Меж мирами скользящий

Разговор от доброй французской выпивки плавно перетек к западноевропейскому художественному искусству. Павел Афанасьевич увлеченно рассказывал о сумасшедшем Гогене, эксцентричном Пикассо, чрезмерно фривольном для своего времени Тиссо и прочих кумирах безвозвратно ушедших времен. Рассказ его был весьма интересен, хоть, на мой взгляд, излишне сумбурен. Старик прекрасно ориентировался в эпохах и стилях, но здорово увлекался и от Рафаеля неожиданно переключался на Малевича с его непостижимой для меня тягой к правильным геометрическим фигурам, залитым чистыми цветами.

Не дождавшись, когда господин Воронцов выдохнется, мне пришлось начать подталкивать его к интересующей меня теме. Однако, узнав о том, что «симпатичного юношу» интересует конкретно Уильям Блейк, коллекционер для начала засыпал меня самыми неожиданными фактами из биографии англичанина. В результате мне пришлось целых полчаса выслушивать пикантные подробности истории жизни художника, поэта и мыслителя. В конце концов, мне все-таки удалось вклиниться в самозабвенный монолог восторженного знатока.

К моему несказанному удивлению на мой вопрос о том, имеется ли в его коллекции гравюра вышеозначенного художника, Павел Афанасьевич тут же ответил:

— У вас, молодой человек, абсолютно точные сведения, хотя мне не совсем понятно, откуда вы их почерпнули. Дело в том, что о существовании неизвестной ранее иллюстрации этого мастера к книге Иова знает весьма ограниченный круг лиц. — Увидев удивление на моей физиономии, старик замахал руками. — Нет, нет, я вовсе не пытаюсь скрыть от широкой общественности факт существования гравюры, но за все то время, которое она у меня находится, вы первый, кого она заинтересовала. По моим данным Блейк не пользуется на рынке таким спросом как, Раймонди, Мантенья или Шонгауэр, не говоря о великом Дюрере. И вообще, метод его иллюминированной печати так и не получил дальнейшего своего развития…

— Простите, уважаемый Павел Афанасьевич, — откровенно пользуясь замешательством собеседника, я тут же постарался перехватить инициативу и, дабы еще больше ошарашить коллекционера, нарочито небрежным тоном заявил: — В таком случае, я хотел бы приобрести у вас эту вещицу, за любую — разумеется, разумную — цену.

По большому счету, как мне, так и моему визави было прекрасно известно, в какую примерно сумму оценивается шедевр этого не самого именитого мастера. Поэтому торг наш был не долог. Коллекционер заломил тройную цену, я, без лишних слов тут же принял его условия.

— Итак, дорогой мой Ивэн, когда планируете окончательно оплатить покупку? — азартно потирая ладошки, спросил Павел Афанасьевич.

— Да хоть сейчас, только для начала, если вас не затруднит, заедем в один коммерческий банк. Он находится неподалеку отсюда. Я сниму со своего счета оговоренную сумму, затем к вам на Садовую-Триумфальную.

— О, вам даже мой адрес известен! — откровенно удивился коллекционер. — Ну и агентура у вас, смею заметить!

— Работаем, уважаемый коллега, — широко улыбнулся я. — О вашей бурной молодости и средствах достижения цели в определенных кругах до сих пор легенды ходят. Только не подумайте, чего-нибудь эдакого — сугубо лестные отзывы, я бы сказал с оттенком зависти.

Здесь я немного покривил душой, поскольку никогда и ни с кем не обсуждал персоналию господина Воронцова. Вся имеющаяся в моем распоряжении информация об этом человеке была предоставлена Исааком Гузманом. Впрочем, сделать вывод о том, что молодость Павла Афанасьевича была весьма бурной, не составляло труда, взглянув на его руки, сплошь покрытые весьма информативным набором лагерных наколок.

— Нечему особенно завидовать, юноша, времена тогда были отвратительные, хотя в своем роде весьма интересные. Будет время, заезжайте ко мне на огонек, посидим за рюмочкой коньячку, поболтаем, у старика для вас обязательно сыщется что-нибудь поинтереснее той гравюры, за которую вы собираетесь отвалить совершенно немыслимые деньжищи.

— Не волнуйтесь, уважаемый, если бы вы запросили в пять раз больше, я бы и в этом случае не стал торговаться, поскольку имею с этого свой — как любит говаривать один мой знакомый — маленький гешефт.

Старик посмотрел на меня своими задорными и по большому счету молодыми глазами и, покачав удивленно головой, с усмешкой сказал:

— Значит, продешевил. Однако договор, даже устный остается договором, и дополнительных денег я с вас вытягивать не стану. Но крепко зарубите себе на носу, в следующий раз возьму с вас по полной.

В свою очередь я также ему улыбнулся.

— Договорились, Павел Афанасьевич, только после того, как вы меня обчистите до нитки, я потребую от вас подробного отчета о вашей бурной молодости. Разумеется, коньяк за мой счет.

— Заметано, Ивен, а теперь по коням. Оно хоть все тут рядом, но Москва, понимаете ли, в последние годы не та, что была полвека назад: пробки-затычки всякие дорожные, менты ГАИшные расплодились, что твои бандиты с большой дороги. Ну, разве можно было подумать в благословенные шестидесятые, что доживем до такого безобразия?

Расстались мы с Павлом Афанасьевичем где-то в половине шестого: пока я снял наличные со своего счета, пока продрались через «пробки-затычки» на Садовую-Триумфальную. После завершения акта купли-продажи я спрятал папку с приобретением в сумку, собираясь подробно насмотреть картину у себя в номере. Однако даже одного беглого взгляда мне было достаточно для того, чтобы понять — это именно то, что меня интересует. Затем по старинной русской традиции мы «обмыли» сделку бутылочкой хорошего «Наполеона». После чего я еще с полчаса ловил неуловимое такси.

Короче, добрался до места своего временного проживания в начале седьмого. Точнее не совсем до гостиницы — я попросил «лихача» высадить меня неподалеку от ресторана «Прага». Отсюда я намеревался прогуляться до гостиницы по уютному Старому Арбату, может быть, кого-то удастся встретить из своих знакомых — художников. Если нет, так просто пройтись, подумать, все равно делать особенно нечего.

Так и сделал. Выйдя из такси, неспешным шагом направился прямиком на любимую мной старинную московскую улочку — единственное место в суетной и деловой Москве, способствующее полной гармонизации грубых потоков моей телесной оболочки и тонких энергий моей души. Я неоднократно задумывался над этим феноменом и при наличии множества самых противоречивых версий, так и не смог выбрать какую-то из них в качестве главной.

На этот раз после вполне удачной сделки не было чувства удовлетворения. Наоборот я ощущал какую-то внутреннюю опустошенность. К чему бы это? Казалось бы, живи и радуйся — очередная цель достигнута, впереди широчайшее поле деятельности. Этот мир при всей его неординарности или правильнее сказать: несуразности остается, по сути, пещерой Али-Бабы для таких как я ценителей прекрасного. Дело в том, что маленький листок бумаги размером примерно двадцать на двадцать пять сантиметров в очень скором времени принесет мне весьма приличный капитал. А вкупе с остальными моими приобретениями — целое богатство. Только не подумайте, что Ивэн Вериск вот уже два года отирается в этом мире ради банальной наживы. Вовсе нет, все мои плотские потребности могут быть вполне удовлетворены посредством магии. Однако в бесконечной Вселенной существует нечто такое, что невозможно наколдовать или украсть, но можно либо купить, либо обменять на что-то полезное или необычное.