Метод супружества

Еще одна улыбка. На этот раз я уверен, что она обнадеживающая.

— Младенцы очень выносливы и защищены внутри утробы. Хотя иногда кажется, что это не так, — объясняет она. — У вас сильный и здоровый ребенок и мама скоро поправится, — ее взгляд метнулся к бумагам, ее внимание переключается с меня на то, что у нее дальше на повестке дня.

Это просто часть ее работы. Сообщать новости, которые спасают или разрушают жизни людей, она это делает перед обедом, ей приходится дистанцироваться от сострадания, чтобы оставаться, черт возьми, в здравом уме.

— Я вернусь позже, чтобы проведать ее, и мы оставим ее на ночь для наблюдения, но после этого, скорее всего, выпишем.

— Могу я ее увидеть? — почти кричу. Мой голос хриплый и звучит дико. Вот каким я себя чувствую. Сдерживаемым животным, которое когда-то было одомашнено, но так и не приручено.

Она кивает.

Роуэн хлопает меня по плечу.

— Я буду ждать Нору. Она уже в пути. Как и Каллиопа. Иди к своей жене.

Мне не нужно повторять дважды.

Глава 15 «Габби и Эвелин»

Фиона

Я довольно хорошо помню аварию. Думала, мозг людей создан для того, чтобы защищать их от воспоминаний о травмах. Или, может быть, такое дерьмо случается только в кино. Голливуд не показывает реальность, потому что это до смерти напугает людей. И не в хорошем смысле, например, с парнем в хоккейной маске или странным клоуном на трехколесном велосипеде. Нет, реальность напугает их по-настоящему. На такое не будут продаваться билеты. А потом люди удивляются, когда сами попадают в автокатастрофу, и видят весь ужас, а не просто размытые фрагменты.

Был шок и удивление при виде машины, выезжающей на встречку, секунда неверия в то, что это действительно происходит, а затем инстинктивные движения — удар по тормозам, выворачивание руля, резкое осознание того, что столкновение неминуемо.

Мои руки оторвались от руля, я знала, что могу только попытаться спасти ребенка. Этого чудо-ребенка, в существование которого я наконец-то позволила себе поверить.

Металл скрежетал, звуки отдавались в ушах, когда меня трясло в машине, как на американских горках. У меня во рту был привкус меди, зубы прикусили язык, а тело изо всех сил сопротивлялось ремню безопасности. Затем пришло осознание того, что умру не только я, но и ребенок, потому что в последнее время у меня дерьмовая реакция, и я была слишком занята мыслями о том, какое вкусное мороженое я поем, когда вернусь домой, вместо того, чтобы обращать внимание на дорогу.

Моя жизнь не промелькнула перед глазами — не было вспышек всего хорошего, всего плохого, всех людей, по которым я буду скучать. Нет, я не смогла передохнуть от ужаса, выворачивания машины и гребаной ярости из-за того, что это происходило. Затем моя голова резко упала вперед, и я почти ничего не почувствовала.

По крайней мере, на несколько минут.

Я очнулась не в больнице — опять же, еще один дерьмовый голливудский прием. Я проснулась в разбитой машине, наполовину задушенная подушкой безопасности. Возможно, мое тело кричало от боли, но я не чувствовала ничего, кроме холодной, оцепенелой паники. Во-первых, потому что я, блять, не могла дышать, а во-вторых, потому что попала в довольно серьезную автомобильную аварию, будучи на пятом месяце беременности.

Люди прибыли быстро. Мы находимся в Юпитере, за пределами Мейн-стрит, где ограничение скорости едва достигает тридцати. Несмотря на то, что стоял ясный весенний день, люди все еще выходили на прогулки, ухаживая за своими садами.

Сначала это были случайные прохожие, потом парамедики. Некоторых людей я узнала, и все они находились в разной степени паники. Что только усугубляло ситуацию.

Пока не появился Фрэнк. Мой старый домовладелец и любимый клиент в пекарне.

— Уйди с дороги, мать твою, — ворчал он одной дамочке, у которой раз в неделю в пекарне проходят собрания книжного клуба. Она плакала и что-то бормотала в телефон.

Он буквально оттолкнул ее, и она споткнулась. Мне захотелось улыбнуться. Если бы я не была наполовину заперта в своей разбитой машине с бог знает сколькими травмами, с ребенком внутри меня, который наверняка мертв.

Его взгляд скользнул по мне, и в нем не было ни беспокойства, ни ужаса, как у той дамочки. Я могла только представить, как выгляжу. Теплая кровь стекала по лицу, но теперь, когда она остановилась, стала холодной и шершавой. Но можно с уверенностью предположить, что ее было много.

— Ты в дерьмовом положении, не так ли? — сказал Фрэнк, вздыхая так, словно у меня спустило колесо и не было домкрата.

— Можно и так сказать, — прохрипела я. Мои руки все еще были на животе. — Я беременна, — снова прохрипела. Слезы щипали глаза, и паника подступала к горлу.

И снова выражение его лица не изменилось. Он сильный, решительный. Кивнул один раз.

— Я так и понял. Ты была вся зеленая около трех месяцев, а потом всякий раз, когда я тебя видел, ты ела все сладости, что попадалось на глаза, — он протянул руку, чтобы нежно заправить прядь волос мне за ухо. — А этого в пекарне дохрена, — добавил он. — Ставлю на девочку. У нас с женой их было трое, и каждый чертов раз первый триместр она блевала как собака, а остальное время питалась мармеладными мишками, мороженым и шоколадом.

Я моргнула, глядя на него, не в силах понять, как мы могли говорить о мармеладных мишках, в то время как я все еще пристегнута ремнями в разбитой машине.

— Девочки, как правило, доставляют своим матерям немало хлопот, начиная с утробы, а затем и в подростковом возрасте, — пошутил он. — Они крепкие орешки, — его взгляд снова опустился к моему животу. — Я думаю, ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, милая, что девочки всегда крепче, чем мы, даже когда кажется, что они самые хрупкие.

Я издала истерический всхлип.

— Будем надеяться, что это так.

— Я знаю это, дорогая. Расскажи обо всех тех случаях, когда ты доставляла своей матери неприятности, поймем, чего ждать от твоей девчонки, — он кивнул на мой живот.

Это казалось слишком нелепым, чтобы пересказывать сейчас, но что еще мне оставалось делать?

— Ну, однажды я была концерте, и чтобы попасть за кулисы, я…

Фрэнк успокаивал меня — во всяком случае, пытался, — пока мы ждали приезда парамедиков. Затем он еще раз подмигнул мне и сказал:

— Скоро увидимся за кофе и датским пирогом, — потом ушел.

Потом была куча страшных вещей. Шейный корсет, носилки, различные вопросы, заданные спокойным и дружелюбным тоном, вероятно для того, чтобы уберечь меня от паники.

Но я правда начала паниковать. Как раз в тот момент, когда двери машины скорой помощи закрылись, и до меня дошло, что происходит. Парамедики говорили о моем сердцебиении, о расширении зрачков.

Потом я начала расспрашивать о ребенке. Сначала тихо, но потом начала вопить. Точнее, кричать. У меня была какая-то истерика.