Метро 2033: Свора

В калитку тихонько постучали.

– Че? – проворчал главарь, увидев Ксюху у забора.

– На. – Она протянула грязный сверток.

В промасленной тряпице лежал кинжал, выточенный из обломка косы – длинный и легкий, похожий на коготь неведомого чудовища.

– Это отца… Ему уже без надоба, а тебе пригодится. Только, чур, верни потом.

– Дура ты, Ксюша. – Грид закрыл калитку и подпер плечом, чтобы не скрипела на прохладном ветру. – Прикид этот, повадки. И слепой поймет, что ты – девка.

Она молчала, отрешенно разглядывая дом через дорогу.

– Отрастила бы патлы, одела бы бабьи шмотки – сам Капитан бы в жены взял.

– Ага. – Девушка улыбнулась. – Пятой или шестой. И то, если на дороге никто не… сосватает.

– Ну. Видишь, какая умная.

– Да и ты – не дурак. Прикидываешься только, чтобы за своего сойти. Но это место – не для тебя, а для таких, как Крот. Свалить бы отсюда… да подальше.

– К нам лучше давай.

Ксения вздрогнула и с удивлением уставилась на парня.

– В смысле?

– В прямом. Места полно, будете мамке по хозяйству помогать.

– Скажешь тоже. – Она коснулась затылком забора. – Сами с голоду пухнете, а тут еще два рта кормить.

Он улыбнулся.

– Больше рук – больше еды.

Из окна донесся истошный крик – Сашка проснулась. Герман сплюнул и протянул подруге клинок.

– Забери. Мне битой сподручнее.

– Гер… – Она подняла ладонь, но парень скрылся за калиткой.

После улицы кислый запах в доме чувствовался гораздо сильнее, не помогали ни растопленная печурка, ни булькающая в чугунке каша. Груды тряпья на диване и пружинных кроватях впитали столько пота, что клопы и блохи не завелись в них лишь потому, что старых истребила зараза, а новые, к счастью для всех, так и не появились.

Мать стояла у плиты, опираясь на костыль, и помешивала варево длинной поварешкой. Когда-то давно ее выточил отец – обычным перочинным ножиком он превращал чурбаки и ветки в ложки, курительные трубки, дудочки и прочую занятную мелочевку. Все, что мог сделать с ножом сын – кого-нибудь пырнуть. Однажды мать сказала, что в этом вся суть нового мира, но смысла фразы Герман так и не понял.

– Опять шлялся где попало? – проворчали с кухни. – Помидоры полил?

– Ага, – буркнул парень.

– На Завод ходил?

– Нет.

– Не ври! – Поварешка стукнула об чугун, и Сашка тут же захныкала. – Все хочешь крутым стать. В люди выбиться. Да только то не люди, а зверье.

– Я не собираюсь жить в помойке.

– Радик тоже не хотел. И как, лучше стало?

– И что ты предлагаешь? – Герман вздохнул и покачал головой – терпеть ее нытье с каждым днем становилось все сложнее.

Что ни сделает – все не то. И ладно бы жили в Технологе – базара ноль. Он бы учился, зубрил мудреные книжки, паял всякие штуковины и получал за это патроны и пайки. Но здесь-то какие варианты? Гнуть спину на грядках в ожидании чуда? Чудо само собой в руки не упадет, ему хотя бы ладонь подставить надо. И даже если в один прекрасный день шуховцы вырежут крейдеров, жить от этого легче не будет. Перестанут щемить заводские – начнут щемить соседи или те же шуховцы. Как ни крути, а полагаться можно только на себя. И коль уж оказался в болоте, то лучше быть главной жабой, чем последним головастиком. Головастикам везде погано, хоть с одними, хоть с другими, потому что пока ты под кем-то, об успехе и не мечтай.

– Уходить отсюда надо, – после долгих раздумий прошептала женщина.

Грид хмыкнул.

– Куда?

– Без разницы. Крепкие, толковые ребята везде нужны.

– А вы?

– А мы, сынок, свое отплясали. В том мире еще подергались бы, а теперь… какой с калек прок?

– Да ну тебя! – в сердцах выпалил Герман и вышел во двор.

Еще удивляется, почему он где-то шастает целыми днями. На улице мрак, а дома хоть вешайся. И как тут не думать о Заводе? О месте, где стены в руку толщиной, у каждого – волына, а то и две, и не надо с весны прикидывать, переживешь ли зиму и хватит ли урожая на оброк.

Небо потемнело, кружащие облака окрасились бурым, над ними вспыхнули первые звезды. Парень крутанул биту и разрубил холодный воздух, представляя перед собой бритую голову Крота. Если повезет, уже скоро на ней появится последняя отметина. А может, Крот раскроит наглецу череп его же палкой: не попробуешь – не узнаешь. И как Герман ни храбрился, сколько ни выискивал доводы «за», сердце все равно сжимали колючие тиски. Пока легонько, едва ощутимо, но чем ближе была развязка, тем сильнее кололо в груди. Говорят, робкий боится до, смельчак – после, а трус – все время. Вот «левые» и живут, как рабы. Не потому, что слабые. Не потому, что не грезят о лучшей доле. А потому, что боятся пальцем о палец ударить. Ну и хрен с ними, сами заварили – сами пусть и жрут. Иного пути нет лишь у тех, кто его не ищет.

С улицы донесся хруст – главарь сразу узнал медленные, тяжелые шаги увальня. У калитки топот стих, ему на смену пришло надсадное, с присвистом, дыхание. Вскоре послышалась вкрадчивая поступь Хлыста – бригада в сборе, пора на дело. Уходя, Герман засмотрелся на пляшущий в окне огонек. Видит ли он его в последний раз? Весьма вероятно. Помешает ли это задуманному? Нет. Отец каждую ночь уходил гулять со смертью, теперь пришел черед сына. Ни храбрецом, ни трусом нельзя стать по наследству – каждый сам выбирает, кем быть в этой жизни. Снаряд не падает в одну и ту же воронку, молния не бьет в одно и то же место, а шанс проявить себя не выпадает дважды. Испугался, отказался – и на тебе поставят крест, который смоется только кровью.

– Готовы?

Вместо ответа Булка показал ржавую кувалду, а Хлыст крутанул на пальце самодельный свинцовый кастет. Герман улыбнулся и накинул капюшон. Его стаю нельзя назвать лучшей из лучших, зато шакалы в ней не водятся.

– За мной.

Крейда засыпает в полночь. Каким бы крутым ты ни был, хлопоты по хозяйству никто не отменял. Хоть до заката гоняй чужаков и бегай по стрелкам, но с восходом как штык – в парник: просрочишь мзду – проблем не оберешься.

Дорога петляла через заброшки – в последние годы опустевших домов становилось все больше. Кто-то умирал от старости, кто-то – от голода и болезней, иные – от заточек меж ребер. Были и те, кто уходил в поисках лучшей жизни, но большая часть возвращалась – изуродованными, окровавленными, а то и вовсе по кускам. Заводские обвязывали тела пойманных беглецов тросами и таскали по улицам, рисуя на асфальте алые полосы, а когда те становились едва различимы, вешали добычу на ближайшем к жилищу суку или фонарном столбе. Как правило, за ноги – так мертвец «зреет» дольше и держится пару недель в назидание остальным.

По этим зловонным маякам парень издали подмечал, какой двор освободился – полезное знание, когда надо без лишнего шума прошмыгнуть на соседнюю улицу. И жизненно необходимое, когда улицу держат типы вроде Славки Крота. От Тимирязева (вотчины Германа) до Пионерской два ряда смежных огородов – считай, рукой подать. Но пересечь их нужно так, чтобы свидетельницей ночной прогулки была одна лишь луна. Вожак постарше и поопытней наверняка дождался бы туч – желтый глаз в чистом небе светил, как прожектор. Но парень спешил – не столько из стремления поскорее справиться с заказом, сколько из-за страха со временем передумать.

Ведь взрослый и опытный вожак не дрогнет ни в первый день, ни на десятый – бывали случаи, когда охотники выслеживали жертву годами, а их азарт лишь рос и крепчал. Но юнец с каждым шагом чувствовал, как ноги набиваются ватой, а сухая земля превращается в зыбучий песок. Страх – не приговор: боятся все, но не все показывают это. Провалить задание – не приговор: ситуации бывают разные, можно и на чудище нарваться, и в засаду шуховцев угодить, тут уж любая сходка в твою пользу решит. Но если ты даже не попытаешься сделать обещанное – вот тогда пощады не жди. Повезет, если кончат сразу, а могут и по улицам «покатать», да еще и живьем.