Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (сборник)

Ну, положим, Витя, поправляет его Зуев.

Витя, покорно соглашается Жучка. Ты, вот что… отойдем-ка на два слова. Нечего твоему малому уши греть. Дело у меня на поверхности конфиденциальное. Интимное, можно сказать.

Интииимное, тянет тот с усмешкой. Никак не успокоишься, что Макарыч внучку не за тебя, а за Илюшку нашего отдает? Наверху решил невестушку сыскать?

Но все же отошел, не стал артачиться. Жучка же, изо всех сил изображая смущение и голос понизив, продолжает: не совсем. Хотя без Репки вашего, будь он неладен, тут и впрямь не обошлось. Черт меня дернул с ним «на интерес» поспорить!

Зуев заржал, ровно конь-людоед, которые, говорят, в районе Беговой водятся, где раньше ипподром был. Зажигалка? – спрашивает, вытирая слезы.

Она, проклятая, отвечает Жучка, старательно тупя глаза.

Была у Репки-покойника омерзительная привычка: спорить, как он выражался, «на интерес». Выиграешь – получай честь по чести патроны или товар какой, уж как вы там договаривались. А проиграешь – не обессудь: в недельный срок обязуешься выйти на поверхность – один, вооруженный только пистолетом («чтоб застрелиться было сподручнее, если что! гы-гы!»). И не просто выйти, а в условленном месте забрать из тайника и принести владельцу зажигалку. Ту самую, что Митяй-Отморозок накануне Жучке приволок.

В общем, сам понимаешь, Зуев, какой из меня сталкер, закончил свою «печальную повесть» Иван. А Репкин тайник к вашему выходу самый ближний. Пропусти, будь человеком! И так боюсь до одури… – а сам снова патроны протягивает.

Оправдался расчет: насмеявшись вволю, Зуев ссыпал мзду в карман и махнул младшему: открывай! Даже на прощание по спине горе-сталкера хлопнул и от души пожелал «ни пуха!». Жучка смиренно поблагодарил, мысленно пообещав проклятому постовому скорой и мучительной смерти, чуть ли не со скрипом протиснулся в приоткрытую дверь и ступил на эскалатор, ведущий наверх.

Пока Жучка, обильно потея под «химзой» и тяжело дыша, карабкался по крутым ступенькам бесконечного эскалатора, стойко игнорируя сначала дурноту и головокружение, а потом и усиливающуюся боль за грудиной, Макарыч очутился на Китай-городе. Торопливо утер рукавом мокрый лоб и кинулся к Иванову жилищу.

У себя? – выдохнул он шагнувшему навстречу охраннику.

Не-а, зевнул тот. Давно уж нет.

Как нет? – чувствуя, что у его подкашиваются ноги, переспросил несчастный торговец.

Обыкновенно. Постой, а разве босс не к тебе двинул? Вроде, базарил, сперва на Кузнецкий, а потом… – бугай снова оглушительно зевнул, продемонстрировав отсутствие нескольких зубов и весьма плачевное состояние прочих.

Что потом? Что?! – едва не взвыл Дед.

Дык, на Третьяковку, вроде. Ну да, точняк. Разминулись вы с ним, видать. Бывает. А ты чего хотел-то? Может, передать чего боссу, как вернется? Или подожди вон, в заведении – охранник лениво указал на кабак неподалеку и, со скрипом почесав заросшую щеку, добавил: Хотя он может и на ночь там остаться, факт…

Не слушая дальнейших разглагольствований «быка» на тему того, что «босс, уходя, в натуре, выглядел сильно не айс», Макарыч побрел прочь, сам не зная, куда. Как оказалось, аккурат в сторону того «заведения», что рекомендовал Жучкин телохранитель. Тяжело рухнул на обшарпанный пластиковый стул, жестом попросил принести выпить. Глотнул из кружки, не чувствуя ни вкуса, ни градуса.

Что делать? Что делать?! – мысль била в своды черепа, как муха о стенки перевернутой банки. Вот же не вовремя унесла нелегкая эту жирную сволочь! Раз я его по дороге сюда не встретил, значит, и впрямь на Третьяковку уперся. Небось, сидит сейчас в тепле, сытый и пьяный… может, даже бабенку тискает, а ты ищи его ночью… А ведь сейчас каждая минута на счету: кто знает, где эти отмороженные Репку оставили? Может, сталкера давно уже муты сожрали, вместе с разгрузкой? Что же получается, всё зря, не видать мне теперь своих партонов? Ах, Илюшка, Илюшка! Видно есть на земле справедливость. Даже мертвый ты мне отомстить сумел, с того света дотянулся!

От осознания этой мысли Дед аж застонал и, вцепившись обеими руками в бороду, дернул, что было сил. Резкая боль помогла, отрезвила.

Стоп, Костя! – велел себе торговец, сморгнув выступившие слезы и машинально отряхивая с пальцев вырванные волоски. Не хватало еще от расстройства ласты склеить на радость разной сволоте с Алёнкой-стервою во главе. Не для того ты выжил тогда, во время конца света, и все эти долгие годы в Метро наверх карабкался. Никто о тебе, дорогой ты мой человек, на этом свете не позаботится, кроме тебя самого, никому ты больше не нужен. Стало быть, прекращаем панику, дышим спокойно и думаем.

Еще раз глотнув сивухи и кинув в рот завиток тонко наструганного вяленого мяса, тарелка с которым обнаружилась по соседству с кружкой, Дед обвел глазами «зал» – дюжину разномастных столов под тентом. Как обычно поздним вечером, большая их часть уже была занята обитателями станции и гостями этой подземной Тортуги.

Может статься, как раз Жучка-то мне и без надобности? – размышлял Макарыч. Я ведь его, стервеца, хорошо изучил за эти годы. Где Репкино тело, Ванюша, будь он неладен, за просто так мне не скажет. Не меньше половины того, что в сейфе лежит, себе потребует. А может и вовсе кинуть: скажет, не в курсе, или брякнет что-нибудь от балды – поди, проверь. А сам бумажку добудет, опосля чего или шантажировать меня начнет, или… – Макарыч похолодел и громко сглотнул. – …или попросту уберет к такой-то маме. Тогда и «Универмаг», и Алёнка, и патроны – все ему останется. Репки теперь нет, бояться ему нечего… Ыыы!!! Так, спокойно, Костя, спокойно. Еще не все потеряно. Понять, в чем ты действительно нуждаешься – наполовину получить желаемое, так ведь? А раз так, то про Жучку временно забываем. Что нам с тобой сейчас действительно нужно, так это найти исполнителей. Этих самых Огородников. Во-первых, их двое, стал-быть, и шансов на удачу вдвое больше. Во-вторых, объяснять им ничего не надо – достаточно сунуть рожок-другой, и они мне бумажку с шифром сами принесут. Без вопросов. Мало ли, какие у заказчика причуды. Главное – понаглее быть, здешняя публика наглость уважает…

Дед почувствовал, как в глазах светлеет, а плечи, с которых словно скинули тяжеленный рюкзак, под горловину забитый товаром, сами собой расправляются. Встретившись взглядом с хозяином заведения, он демонстративно покачал взад-вперед патрон, держа его враспор между большим и указательным пальцем, а потом кивнул на стул рядом с собой.

Увы, носатый ресторатор ничем не мог помочь уважаемому гостю. Как и ожидалось, Митяя и Толяна Огородников Давид хорошо знает, потому что кто ж не знает этих шаромыжников. Давид – это я, а я – это Давид, что, в общем, не имеет ни единой разницы, но раз уж вы спросили… Так мы за Огородников. Знаете, сильно между нами, но я бы повесился на собственных подтяжках, будь у меня такие дети и подтяжки. Оба два имелись тут еще часа… ой, что-то с памятью моей ссс… пасибо большое. Так я говорю, еще часа три назад они во всю мозолили мне глаза и норовили покушать в кредит, наивные. Можно подумать, кого-нибудь еще в этом мире интересуют кредиты, когда в любой миг у человека сто четыре возможности отправиться на тот свет, не сказав последнее «алё». А ведь мой покойный папа говорил… Да-да, конечно, ближе к делу. Я вовсе не такой идиёт, как эти два, и понимаю, шо такое, когда у человека мало времени. Хотя, спроси вы мое скромное мнение, я бы вам сказал, шо как раз времени-то у нас теперь… понял, благодарю. Возвращаюсь к теме разговора без задержек, как скорый поезд номер ноль-семьдесят три-я Москва – Бердянск, до которого один неудачник не доехал вовремя двадцать лет назад… Как о чем я? Да! Огородниковы. Они ушли. С концами. Куда ушли? Ох, да что же, в самом деле, я сегодня такой рассе… й-богу, как приятно иметь дело с понятливым и нежадным человеком, гранмерси! На Третьяковскую. По делам, да. Нет, не сказали, увы. Г-дь с вами, вы делаете мне грустно такими подозрениями. Нет, это совсем не амнезия, и еще один патрон нисколько не поможет, хотя было бы неплох… орошо, если вы таки настаиваете, то я бы мог предположить. Говорят, некто Фикса… хоть пытайте меня работающим утюгом, я понятия не имею, кто этот подручный знаменитого Учителя и для чего он собирает людей, способных за деньги чуть больше, чем на всё. Так что если бы эти два были нужны мне немного сильнее, чем совсем нет, то я бы имел основания для некоторой спешки. А нет… о, вы просто князь! И все же я вас покидаю. Увы-увы, зовут дела и мой дорогой друг Плюха, чтоб я был хотя б на треть здоров так, как этот тип с бездонным чревом…

Избавившись, наконец, от носатого, до боли напоминавшего ему комара в темной комнате душной летней ночью, Дед вновь загрустил. По всему видать, от похода на Третьяковскую не отвертеться. Но как же не хочется! Далеко, да и откровенно боязно – одному, ночью, без оружия…

И тут слышит он, словно окликает его кто-то.

Оглянулся Макарыч – никого. Тьфу ты, думает, пропасть, уже мерещиться стало! А повернулся обратно, глядь, на том месте, где только что хозяин кабака сидел, устроился какой-то тип. Ох и странный! Одет в старую, линялую форму путевого обходчика, разве что без фуражки, зато с налобным фонариком светодиодным поверх волос, аккуратно подстриженных, сединой тронутых. Лицо бледное и какое-то болезненно-рыхлое, словно сыр овечий. А глаза – брр! – ну просто сверла алмазные. Смотрит незнакомец на Деда этими своими жутковатыми глазами, не мигая, губами обескровленными шевелит, а слова как будто внутри черепа у Макарыча звучат: вечер добрый, уважаемый. Я тут случайно слышал ваш разговор с Давидом… Не подумайте ничего такого, просто я тоже на Третьяковскую собираюсь. Вот и подумал, что вдвоем нам и веселей будет, и безопаснее. Что скажете? Берете меня в попутчики?

Хочет Дед отказаться, а сам не в силах от глаз незнакомца взгляда отвести. И вот уже он кивает, послушно со стула встает и движется к выходу следом за новоявленным попутчиком. Еще немного – и поглотила обоих непроглядная чернота туннеля, что ведет в сторону Третьяковской. И не то странно, что движения Макарыча были дерганными, как у куклы на шарнирах, и даже не то, что от спутника его пахло тяжелой затхлой сыростью, какая доносится из недр самых глубоких, заброшенных колодцев. Просто никто из людей – ни те три десятка, что пили, еле и балагурили той ночью в баре на Китай-городе, ни какие-либо другие, – не заметил, как, куда и с кем ушел известный торговец с Кузнецкого моста. Словно только что был человек – а вот уже нет его.