1

Мира немного постояла, потом аккуратно положила букет на покрытый декоративным мхом холмик. Присела на лавочку и достала бутылку из-под “колы”, куда налила домашнего вина.

— За тебя, Ромка. Надеюсь, ты меня там вспоминаешь. — Она подняла бутылку в салюте, отпила глоток и улыбнулась. — И надеюсь тебе там, наконец-то, секса хватает.

Улыбающееся лицо супруга смотрело на неё с фотографии на аккуратном памятнике из красного гранита. Ровный блеск камня, полукруглый — как в иностранных фильмах — верхний срез. Памятник такой же ладный и компактный, каким был Ромка.

“Любящему и ласковому мужу”. Мира настояла на этой надписи, выбитой под аккуратной “звездой Давида”, вместо набивших оскомину “Помним, любим, скорбим”, которую хотела заказать свекровь.

Они конкретно поругались на поминках.

Роза Абрамовна всегда любила выпить, а внезапная смерть её единственного любимца и вовсе сорвала тетке и сердце, и крышу. Накидавшись “Посольской”, она рыдала в три ручья и громогласно сообщала присутствующим, что эта “ненасытная рыжая шалава” свела её сыночка в могилу. А все только потому, что однажды неожиданно ввалилась к ним в квартиру и застала голую Миру, с громкими воплями прыгающую на привязанном к стулу голом Ромке.

Мира на поминках терпела, сколько могла, но потом все же разревелась и уехала. Дома рухнула на холодную супружескую кровать и поднялась только через день, опухнув от слез.

Ненасытная шалава… Мира усмехнулась, вспоминая.

Эх, знала бы Роза Абрамовна, каким на самом деле был её тихий и послушный сын. Этот невысокий худощавый еврейчик покорил её сначала своим остроумием, затем блестящим умом, а затем…

Он хотел её всегда и везде.

Мира, выросшая в семье с весьма строгими нравами, была скромной и застенчивой донельзя. Но Ромка был терпеливым и опытным. День за днём, шаг за шагом, свидание за свиданием он подбирался к ней все ближе и ближе, разжигал в ней внутренний огонь, пока, доведённая до полубессознательного безумия, она, девственница, не отдалась ему прямо на лавочке в парке, сгорая от страха быть увиденной, стыда и желания. Запрыгнула на колени, рванула пуговицы ширинки, освобождая уже возбужденный член, сдвинула в сторону мокрые насквозь трусики и насадилась на торчащую головку всей небольшой массой своего стройного тела.

Помнится, он тогда немного испугался.

Ведь Мире едва исполнилось восемнадцать, а Ромка, хоть и открыто флиртовал с ней, не ожидал от скромницы такой прыти. Но он уже тогда любил её, а она полюбила его почти сразу. После того, самого первого сближения, он сразу выразил желание прожить с Мирой всю свою жизнь. Девушка, не раздумывая, ответила согласием. И все то время, пока они нетерпеливо дожидались бракосочетания, Ромка просто не давал ей прохода.

Они трахались и на квартирах у друзей, и в гостиницах, и в саунах, и в походах. А все время между этими безумствами его руки были на ней или в ней. Он постоянно держал её за руку, лез пальцами в её прелести в автобусах и на эскалаторах, в кинотеатрах и просто театрах. Где бы они ни были, из-за его рук она всегда была в возбужденном состоянии, всегда текла так, что вынуждена была носить с собой не только прокладки и чистое белье, но и запасную юбку или джинсы, отчего приходилось все время таскать рюкзачок.

Поженились они через три месяца после встречи. Столь скоропостижный брак не вызвал радости ни у отца и матери Миры, ни у родных Романа. Чистокровные евреи, они невзлюбили дочь гоев и саму её семью с самого знакомства пары. Родители Миры, а точнее Мирославы, были людьми работящими, но трудились на низкооплачиваемых должностях. Узнав, что дочь собралась замуж за еврея, да ещё и весьма обеспеченного, отец встал на дыбы. Мира выросла неприхотливой, нетребовательной, и очень долгое время не принимала подарки от Романа, так как после первого же золотого браслета отец раскричался, что Голенищевых не купишь.

Только когда Мира ушла из дома к Ромке в его квартиру, родители обеих сторон сменили гнев на натянутый нейтралитет.

Постепенно всё затихло. Свадьбу сыграли пышную, но неестественно веселую. Члены обеспеченных еврейских семей — гости со стороны жениха — косо посматривали на усталые и осунувшиеся от работы лица родственников со стороны невесты. Те отвечали неприязненными и полными зависти взглядами.

Как ни метались молодые меж двух миров, пытаясь хоть как-то объединить гостей, как ни изгалялся приглашённый крутой тамада с заводными конкурсами, свадьба прошла в двух противостоящих лагерях. Мира расстроилась до слез, так что утешавший её молодой муж так старался, что в первую брачную ночь они сломали в гостиничном номере кровать.

Ромка не обладал внушительными мужскими габаритами, но компенсировал это пылом и неутомимостью. Он любил трахать её мощными ударами, громко шлепая Миру мошонкой по промежности. Ей это дико нравилось, так что периодически в сексуальном угаре она вцеплялась мужу в плечи и хрипела:” Яйца хочу!”. Вне супружеских объятий все остальное время она оставалась восемнадцатилетней скромницей, тихой и застенчивой.

Только её любимый «еврейчик» умел разбудить в ней настоящую секс-фурию, но и то на время. Как только Мира получала первый оргазм, фурия мгновенно пропадала, а её место занимала “стесняшка”, натягивающая одеяло до подбородка. Никогда она не могла представить себя с другим мужчиной.

И вот теперь не знала, сможет ли когда-нибудь вновь пережить нечто подобное.

Ромка ушёл через пару месяцев после того, как они похоронили Мириных родителей. Обоих сразу. Две жизни, а тому бухому ублюдку, что сидел за рулем фуры, дали только семь лет. Семь лет отсидки на народные деньги за две погубленных жизни. А за смерть Ромки и предъявить некому.

Он просто шёл к ней с подносом, на котором стоял нехитрый завтрак, желая порадовать любимую женщину. Мира проснулась от звона бьющейся посуды.

Выскочила из спальни, но Ромка уже лежал навзничь, спокойно и с вечной своей улыбочкой глядя в натяжной потолок.

Кровоизлияние, скажут потом врачи. Мгновенная и безболезненная смерть.

А тогда Мира села рядом с ним, выглядевшим живее всех живых, положила ладонь на его грудь, и, даже убедившись, что сердце не издаёт ни звука, все трясла и трясла его руку, прося подняться или хотя бы посмотреть на неё, пока свет за окном не померк. Тогда Мира вызвала «скорую», легла, обняв его стройное худощавое тело, да так и лежала, пока в дверь не затрезвонили врачи. Очнувшись, как от забытья, она встала и увидела, что Ромка прикрыл глаза.

— Спи, — ласково сказала ему Мира, опуская веки до конца.

И пошла открывать.

Два года она не позволяла себе смотреть на мужчин.

Ушла в работу с головой, засиживаясь на ней с утра до ночи. Беря дела на аутсорс и практически не выходя с работы и из дома. Мира чувствовала, что словно выгорела изнутри за эти два года. И это в её двадцать три года.

Так что сегодня она твёрдо дала себе обещание вернуться к полноценной жизни, друзьям, которых она растеряла после их безуспешных попыток утешить подругу в начале её двухлетнего затворничества. И, возможно, открыться новым чувствам.

— Думаю, ты меня поймёшь и простишь, — мягко сказала Мира Ромкиной фотографии. — Уверена, ты не хотел бы, чтобы я оставалась одна с самой молодости. Но знай, я всегда буду помнить тебя и любить.

Произнеся это, девушка почувствовала вдруг необыкновенное облегчение и покой. Как будто Ромка отпустил и благословил её на полноценную жизнь.

Улыбнувшись, она одним длинным глотком допила вино и убрала пустую бутылку в рюкзачок.

Услышала за спиной ворчание и обернулась. Две кладбищенские дворняги обнаружились у ограды, выжидающе уставившись на неё.