Метаморфозы вампиров (сборник)

Но мыбодрствуем. И можем выбрать, чтоони увидят, когда проснутся. За пять миллионов лет человек очень недалеко ушел от слуги, которого создали Старые. Он придумал своих богов и создал свою цивилизацию, но по сути своей остался слугой. Ему неуютно без хозяина. Вот почему у него было так много богов и так много тиранов. Помнится, в ранней юности на меня большое впечатление произвела история об Иване Грозном. Там говорилось, что Иван, за долгое свое царствование совершивший множество немыслимых злодеяний, решил отречься от престола и как-то утром бежал из палат. Казалось бы, народу впору было вздохнуть с облегчением и запереть двери терема на засов. Так ведь наоборот: приползли к злодею в рубище и, посыпая голову пеплом, просили вернуться на любых условиях.

Смысл той истории полностью до меня так и не доходил. Но теперь я понял. Человек — всегдашний раб. И если будет смиренно дожидаться, у него вновь объявится Хозяин. Так что выбор всецело в его руках. Он может снова стать рабом. Или может противостоять Старым как Хозяин.

Хотя нужно указать вот на что. Старые не допустят одной и той же ошибки дважды. На этот раз Ночи Чудовищ не будет. Они будут эволюционировать медленно и станут господствующим видом в Солнечной системе. Когда это произойдет, они, безусловно, будут чувствовать к человеку признательность — как человек чувствует признательность к собакам и лошадям, которые помогли ему создать цивилизацию, и к рабочему скоту — за то, что тот трудом возделывал землю. Но это не мешало человеку скот использовать в пищу, а ломовых лошадей раз за разом уводить на бойню. С какой стати эволюционирующий вид должен испытывать сочувствие к не столь успешному сопернику? Старые не уничтожат человека. Они просто дадут ему впасть в застой, пока человек не заплатит за него цену: смерть.

Альтернатива вполне ясна. Проснувшись, Старые должны застать общность Хозяев, с которыми можно сотрудничать на равных условиях. Более того, это Хозяева должны их разбудить. Потому что нет ничего яснее того, что Старые вскоре. понадобятся человеку так же, как когда-то им нужен был он. Пока новая стадия эволюция ограничена такими людьми, как мы с Литтлуэем, особых трудностей не будет; мы будем решать задачи по мере их возникновения. Но мы — очень небольшая часть человечества. Человечество в основном состоит из людей вроде Захарии Лонгстрита и Хонор Вайсс — людей, опасливо сжимающихся перед великим шагом к внутренней свободе. Таких людей слишком много для того, чтобы им помогло меньшинство, готовое уже совершить скачок. Только Старые могут ре шить эту задачу. Они смогут незаметно повести огромное большинство лонгстритов, воздействуя так же исподволь, как в свое время на людей Му.

Когда на обратном пути в Лэнгтон Плэйс я объяснил все это Литтлуэю, он задал логичный вопрос что нам до большинства. человечества? Если оно не готово к следующему шагу в эволюции, почему не сосредоточиться на тех, кто готов?

Потому что есть закон, гласящий, что эволюционирующий вид не может быть уничтожен. Если все человечество устремлено к одной и той же цели, опасность ему не грозит. Насчет собственной неуязвимости у меня иллюзий нет; слишком свежа память о том, что приключилось в библиотеке в Филадельфии. Сила, которую мы чуть не пробудили, могла меня шлепнуть и даже не почувствовать — все равно что землетрясение блоху. И тысячи других, таких как я. Но не два миллиарда существ, рассредоточенных по всей планете.

До спора дело у нас не дошло. По дороге в Лестер Литтлуэй тоже пережил Ночь Чудовищ, В поезде мы опять воссоздали цилиндр К'толо, и я фокусировал его, пока Литтлуэй всматривался. Лицо его на моих глазах посерело и застыло, взгляд обратился куда-то внутрь. Когда мы в Лестере сходили с поезда, Литтлуэй был молчалив и слегка рассеян. Я знал, что он понял.

Когда я два года назад начинал эти записки, я понятия не имел, чем их закончить. Тем не менее теперь я каким-то смутным чутьем угадываю: это было мне известно все время. Здесь задействованы какие-то странные силы, не связанные ни с человеком, ни со Старыми. Я могу чуять их природу, хотя словами это не выразить никак. Если Старые были когда-то неосязаемой силой, научившейся манипулировать человеком как орудием, исключено ли, что существуют и иные силы, орудия которых — сами Старые?

Быть бессмертным — судьба человека. Пять миллионов лет он умудрялся обходить этот вопрос стороной. Теперь приходится делать выбор. Для меня это кажется абсурдом. Да разве можно предпочитать сон бодрствованию, особенно весенним утром? Тем не менее есть много таких, кто, приоткрыв один глаз, с хмурой гримасой натягивает одеяло на голову, подальше от света. Засоне сон кажется бесконечно желанным.

Позвольте изложить это как можно яснее. Человек должен владеть бесконечной тягой к жизни. Он всегда, неотступно должен сознавать, что жизнь превосходна, упоительна, бесконечно богата, безраздельно желанна. В настоящее время, будучи зажат на грани между животным и подлинным человеком, он постоянно страдает от скуки, депрессии, утомленности жизнью. Цивилизация давит на него таким бременем, что он не может углубиться до своих потаенных ключей чистой жизненности.

Контроль над корой передних долей все это изменит. Человек перестанет бросать ностальгические взгляды на колыбель, откуда вышел; поймет и то, что смерть — это не выход. Человек — творение жизни и дневного света; судьба его — -в полной объективности.

К тому времени, как эти записки будут опубликованы, нас станет больше — по меньшей мере, дюжина. И мы позаботимся обеспечить наглядное доказательство всем моим доводам. Сплав Нойманна изготовить несложно; до конца столетия нас может стать целый миллион.

Моя жена Барбара печатает эти записки по моей диктофонной записи. Кстати, мы заметили кое-что интересное. У Барбары кора передних долей начинает срабатывать сама по себе. Понимание того, что это возможнои постоянное наше с Литтлуэем подбадривание, очевидно, пробудили в ней скрытые эволюционные позывы. И, подозреваю, они могут напрямую передаться малышу, который через несколько недель должен появиться на свет. Если я прав, то вся задача существенно упрощается. Управление передней корой сможет передаваться по наследству, и тогда появление этого свойства у всего человечества лишь дело времени.

При слове «время» сердце на миг обмирает. Что, если Они успеют пробудиться раньше?..

Джой Кэрол Оутс Послесловие

«Человеческий ум может включать в себя все прошлое человека; но он же включает и все его будущее.

Колин Уилсон

Среди многих замечательных писателей сегодняшней Англии четверо вызывают у меня особое волнение, потому что они, работая в самых разных жанрах, пытаются выразить актуальнейшую проблему нашей современности: как проникнуть в будущее, как выйти из состояния смятения, отчаяния, нигилизма, как создать ценности, которые бы позволили человеку развиться в более высокую форму. В то время как их современники в Англии и, как ни печально, весьма часто в Америке довольствуются шутками насчет прошлого и будущего в произведениях, технически зачастую великолепных, но нравственно совершенно отыгравших, Джон Фаулз, Дорис Лессинг, Маргарет Дрэббл и Колин Уилсон сознательно пытаются представить для человека новый образ, новый Само-образ, освобожденный от двойственности, иронии и эгоцентрической узости воображения, которые мы унаследовали от романтизма девятнадцатого века.

Колин Уилсон дал имя этому странному, мучающему, смертельному нашему наследию, которое мы, подобно всем неврозам, полюбим и будем отстаивать: он называет его «первородный грех», способность человека к саморазрушению, которое произрастает из его глубокой неприязни к себе, которое неизбежно произрастает из самих психологических и философских революций, когда-то освободивших его от еще более удушающих пут. Дарвинистские, фрейдистские и бихевиористские утверждения насчет рабства человека перед собственной «низкой натурой», его беспомощность в руках природных сил сливаются, что довольно трагично, с наукой экономики, разработанной Адамом Смитом, Рикардо и Мальтусом, и вот против этого ощущения угнетенности, полного отрицания «свободы» поэт должен восставать. Он должен восставать, если он хочет жить. И, восставая, он должен ненавидеть; до него доходит, что он ненавидит. Или, по словам архисатирика и ненавистника Роберта Музиля, «нельзя сердиться на собственное время без ущерба для себя».

Воображение Колина Уилсона является существенно тем, что сводит, объединяет, делает удивительно ясным то, что могло остаться смутным или раздробленным. В некотором смысле новых «идей» нет, есть лишь новые отношения, новые акценты, удивительно новые сочетания того, что было уже известно или известно наполовину. В основе своей он учитель, вместе с тем он сознает ограниченность формы прямого утверждения или довода, необходимость по-новому представить наши идеи, на языке фантастики. Уилсон написал ряд фантастических произведений, из которых некоторые являются романами, а некоторые, по моему мнению, иносказаниями, большинство из которых — драматические построения его центральной дилеммы: как привнести Постороннего в цивилизацию, как преодолеть «первородный грех», являющийся нашей раной или, возможно, в несколько извращенном смысле, нашим «даром». Подобно Ницше, Уилсон считает, что если б только человек был способен на реализацию своего собственного потенциала — полное использование мозга, — отпала бы надобность в богах, не надо было бы вовсе переступать границы человеческого уровня. Как говорит молодой протагонист «Философского камня» после того, как переносит операцию на мозге, дающую необычайную силу концентрации, теперь он на самом деле свободен испытывать обычное сознание. Если б мы могли быть «обычны», «нормальны», для нас это бы означало божественность. «Ненормальным надо считать именно повседневное сознание», — говорит герой.