Между двух миров

Ты поднимаешься на ноги, складываешь йондаль и с громким хлопком огонь гаснет. Гаснет свет и звук. Нет больше пламени вокруг фигуры Рафаэля, ты видишь как он падает. Величие любого ангела — глубина его падения. Рафаэль ударяется об пол и стонет от боли, но упорно поднимается. Как истинный дирижер вселенского оркестра, он взмахивает руками и создает вибрации, играет ноты, пытаясь сплести йондаль, но из темноты не рождается ни одной искры. Творец не слышит. Воздев руки, Рафа кричит, и в мгновение обращается в неживое, в камень. Посреди собора вместо него теперь стоит статуя — падший ангел в момент последней молитвы. Будто всегда здесь и стояла.

Та, что сотворила правосудие, не материальна, лишь яркий контур и черная пустота в сердцевине. Та, что по ту сторону Каньона Ирр, зовется палачом Ее Величества. Само воплощение Истины. Само воплощение лжи. Миф Белого города. Перед тобой та, которую ты создала, чтобы она жила в страшных, ночных кошмарах. Ты сама.

— Да будет дно тебе пухом, когда достигнешь ты глубины колодца, — возвышается над тобой ее голос, словно тысячи органов звучат в унисон.

И морок исчезает, не тронув ни одной струны.

Статуя Рафа, все так же стоит на коленях перед алтарем.

Ложь не обратила тебя в камень. Она оставила тебя быть и помнить. Пальцы рефлекторно складываются в печать, но ничего не происходит, слои молчат. Творец не видит и не слышит тебя.

Исчезает, как дым, милосердие слепых матерей, что триста лет забирали боль и дарили забвение. Смертная плоть и ее память застывает в окружении гладкого камня, холодного воздуха и тусклого, электрического света. Бежать некуда, от памяти не убежишь.

Люди сбрасывают паралич страха. Один за другим они встают, сначала несмело и осторожно, лица их проступают из темноты, ты слышишь вздохи, шепот и плач облегчения. Они видят статую Рафаэля, взывающего к небесам, и в едином порыве кидаются к выходу.

Ты продолжаешь стоять, но теперь ты не одна. Теперь здесь я и она, мы — триединство памяти. И я в ярости от твоего смирения! Я хочу метать молнии и дробить камень у нас под ногами! Я вскидываю твою руку, желая наказать, покарать их всех, но рука твоя — плоть, непроницаемая для его милости. Ни одной искры не слетает с наших пальцев. Творец не слышит и с наших губ срывается яростный крик. Мой крик:

— Мы есть изначальная сущность, мы есть шераа-ат каддар! Как смеешь ты выносить нам приговор!

Но в ответ тишина.

Та, что явилась в облике суатрэ все еще здесь, но суть живого и неживого теперь скрыта от нашего взора покровом плоти и темноты.

Я — Мелисса Кавано, она — Лианесс Саатари, а тебя зовут Анна Индира Ксарави, и мы есть аспекты триединой сущности Ее Величества королевы Адара. Мы помним, что когда-то были единым целым, а потом пришло время, которого нет, и безжалостно раздробило наш колодец. Так на свет появилась триединство.

Ты все помнишь и ни о чем не жалеешь. Ты знаешь, что своим появлением ты подарила миру пять сотен лет без королевы, ты создала новый мир, где можно даже посметь поверить в свободу воли. И ты посмела. И другие посмеют.

Это далеко не победа в войне, но и не поражение. Когда-нибудь они осмелятся вспомнить, осмелятся вновь стать людьми, а пока, все, что тебе остается, это сражаться с самой собой в тишине и темноте рассудка. Здесь, где среди песков пустыни Арради, лежат последние три тысячи лет истории этого мира.

Мира, где я — бесконечная сущность, как змея кусающая себя за хвост, я — боль и ярость, мной движет слепая жажда власти, но власть эта всегда приносит лишь разрушение. Она же, та, что пришла после меня, Лианесс Саатари есть отражение милосердия смерти, она, богиня смертной плоти, культ ее уходит корнями глубоко под красные пески пустыни Махары, где когда-то первая волна колонистов создала великую равианскую цивилизацию. Тебе же осталось лишь оглядываться на прошлый мир, который построили мы и разрушили мы, скорбеть о нем и хранить вечную память.

Электрический свет разгорается все ярче и мы прикрываем глаза рукой. Тот, кого ты называешь Гереро, накидывает плащ на наши плечи, но я в ярости сбрасываю его:

— Как смеешь ты трогать нас?

Лианесс смеется, громко и безумно, а ты прячешь лицо в ладони. Что ты можешь сделать, мы — часть тебя.

— Замолчи, замолчи немедленно! — шепчешь ты. — Этой мой мир, уйди из него! Это мое тело, не смей распоряжаться им. Ты слышишь меня?

Конечно, я слышу тебя! Тебе не надо говорить вслух чтобы я слышала, достаточно просто подумать! Я спрашиваю тебя, почему ты позволяешь людям обращаться к тебе и не опускать глаза? Ты — королева Адара, великого Белого города! Ты — изначальная сущность Творца! Как они смеют касаться тебя? Твое смирение унизительно!

— Давай проклянем их всех, обрушим купол им на головы? — говорит Лианесс и снова смеется. — Мелисса, когда ты уже успокоишься? Оставь девочку в покое, наше время прошло, пусть сама разбирается с этой жизнью!

— Я вижу как она разобралась! Они украли у нее мальчишку! Лишили ее моего благословения! Вытряхнули из оболочки, вычеркнули из круговорота перерождений и в итоге заперли нас всех в этом смертном теле! Даже забвения лишили! И что теперь, просто сидеть в этой кромешной тьме без проблеска Его милости?

Каролин Леер. Глава 7

1700/06/22 Понедельник.

— С кем я сейчас разговариваю? — спрашивает доктор Сандрин Азар Иньяту.

Мне она нравится, “азар” в переводе с одного из древних языков земли означает “случайность”, а еще доктора можно ласково называть “мой несчастный случай”, мне кажется это иронично. Ты не поддерживаешь мое хорошее настроение, а Лианесс и вовсе молчит уже четыре дня, с тех пор, как я разбила зеркало в туалете и нас накачали успокоительным.

Психиатрическое отделение больницы Мемориал Сарджент еще не знало таких пациентов, как мы. На нас плохо действуют их лекарства, они лишь превращают оболочку в тряпичную куклу, но на сущность никак не влияют. Как бы они не старались, они не смогут слить нас в единое целое.

Здесь вы оказались опять же из-за меня, я признаю, импровизация не моя сильная сторона! Когда оцепление вокруг площади сняли, Гереро вывел нас с территории собора и усадил на заднее сиденье флаера, замотав насильно в одеяло, потому что нашу смертную оболочку от холода и озноба сотрясала крупная дрожь. Лохматый очкарик за штурвалом взялся шутить, но я осадила его, пригрозив лишить милости Творца, если он еще раз откроет свой рот. А когда хлипкая машинка поднялась над ночным уже городом, меня осенило: ведь чтобы родиться, надо умереть!