Методология истории

В самом деле, хотя историк, признающий эмпирически данную действительность, не может сомневаться в действительном существовании факта, доступного непосредственному его наблюдению, но он не в состоянии подвергнуть собственно «исторический» факт непосредственному наблюдению в том именно, что всего лучше характеризует его: чужие состояния сознания сами по себе не поддаются наблюдению историка; он только заключает об их существовании [255] . С последней точки зрения, значит, основательность наблюдений, производимых историком даже над фактом, совершающимся перед ним, представляется ему проблематичной: утверждение, что такой факт действительно совершается (поскольку оно касается внутренней, психической его стороны), требует обоснования, т. е. нуждается в каких-либо научных критериях, на основании которых можно было бы признать действительное существование тех внутренних психических факторов, действие которых в данной индивидуальной их комбинации обнаруживается во внешних формах, доступных восприятию историка.

255

См. выше, с. 237–252.

В сущности, однако, историку обыкновенно приходится иметь дело (поскольку речь идет об истории в наиболее характерных ее особенностях) не с совершающимися, а с совершившимися фактами: историк занимается научным построением исторического целого; но всякое эволюционное целое в известный момент действительно существует только в одной из своих частей; для того чтобы представить себе такое эволюционное целое, историк должен восстановить путем научной конструкции состояния, пройденные данной индивидуальностью (личностью, народом и т. п.); если данная индивидуальность сама уже перестала существовать, он конструирует вообще все ее состояния, поскольку они оказались частями пройденного ею развития; если она продолжает существовать, то все уже пройденные ею состояния и т. п.

Восстановление прошлых, ранее существовавших стадий развития находится, однако, в самой тесной зависимости и от тех источников, на основании которых такое восстановление может быть сделано: пользуясь наличным историческим материалом, характеризующим (или в отдельности или вместе с другими фактами) прошлое состояние культуры, историку приходится восстанавливать факты; значит, восстановление их зависит от наличности исторических источников в самом широком смысле; а так как самих фактов уже нет, то и пользование историческими источниками, которые нельзя, конечно, отождествлять с исчезнувшими фактами, требует довольно изощренных методов их изучения.

Итак, если иметь в виду, что лишь самая незначительная часть действительности, протекающей пред историком, непосредственно доступна личному его чувственному восприятию, а остальная все же известна ему лишь по ее остаткам или из чужих наблюдений, то понятие о его задаче сильно осложнится. Свое знание о большинстве сложных исторических фактов, например, историк принужден черпать из чужих наблюдений, воспоминаний и оценок, доступных его собственному чувственному восприятию. В случаях подобного рода историку приходится предварительно выяснять значение не самого факта и даже не его остатков, а данного о нем показания или известия, очень часто восходящего к лицу, которое вовсе не было подготовлено к научному наблюдению над заинтересовавшим его фактом; а при таких условиях вопрос об основательности его знаний касательно изучаемого факта встает с еще большею силою и в еще большей мере нуждается при своем решении в принципах и методах, излагаемых в методологии источниковедения.

В самом деле, можно ли без всяких критериев пользоваться историческим источником и утверждать, что факт, восстановленный на его основании без предварительного его рассмотрения, действительно существовал? Помимо чисто субъективных условий, затрудняющих вообще научное изучение всякого материала, достаточно здесь представить себе (пока хотя бы в самых общих чертах), что надо разуметь под историческим источником, для того чтобы ответить на такой вопрос отрицательно; в сущности, историк признает его психическим продуктом, т. е. продуктом человеческого творчества в широком смысле слова; с такой точки зрения, например, он различает какой-либо ludus naturae от каменной поделки, в которой запечатлелось хотя бы слабое проявление человеческого творчества, или бессмысленные знаки — от начертаний первобытной письменности. В связи с вышеуказанным пониманием источника историк полагает, что такая психика, построенная им, разумеется, на основании принципа признания чужой одушевленности в качестве ранее бывшей, могла быть иною, чем теперешняя; что она далеко не полно отразилась в источнике, особенно если он сохранился только в обломках или в отрывках; что правильное понимание ее требует особого рода предосторожностей при обращении с ними и т. п.; не выяснив их научного значения, историк, очевидно, не может пользоваться таким материалом и не решится утверждать, что факт, знание о котором он черпает из него, действительно существовал. Вместе с тем историк может утверждать нечто подобное лишь в том случае, если он признает показания о фактах, заключающиеся в историческом источнике, «истинными»; но так как чужие показания, очевидно, могут и не удовлетворять такому условию, то, не зная a priori, какое из них удовлетворяет ему, а какое не удовлетворяет, историк, значит, должен подходить к каждому показанию с научным сомнением; он должен подвергнуть его рассмотрению, благодаря которому он и получает возможность хотя бы в некоторой степени приблизиться к знанию действительности. Следовательно, историку надо установить критерии, на основании которых он мог бы утверждать, что факт, известный ему из данного источника, действительно совершился; установление таких критериев, а также связанных с ними методов изучения исторических источников и проводится в методологии источниковедения.

Итак, основная задача методологии источниковедения — установить те критерии, на основании которых историк считает себя вправе утверждать, что факт, известный ему из данных источников, действительно произошел в настоящем или в прошлом развитии человечества; опираясь на них, он с такой точки зрения изучает объективно данные источники исторического знания; специальные методы, при помощи которых историк исследует источники, складываются в зависимости от указанной точки зрения и применительно к тем свойствам, которые он приписывает им.

В самом деле, от логических методов в их чистом виде (положим, чистой дедукции или чистой индукции) методы исследования собственно исторических источников отличаются большею сложностью и конкретностью: несколько отвлеченных, логически раздельных методов мышления сплетаются в каждом из них в одно целое; историк, интересующийся данным источником, пользуется не абстрактными методами дедукции или индукции вообще, а более или менее сложной их комбинацией, приноровленной к изучению данных своего исторического опыта, т. е. данного рода источников. Таким образом, принцип группировки подобного рода способов историк разыскивает не только в формальных (логических) особенностях мышления, ибо разные, с логической точки зрения, методы приложимы к одному и тому же роду источников; означенный принцип он ставит и в зависимость от своего представления об эмпирически данном ему историческом материале; он группирует методы подобного рода, имея в виду различие комбинаций логических способов изучения в зависимости от того или иного рода источников и вытекающем отсюда различии соответствующих для того способов исследования; каждый такой способ исследования может совмещать несколько методов, различных с логической точки зрения, но комбинируемых вместе для достижения одного и того же результата.

В зависимости от свойств изучаемого материала, который историку человечества представляется психическим продуктом, и такие комбинации методов его изучения оказываются, значит, преимущественно комбинациями психологических методов изучения психических продуктов, называемых историческими источниками.

§ 2. Методология источниковедения в современной литературе

Долгое время методология источниковедения развивалась в тесной зависимости от филологии и науки о классической древности: самые понятия об «источнике», а также о герменевтике и критике возникли в связи с филологической интерпретацией и критикой важнейших произведений литературы классической древности, интересовавших древних «грамматиков» — экзегетов и «критиков», а также гуманистов и позднейших представителей науки о классической древности. Вместе с тем, однако, такая зависимость задерживала самостоятельное развитие методологии источниковедения: лишь с начала прошлого века она стала приобретать значение особой научной дисциплины; с того же времени можно начинать и обозрение посвященной ей литературы.

Великий представитель религиозного идеализма Шлейермахер впервые попытался выработать и общее учение об основных принципах методологии источниковедения; правда, и он, подобно Эрнести и Морусу, не разрывал их связи с экзегетическим изучением Нового Завета; но он и не следовал примеру Волфа, все еще рассматривавшего их лишь в довольно отрывочном их приложении к изучению классической древности [256] ; напротив, он попытался выделить и систематически изложить общие принципы, лежавшие в основе таких работ, и тем самым много содействовал образованию особой научной дисциплины — методологии источниковедения. Вместе с тем Шлейермахер выяснил и главнейшие составные ее части: хотя он и оставил в стороне учение об источниках исторического познания, но ясно указал на значение «герменевтики» в ее отношении к критике. До того времени герменевтика часто поглощалась критикой или слишком тесно связывалась с чисто практическими, педагогическими целями: Клерикус, например, разумел под «критикой» искусство понимать произведения древности и различать подлинные от неподлинных, а также судить об их достоинстве [257] ; Эрнести полагал, что герменевтика должна содержать учение о понимании мыслей, выраженных в словах, и об искусстве излагать или передавать их другим [258] . В своем любопытном курсе «Герменевтика и критика, особенно в их отношении к Новому Завету» Шлейермахер освобождает герменевтику от двойной ее зависимости: он ставит ее наряду с критикой, ибо «правильное понимание текста» обусловливает возможность критически оценить его показание, и не смешивает «герменевтики» с искусством изложения понимаемого. С такой точки зрения Шлейермахер разделяет свой трактат на две части: на учение о герменевтике и учение о критике, взаимно дополняющие друг друга. В учении о герменевтике, т. е. об «искусстве понимать чужую речь», автор различает «грамматическое» толкование от «психологического»; последнее состоит в том, чтобы понять данный комплекс мыслей как «жизненный момент» в развитии того, а не иного «определенного человека»; далее автор переходит к учению о критике, возникающей под влиянием подозрения, что (в источнике) «есть нечто такое, что не должно быть»; в зависимости от предпосылаемого им понятия о том, каким образом ошибки, вызывающие такое подозрение, происходят, он делит критику на критику «механических» ошибок (например, описок) и на критику ошибок, зависевших от свободной воли того, кто признается автором данного произведения. Таким образом, Шлейермахер попытался построить целое учение, находившееся в тесной связи с методологией источниковедения; но все же и он не отделил ее в качестве самостоятельной научной дисциплины от изучения новозаветных текстов, а такая связь отозвалась и на общем ее построении. Возможно, что под ее влиянием, например, Шлейермахер не остановился на выяснении главной цели исторического познания, в зависимости от которой ему предстояло, конечно, установить и более частные задачи герменевтики и критики, а также их сходство и различие; под тем же влиянием он, минуя общее понятие об источнике, сосредоточил свое внимание на одних только памятниках письменности и гораздо более внимательно отнесся к учению о герменевтике, чем к учению о критике; понимая, однако, герменевтику в довольно узком смысле, он и при изложении учения о критике преимущественно ограничился рассмотрением критики подлинности или неподлинности источника, а не критики достоверности или недостоверности его показаний. [259]

256

Wolf F. A. Vorlesungen "uber Encyklop"adie der Alterthumswissenschaft, herausgegeben von J. D. G"urtler, 1839. I-r. Bd. S. 271–349. Сам автор, правда писал: «So wie es mit der Erkl"arungskunst ist, dass sie eine philosophische Wissenschaft auf unsern Zweck angewandt, philologisch ist, so muss man es auch mit der Kritik machen» (S. 305); но он едва ли осуществил такой принцип на деле; он еще не выработал систематического учения о герменевтике и критике вообще; его отрывочные замечания часто носят характер практических указаний. Впрочем, общее понятие о герменевтике, а пожалуй и о критике, высказанное Вольфом (см. Ib. Bd. I. S. 24–25, 49, 271 и 305), близко подходит и к тем определениям, которые были предложены Шлейермахером; последний начал читать свой курс с 1804 г.

257

Clericus J. Ars critica. Amstelaedami, 1697, 3 vv. (изд. 1699 г.: в 2 т.); автор разумеет под «критикой» и интерпретацию, и собственно критику; см.: Praefatio. Sec. I, § 1: «Criticen vocamus artem Intelligendorum veterum scriptorum et dignoscendi quaenam eorum genuina scripta sunt. quae spuria»; сочинение содержит три части: «primo, monita ac consilia attinentia adordinem quo legendi veteres secundo canones de Interpretatione verborum et loquutionum; tertio praecepta de judicio, quod de antiquorum scriptorum libris et locis tam genuinis, quam spurIis ferri oportet»; третья часть содержит учение «de emendandi ratione, libris suppositis et scriptorum stylo».

258

Ernesti J. A. Institutio Interpretis novi testamenti. Lip., 1775. P. 4: «Est autem Interpretatio facultas docendi, quae cujusque orationi sententia subjecta sit, seu effi cien-di, ut alter cogitet eadem cum scriptore quoque… Interpretatio Igitur omnis dua-bus rebus continetur: sententiarum (idearum) verbis subjectarum Intellectu, earu-mque Idonea explicatione»…

259

Schleiermacher Fr. Hermeneutik und Kritik mit besonderer Beziehung auf das Neue Testament, см.: Werke zur Theologie. Bd. VII (1838), hrsg. von F. L"ucke. S. 2, 7, 12, 148, 278–283 и др.; ср. еще его же статьи «"Uber den Begriff der Hermeneutik» и «"Uber den Begriff und die Eintheilung der philologischen Kritik» // S"ammtliche Werke zur Philosophie. Bd. III. S. 344–402; о чужой речи или языке как исключительном объекте герменевтики см. там же, с. 381; о предпосылках критики — с. 401; в той же статье автор говорит и об исторической критике как искусстве «добывать факты из рассказов и известий» — с. 396.

В области богословской мысли Шлейермахер создал направление, под влиянием которого Христиан Баур в свою очередь выступил с целым рядом научно-критических трудов по истории Нового Завета и первоначального христианства. Шлейермахер оказал влияние и на Августа Бёка с его филологической школой, подобно тюбингенской, много содействовавшей развитию исторических методов и знаний [260] . Впрочем, Нибур, Савиньи и другие ученые также немало способствовали развитию учения об источниках, герменевтике и критике или об отдельных их частях в частном применении их к изучению некоторых памятников письменности. В то же время интерес к методологии источниковедения не замедлил обнаружиться и в среде французских историков: Дону, например, не раз посвящал свои чтения изложению правил «исторической критики» [261] . Вслед за тем, однако, учение о ней долгое время оставалось без дальнейшей систематической обработки.

260

Zeller E. Christian Baur et l’'ecole de Tubingue, trad. Ch. Ritter. Par., 1883. P. 5–6, 9 и др.; о Бёке см. выше, с. 268–269; о более частных работах филологов — ниже, в главах об интерпретации и о критике.

261

Daunou P. C. T. Cours d’'etudes historiques. T. I. Par., 1842: Critique historique (лекции, читанные автором в Coll`ege de France в 1819, 1821, 1822, 1824–1825 гг.).

С довольно общей, но очень мало определившейся точки зрения, такие проблемы отчасти уже затрагивались в старинных курсах логики и «критики». Бальмес, например, рассуждал об «искусстве достигать истины», между прочим, и в области исторических разысканий; Мазарелла, вообще разумевший под критикой «способность» обсуждать и взвешивать те основания, в силу которых мы признаем наши суждения истинными, также касался приложения ее и к истории: критика, по его мнению, должна дать понятие о значении «морального принципа» в его отношении к истории, а «искусство критики» состоит, между прочим, в интерпретации, в установлении подлинности и в оценке чужих показаний [262] . Впрочем, широко ставя проблему, писатели указанного направления все же не подвергали методы собственно исторического изучения систематическому рассмотрению и продолжали смешивать герменевтику с критикой.

262

Balm`es J. Art d’arriver au vrai, 1845; 8-me 'ed., trad. E. Manec, 1874; особенно chap. VIII, XI, XX; Mazarella B. Della critica libri tre. Genova, 1868; 2 ed., Roma, 1878–1879, 2 vv., особенно v. II, lib. II, cap. XIII; lib. III, cap. VIII–IX. Ср., впрочем, Prantl С. von. Verstehen und Beurtheilen. M., 1877.