Метаморфозы. Тетралогия
Шрифт:
Дернулась дверь.
– Сань, ты заперлась? Открой!
– Спи, – повторила Сашка, прижимая трубку к уху. – Не волнуйся. Я за ним слежу.
– Что за ерунда! Открой дверь! Зачем ты заперлась!
– Я сейчас. Ты спи.
– Александра!
Мама окончательно проснулась. Теперь в ее голосе был гнев – и страх. Что-то творилось, что-то происходило, случилась беда, она это чувствовала – но не могла распознать природу опасности.
– Саша, – очень сухо сказал Коженников в телефонной трубке. – Проверь, жив ли ребенок.
– Что? – пролепетала Сашка.
– Проверь пульс.
– Открой
Сашка схватила младенца за ручку. Она была такая крохотная, на ней невозможно было нащупать пульс; уже уверенная, что ребенок мертв, Сашка вспомнила вдруг уроки Дим Димыча («Считаем пульс за шесть секунд, умножаем на десять») и прижала пальцы к тонкой шейке ребенка.
Шейка была теплая. Пульс нашелся.
– Жив, – прошелестела Сашка в трубку.
– Открой дверь! – ревел теперь уже Валентин, грозя снести дверь с петель.
– Сейчас! – крикнула Сашка, в голосе ее были слезы. – Чего вы орете? Чего вы кричите? Я сейчас открою!
– Положи трубку, – сказал Коженников. – Сейчас перезвонит Стерх.
Сашка нажала «отбой».
В дверь на секунду перестали ломиться. Мама плакала, Валентин ее утешал:
– Ну что за истерика… что случилось, я не могу понять… Сейчас все будет… сейчас… Александра, открой немедленно. Я считаю до трех. Раз…
Зазвонил телефон.
– Алло!
– Слушайте, – без долгих предисловий сказал Стерх. – И работайте, хорошо, внимательно, у вас три минуты на обратный переход! Начали!
И все затопила тишина.
Первой не выдержала задвижка – расшатались маленькие шурупы, скоба отлетела, и мама с Валентином ворвались на кухню.
К тому времени соседи, разбуженные шумом, уже стучали в батареи и в стены. Какой-то умник вызвал милицию. Желтая машина с синей полоской остановилась у дома через час после начала инцидента.
Сашка сидела перед столом, на котором спал ребенок. Спокойно спал, посапывая, почти касаясь лица сжатыми кулачками. Сашка была вся покрыта потом, белая, всклокоченная, с зажатой в руке телефонной трубкой.
В трубке пищали короткие гудки – отбой.
Остаток ночи прошел в разбирательствах. Мама пила валерьянку, корвалол, валидол. Валентин сгоряча отвесил Сашке пощечину – а потом ему сделалось неприятно об этом вспоминать. Ребенка унесли в кроватку, и там он проспал до семи утра; у Сашки дрогнуло сердце, когда она услышала его неуверенное хныканье. Мама покормила Валечку, он поел, в хорошем настроении улыбнулся и снова зажмурил голубые глазки; мама немного успокоилась. Чуть-чуть.
– Ты. Можешь. Нам. Объяснить. Зачем. Ты это. Сделала?
– Я ничего не делала, – соврала Сашка и отвела глаза. – Я подумала… последняя ночь… неизвестно, когда в следующий раз его увижу…
– Как это – неизвестно?!
– Я просто взяла его на руки, – упрямо повторила Сашка. – Просто хотела… Рядом с ним посидеть… Зачем вы ломились, я что, убийца?!
Мама переглянулась с Валентином.
– Ты вела себя странно, – отрывисто сказал мужчина. – Зачем ты заперла дверь? С кем ты говорила по телефону? В полчетвертого утра?!
– Ошиблись номером. – Сашка устала. Ей было уже все равно, хотелось
только вырваться, уйти от расспросов, лечь на полку в поезде и проспать до самой Торпы.Простились очень холодно. Сашка взяла чемодан за ручку, сама выкатила его на улицу и зашагала – одна – к метро.
Наверное, это было похоже на роды; в ту ночь она впервые осознала себя как сумму информации. Она нашла в себе чужое, и она исторгла его из себя – с кровью, почти вывернувшись наизнанку.
Она до последнего не знала, восстановится ли ребенок как прежняя личность в прежнем теле. Мама ничего нового во внешности и поведении Валечки не заметила – во всяком случае, в первые минуты. А что будет потом, Сашка не знала.
Она прибыла на вокзал за три часа до отправления поезда. Состав еще не подавали. Сашка нашла свободное место в зале ожидания и села, поставив перед собой чемодан.
Ей было до слез жалко маму. Она содрогалась при мысли о том, что могло случиться с маленьким Валечкой. И она знала, что мама ей не простит.
По огромному залу медленно перемещались человеческие массы. Плыли, запертые под крышки чемоданов, носки и рубашки, тюбики с зубной пастой, комнатные тапочки, штаны, свитера, книги, конфеты, игрушки. Все это было материально до последней ниточки. И все это было всего лишь тенью чего-то большего, нависавшего над головой. Сашке казалось: подними она глаза к потолку – и увидит преграду между собой и светом, нечто огромное, отбрасывающее сложную систему теней.
Сегодня ночью, слушая тишину в телефонной трубке, она совершила внутреннее усилие, в сравнении с которым все учебные нагрузки казались ерундой. Она снова переступила черту. Еще один шаг в мир, о котором она ничего не знала. Куда ее вели и толкали насильно. И откуда, похоже, уже не было обратной дороги.
Наконец-то подали состав. Сашка подошла к проводнице самой первой.
– Погодите, девушка. – Проводница, пышнотелая блондинка лет тридцати, заступила ей дорогу. – Мне первый пассажир нужен мужчина! На удачу!
Сашка ничего не ответила. Стояла у вагона, глядя вверх, на темное небо.
Казенным белым светом горели фонари. Ни на путях, ни на перронах не осталось снега – убрали, затоптали. Подрагивала земля: по соседней колее шел маневровый тепловоз. Круглолицый парень выглянул в окно, улыбнулся и махнул Сашке рукой.
Подошел, не спеша, мужичок с чемоданом. Предъявил билет, поднялся по ажурным черным ступенькам в вагон.
– Теперь давайте, – сказала проводница Сашке.
В вагоне было душно. Сашка отыскала свое место, затолкала чемодан под полку и, повесив куртку на крючок, легла.
Зачем она подошла ночью к спящему ребенку?
Почему ей показалось, что она и ребенок – одно и то же? Зачем ей захотелось присвоить его, слить с собой? Почему это так легко у нее получилось?
И почему она не послушала Стерха, когда тот сказал: «Не советую»?!
Вагон понемногу наполнялся людьми; некоторые из них были плотными, как вырезанные из дерева фигурки. Другие казались зыбкими, выцветшими, не имеющими значения. Сашка закрыла глаза, чтобы на всякий случай никого не видеть.