Метеор

Он послушно закрывает глаза и сидит неподвижно, повинуясь ее словам. Тишина, слышен лишь шорох крыльев ошалелых бабочек да откуда-то издалека визг мулатки.

— Вспоминаете?

— Да!

Маленькая кубинка, затаив дыхание, склоняется к его лицу. Какой он странный, какой строгий, когда у него закрыты глаза! Измученный и страшный.

Но вот его лицо проясняется.

— Вы вспомнили что-то?

Он вздыхает глубоко, с облегчением.

— Здесь так хорошо!

Девушка борется с охватившим ее беспричинным умилением. И все-таки у нее невольно вырывается:

— Значит… у нас не ад?

— У вас не ад, — шепчет он, боясь шевельнуть рукой и открыть глаза. — Это так ново для меня. Поймите, я не любил тex.

Бог весть, кто раньше разгадал смысл его слов, — девушка, воспитанная в американском университете, или маленькая темноволосая кубинка. Но она вырвала у него свою руку и почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Счастье, что здесь темно!

— А… прежде вы любили кого-нибудь? (Боже, какая тьма!)

Он пожал грузными плечами.

— Это вы должны были бы запомнить…

Это сказала американская девушка; кубинка знает, что так нельзя разговаривать с посторонним мужчиной. Но и взрослая американская студентка растеряна. В Штатах, в студенческом общежитии, девушки, бывало, спорили обо всем; и с юношами можно было откровенно обсуждать что угодно. Бог знает, почему сейчас это вдруг стало очень трудно. Мери кусает губы и прижимает похолодевшие руки к пылающим щекам.

— Мистер Кеттельринг?

— Да?

— Я уверена, что вы любили прежде. Вспомните.

Он молчит, упершись локтями в колени. Теперь перед ним снова маленькая кубинка. Как тревожно дрожат ее длинные ресницы!

— Нет, никогда не любил, — медленно произносит он, — я никогда не переживал того, что сейчас. Это я знаю. Знаю твердо.

У маленькой кубинки вдруг перехватило дыхание, сердце забилось, задрожали колени. Так вот какова любовь, боже милостивый! Как прекрасно, боже, плакать хочется! Но американизованная девушка ухватилась за эту фразу и мигом истолковала ее по-своему: да, так и есть, я сразу угадала, тотчас же как только он сказал: "Я лгал вам, сеньорита…"

— Я так рада… — произносит она дрожащим голосом, что… (А чему, собственно, рада?) что вам тут нравится, (не то, не то, но теперь уж это не имеет значения!) Я люблю наш сад, я бываю здесь каждый вечер… (Как глупо я говорю!) — Американская девушка пытается одержать верх. — Послушайте, мистер Кеттельринг, я помогу вам вспоминать, хотите? Как это ужасно, если человек не в силах вспомнить, кто он такой. — Кеттельринг вздрагивает, как от удара. — Я хочу сказать, — американская девушка спешит исправить свою оплошность, — что я буду счастлива помочь вам. Пожалуйста… Она коснулась пальцем его рукава. (Чуточку флирта перед уходом! Чтобы легче было уйти!)

Кеттельринг поднялся.

— Прошу прощения. Я провожу вас.

Она стоит около него, совсем близко, словно они держатся за руки.

— Обещайте мне, что вы будете вспоминать!

Кеттельринг улыбается. Марии он кажется в этот миг необыкновенно красивым, и ей хочется закричать от счастья.

* * *

Мария высовывается из окна, вдыхая благоухание ночи. На балконе этажом выше пламенеет огонек сигары.

— Хэлло, мистер Кеттельринг!

— Что?

— Вам не спится?

— Да, что-то не спится.

— Мне тоже, — радостно признается она и подставляет ночной прохладе обнаженные плечи. "Обними, погладь мои плечи, я рядом, коснись — слышишь, как бьется мое сердце?"

"Нет, нет, я не смотрю, я не смею. Я даже бросил сигару куда-то в потемки, — только бы не было заметно, что меня трясет, как в ознобе. Damn [49] , Мери, да не гладьте вы свои плечи, мне кажется, будто я их глажу".

"…Я понимаю. Я это чувствую. У вас такие горячие руки, словно вы грелись на солнце. А у меня дрожат пальцы, почему? Ведь я спокойна, совершенно спокойна. Я знала, что это придет. Когда я догадалась? Вам ни к чему знать об этом… Сразу, как только я вошла в комнату и вы встали… Такой большой, а не знает, чей он!"

49

Проклятие (англ.)

Человек на балконе вздыхает.

"О, мистер Кеттельринг, please [50] , какие глупости, ведь это в вас самое прекрасное. Хочется взять вас за руку и сказать: "Dear littl'boy [51] , чей ты, мальчик?" Хочется поцеловать вас или приласкать. Я думаю, это материнский инстинкт".

"Очень благодарен".

"Нет, не верьте мне. Я вас боялась. В вас есть что-то таинственное и отпугивающее. Словно вы в маске. Это волнует. Когда вы со мной заговорили в саду, я чуть не удрала, так мне было страшно!"

50

Пожалуйста (англ.)

51

Милый маленький мальчик (англ.)

"Beg your pardon [52] , я, собственно, совсем не хотел…"

"А я хотела, чтобы вы подошли, разве вы не поняли? Глупые испанские обычаи не позволяют мне сидеть с вами за столом. Приходится видеть вас только украдкой… Как странно… сердце стучит, словно я грешу… Хелло, вы еще там?"

"Да, я здесь. Не смотрите сюда, не то я прыгну вниз, Мария Долорес".

Она поспешно закрывает плечи шелковой шалью с длинной бахромой и снова становится темноволосой кубинкой, которая сладко жмурится в темноте, опуская длинные ресницы, и ни о чем не думает, только ждет.

52

Простите (англ.).

"Вы понимаете, на юге редко встречаешь белых женщин. Вы и не представляете себе, как это прекрасно и вместе страшно вдруг почувствовать уважение к женщине. Хочется опуститься на колени и не поднимать глаз. Ах, сеньорита, я все готов сделать, лишь бы вы подарили мне свой платочек. Я упаду на колени и буду безгранично счастлив".

Глаза юной кубинки сияют, а шаль медленно-медленно сползает с ее плеча, видна лишь узкая полоска смуглой руки, но для Кеттельринга это сейчас больше, чем когда-либо раньше женская нагота…

Наверное, летучая мышь зигзагом пронеслась мимо, овеяла девушку ветерком; Мария вздрогнула, скрестила руки на груди и отступила внутрь комнаты.

А потом… о, уже рассвет, в саду прощебетала сонная птичка. Американская студентка осторожно, на цыпочках, подходит к окну и смотрит на балкон.

Да, да, там и сейчас тлеет алый огонек сигары, там неподвижно стоит человек, ухватившись за перила. Девушка вздыхает — она счастлива, а сердцу больно — и долго еще она сидит на краю постели, рассеянно улыбаясь и глядя на свои округлые белые ноги.