Между двух миров

Вдруг его осенила мысль, что в этом огромном городе должны же быть и социалистические газеты и искать их надо именно в этом районе. Он остановился у газетного киоска, спросил, и тотчас же у него в руках оказался экземпляр газеты, цена — пять центов. Ланни, продолжая шагать по улице, стал просматривать заголовки и сразу почувствовал облегчение. Передовая разоблачала мэра Уокера, кандидата Таммани-холл, как растратчика и взяточника, охотника за юбками, завсегдатая ночных клубов.

Ланни пробежал несколько объявлений и, действительно, нашел среди них описание различных видов деятельности Рэндовской школы общественных наук. Ну конечно! Кэрри Рэнд, так звали жену Геррона. У них там бывали лекции, курсы, различные собрания. Ланни дошел до ближайшей авеню, тянувшейся с севера на юг, подозвал такси и сказал, садясь; —Пятнадцатая восточная, номер семь.

Шофер покосился на него и усмехнулся: — Неужто, товарищ?

— Где уж мне… — последовал скромный ответ. — Но у меня есть друзья среди них.

— Попутчик, что ли?

— Это, кажется, коммунистический термин?

— А я и есть коммунист.

Так лед был сломан, и пока они ехали по Третьей авеню, шофер то и дело оборачивался и с увлечением излагал свои взгляды. Кто еще так словоохотлив, как нью-йоркский Шофер такси, и для этого ему даже не надо быть красным, хотя подобное обстоятельство, конечно, способствует задушевной беседе. Шофер рассказал Ланни о Таммани-холл, о мошеннических проделках его заправил, а также о прочих жуликах, которые ездят верхом на рабочих.

— Кстати, между нами, — сказал он. — Эти заправилы Рэндовской школы просто желтые. Морочат голову рабочим. Я не требую, чтобы вы мне верили на слово, увидите сами.

Ланни не спорил со своим собеседником. Наоборот, в его рассуждениях он чувствовал что-то родное. — У меня есть дядя в Париже, коммунист, — сказал Ланни, — младшая сестра его подруги замужем за парижским шофером, и он рассуждает точь-в-точь, как вы.

— Понятно, — отозвался шофер.

— Партийная линия, — улыбнулся Ланни. Он охотно поспорил бы с этим веселым парнем, если бы тот где-нибудь остановил машину. Но она то петляла между стальными столбами надземной железной дороги на Третьей авеню, то стремительно проскакивала мимо автобуса, то обходила другое такси на расстоянии шести дюймов, а может быть, и одного, и Ланни трудно было сосредоточиться на проблеме экспроприации экспроприаторов. Но таков был Нью-Йорк: вы жили в нем, — если только вы жили, — ежеминутно рискуя жизнью.

IX

Дом номер семь на Пятнадцатой восточной оказался с темно-бурым фасадом, пролетарского вида и среднего размера. Когда-то здесь помещалась Христианская ассоциация молодых женщин. Ланни дал шоферу полдоллара и услышал в ответ: — Спасибо, товарищ. — Он вошел и прежде всего попал в книжную лавку, торговавшую хорошо знакомой ему литературой; здесь были и заграничные издания, и он кое-какие купил, улыбаясь при мысли о том, как они будут выглядеть в апартаментах отеля «Ритци-Вальдорф». Затем он спросил, кто мог бы дать ему сведения о занятиях в школе, и его представили молодому интеллигентному блондину, с живым и выразительным лицом.

— Я американец, но жил до сих пор за границей, — сказал Ланни. — Я не член партии, но я встречался с Джорджем Д. Герроном в Париже и Женеве и интересуюсь вашей школой.

Лучше отрекомендовать себя он не мог. Они уселись, и Ланни назвал себя — «Бэдд» — с легкой внутренней дрожью, втайне надеясь, что этот молодой товарищ не читает капиталистической прессы. Товарищ не обнаружил никаких признаков знакомства с ней.

— Я с большим удовольствием сделаю маленький взнос в фонд школы, если разрешите.

И товарищ Андерсон любезно разрешил.

Видя, что молодой человек хорошо информирован и общителен, Ланни заметил — Я много ходил и нагулял себе аппетит. Не согласитесь ли вы позавтракать со мной?

— У нас тут есть кафетерий, — отозвался тот; они сошли вниз, Ланни выбрал несколько блюд, стоявших на прилавке, и за весь завтрак заплатил меньше, чем ему стоил бы маленький стаканчик ледяного томатного сока в «Ритци-Вальдорф». «Товарища Бэдда» познакомили с группой молодежи, и завязался разговор о международном положении. Но вскоре Ланни заметил, что одна из собеседниц, молоденькая еврейка, с живыми глазами, как-то уж очень внимательно на него поглядывает. Он почувствовал, что краснеет, и с этой минуты сидел как на иголках: видимо, его узнали или, по крайней мере, заподозрили. Вот будет история, если о его посещении тиснут заметку. Да, придя сюда, принц-супруг совершил, конечно, большую неосторожность.

Однако он не ушел, так как в это время товарищ Андерсон заговорил о состоянии биржи. В последние дни, говорил он, наблюдается падение курсов — и неудивительно, ведь до этого дня они были чудовищно вздуты: акции продавались по цене, в тридцать и даже в пятьдесят раз превышающей их возможный дивиденд. Это совершенно ненормальное положение; фактическая их стоимость в два раза меньше той, по которой их продают на бирже. Андерсон где-то читал курс лекций о современном финансовом положении и все цифры знал на-зубок. — Вы представляете себе, товарищ Бэдд, как сказывается на наших финансах система покупок в рассрочку?

— Никогда об этом не думал, — признался Ланни.

— В настоящую минуту американский народ должен семь миллиардов долларов по этим платежам в рассрочку. Вы понимаете, как это сковывает покупательную способность страны. Выходит, что наша промышленность в один год реализовала заказы на несколько лет. А откуда же она возьмет новых покупателей? Все равно как если бы человек в один год истратил свой доход за несколько лет — а что он будет делать дальше?

У Ланни стало тепло на сердце. Для него уже давно сделалось потребностью слышать, как кто-нибудь критикует капиталистический строй. Ему самому так уютно жилось при этом строе, что большинство его знакомых считали такую его позицию сущим извращением, — но для него это был моральный акт, дань уважения к массе простых людей. Пусть сам он живет в королевских апартаментах, так неужели поэтому забывать о тех миллионах, которые ютятся в трущобах? Разум говорил ему, что капиталистическая экономика — это дом, построенный на зыбучем песке; самому рушить дом — на это у Ланни не хватило бы мужества, будь даже это в его власти, но ему нравилось слушать, как какой-нибудь юный интеллигент во имя рабочих масс проповедует разрушение.

X

Покончив с завтраком и заплатив, Ланни отвел своего спутника в сторонку и вручил ему билет в сто долларов; кредитку такого достоинства Том Андерсон, пожалуй, держал в руках впервые в жизни. — Нет, адрес я вам не оставлю, — прибавил Ланни, — лучше я сам еще зайду, когда буду в городе. — Затем он проворно улизнул, ибо заметил, как остроглазая еврейка шепчет что-то на ухо своему соседу. Ланни был уверен, что она говорит: — Да ведь это муж Ирмы Барнс. Разве ты не видел его фото в газетах?

Ланни дошел до Четвертой авеню и, сев в такси, сказал: «Ритци-Вальдорф», и на этот раз шофер не называл его «товарищем». Он вернулся в отель и нашел жену и тещу в гостиной. Они ели салат из фруктов.

— Скажи, пожалуйста, где ты пропадал? — спросила Ирма.

— О, я отлично прогулялся и посмотрел город.

— Где же ты был?

— Я прошел через весь Ист-сайд и дальше.

— Что за нелепая фантазия! Там же нет ничего интересного.

— Я видел множество людей, и мне было интересно.

— Будешь завтракать?

— Я поел в кафетерии. Мне хотелось посмотреть, что это такое.

— Какими странными вещами ты интересуешься! — воскликнула жена и продолжала: — О Ланни, а мы с мамой видели чудесную бриллиантовую брошку.

— Это намек твоему мужу, чтобы он ее тебе подарил?

— Я знаю, ты не любишь бриллиантов, но никак не могу понять отчего.

— Этот способ показывать свое богатство устарел, — пояснил муж. — У людей теперь такие состояния, что никак их на себя не нацепишь. Теперь более шикарно презирать драгоценности. А вы как считаете, мама?