить почем зря после длинного перехода. Вот есть у меня такая дурацкая черта, о людях думать. И сочувствовать. Как посочувствовал я тихо похрапывающим солдатам, призванным караулить наш сон с одной стороны лагеря, и также тихо греющимся спиртом часовым с другой. Нет, это я понимаю в моем мире, бравые охранники, вахтеры и сторожа обязательно находят возможность в ночную смену прикорнуть пару-тройку часов и перехватить пару-тройку рюмок. По их меркам это ж почти и не спал, и не пил. Но здесь понимания не хватило. Все-таки злой я стал.
А после показательной экзекуции - дорога. Опять дорога, холодный северный ветер, продувающий спину, тучи над головой, морось, переходящая сначала в дождь, а потом и в ливень. Тоска вокруг, тоска в глазах солдат, тоска в моей душе. Идеальная гармония внешнего состояния и внутреннего содержания. Вся жизнь превратилась в эту грязь под ногами, в холодную воду под давно промокшим воротником и в ноющее тупой болью тело. Что делать, жизнь иногда разворачивается к нам не самой привлекательной своей частью. Это только у стройных женщин место между красивыми бедрами и тонкой талией будоражит ум и воспламеняет взгляды. Соответствующая часть у старушки судьбы далеко не так красива и соблазнительна, и я с удовольствием отказался бы от сомнительного удовольствия ее созерцать. Тем более в течение такого долгого периода времени. Но, видимо, судьба - женщина с норовом и, отвернувшись один раз, не спешит менять свое решение. Так и иду, не отводя взгляда от здоровенных ягодиц собственной судьбы. Эй, Гюльчатай, покажи личико...
Было абсолютно непонятно, что делать дальше. Кто я в этом мире? Что я для этого мира? Подопытный кролик?
Лабораторная крыса? Так, мелкая шавка на замызганной цепочке? Что я могу? Тыкать бездумно длинной железной палкой в чье-то незащищенное брюхо? Я ничего здесь не знаю. Я ничего здесь не умею. И ничего здесь не могу. Я Нуль. Никто. Ничто. Я такая же тварь, как те, что бредут рядом со мной, мокнут рядом со мной и умрут тоже рядом со мной.Плана не было. Вообще. Никакого. Я не привык так жить, без всякого видения будущего. Идти в никуда и ступать наобум. Но сейчас цель была, а путь к ней был скрыт завесой такой плотной, что даже следующего шага не просматривалось. Упасть еще ниже? Взойти по лестнице? Подтвердить, что ты - марионетка? Тогда зачем было все? Зачем было нарываться, грубить, дерзить и низводить себя с высот дворца Владыки до будущего жмурика, все еще месящего по недоразумению чужие дороги? Вопросы роились как мухи. Ответов не было, ни одного...
Бравин вновь и вновь обходил по периметру широкую полосу песчаного берега в поисках. Что он искал? След. Вспышку. Эмоцию. Что-нибудь, что даст ему зацепку. Конечно, сотни людей, выносивших трупы, собирающих трофеи, подсчитывающих потери, стерли многое. Но слишком мало времени прошло, слишком резкий выплеск эмоций выбрасывают люди и Алифи перед смертью. Они уже ушли к свету, а песок все еще хранил память об их последних мгновениях жизни. Редко кому удается уйти к свету спокойно, не думая о родных, не желая смерти своему убийце, не стремясь задержаться. Вот и выбрасывает в эфир мозг умирающего последний посыл, квинтэссенцию себя. Там боль и страх смерти, любовь и желание жить, мечты и последняя надежда, обида и разочарование смешиваются в тягучий коктейль с умиротворением и очищением. Бравин до оторопи не любил приходить в такие места и слушать песни смерти, но сейчас у него не было выбора. Он в который раз провел пальцами по скрученному локону человеческих волос. Он искал совпадение. И не находил.
Он чувствовал сотни смертей, страшных, болезненных, долгих или мгновенных, но не находил ту одну, ради которой он и пришел на этот берег. Что-то было не так. Чего-то не хватало. Он окинул взглядом широкую полосу песка, перепаханную и до сих пор сохранившую цвета человеческой и нечеловеческой крови. Взгляд скользил, не останавливаясь на валяющихся обломках, обрывках, остатках металла, дерева, плоти. Не то, все не то. Ему нужны были не они. Бравин чувствовал, что-то ускользает от его внимания. Наибольшее количество потерь обе стороны понесли в центре пляжа, каждая кочка, каждая песчинка здесь была пронизана смертью. Песня смерти здесь не бежала тонким ручьем, а гремела горным водопадом в сотни и сотни голосов. Если объект поисков погиб в центре, эманации его смерти не заметить. Искать здесь - бессмысленно. Всю остальную часть он осмотрел, причем не один раз. Разве что...
Бравин посмотрел на края песчаного пляжа, где он переходил в заросшее камышом болото. Вероятность того, что кто-то решил спастись этим путем, была невелика. Но проверить все-таки стоило. Он шел к самому западному краю поля сражения, когда заметил странное место чуть в стороне. Оплавленный песок с неровными вмятинами, оставшимися от тел. Бравин безошибочно угадал не только работу шаманов, но и то, как это было сделано. "Тяжесть неба" - поэтическое название для столь беспощадного удара. Жертв было немного, их голоса были чисты и отчетливы, их эманации сохранились очень хорошо. Яркий белый всполох. Старина Эллендир. Неплохой командир, за долгие годы уже порядком уставший от службы и любивший подчеркивать это в любых местах и в любой беседе. Что же. Теперь будет вечность, чтобы отдохнуть. Бравин поднес пальцы правой руки к переносице и сделал прощальный жест, протянув руку к небу. Несколько серых проблесков, глухие голоса страха, паники, безнадежности. Люди. Проскочили нотки ярости и решимости. Возможно, среди людей здесь было несколько не самых плохих парней. И где-то на самой границе восприятия - легкий тон бравады, упрямства и жгучей злости. Вот оно. Совсем слабое, но знакомое ощущение. Все-таки - здесь. Бравин с трудом сдержал желание повторить жест прощания. Люди этого недостойны. Но - жаль. Владыке Энгелару не суждено получить добрые вести.
– Барр Бравин?
Это Ллакур, старший Карающий, командир группы из шести Алифи, сопровождающих Бравина. Сильные, безудержно смелые, отчаянные, умелые воины, разведчики, убийцы. Рыцари света были острым мечом Алифи, звенья Карающих - кинжалом с ядом. И неправда, что силы света не имеют морального права использовать такое оружие. Все одинаково высокие, жилистые, в плащах-хамелеонах, капюшонах и полумасках. Говорили, что жертва может увидеть такого убийцу один раз на тысячу случаев и то, только потому, что Карающий этого захотел.