Между двух мужей

– Папа! Разве ты не видишь, что она метит в меня?! – истошно закричала Марина.

Она соскочила с софы и кинулась к отцу – тот обхватил голову дочери обеими руками, толстое обручальное кольцо на его пальце сверкнуло в холодных солнечных лучах, пересекавших комнату. Марина прижималась к отцу всем телом и упорно прятала от нас лицо.

– Какое вы имеете право так пугать бедную девочку?!

– Разве уличать преступника с некоторых пор означает пугать его, и разве страх перед разоблачением должен теперь приниматься сыщиками во внимание? – пожала я плечами. – У меня нет сомнений в том, что эти убийства совершила именно Марина Ильинская, хотя я должна признаться: побудительный мотив для действий преступницы остается для меня тайной за семью печатями.

Я шагнула к Марине, положила руку на ее плечо – но девушка лишь крепче прижалась к отцу. Я видела только русые волосы, в беспорядке разбросанные по ее худеньким плечам и спине.

– За что вы решили приговорить к смерти Антонину – мать человека, за которого вы так хотели выйти замуж? – печально, но твердо сказала я, обращаясь к этой тонкой спине. – Неужели, по вашему мнению, несчастная заслужила смерть только из-за своего образа жизни, которого вы не одобряли? И вы долго готовились – я уверена, что это убийство не было спонтанным, совершенным в состоянии аффекта. Уже в то время, когда вы разрабатывали план перепланировки квартиры, в которой мечтали жить с любимым человеком, вы, Марина, не принимали в расчет присутствия в этой квартире вашей будущей свекрови. Вот, – я достала и разложила на столе бумагу с рисованным планом, – смотрите: здесь намечены контуры перестройки, каждый закуток в будущей обновленной квартире подписан: «Кухня», «Детская», «Гостиная», «Наша спальня» – но где же место для Антонины?! Его нет, потому что, нарочно или подсознательно, но Марина не находила нужным жить с этой женщиной в одном доме.

Но надо сказать, что еще до того как я впервые взяла в руки этот план, в моей голове насчет вас, Марина, уже роились первые подозрения. Первым странным обстоятельством показалось мне отсутствие в вашем портфеле ключей от квартиры убитой – а ведь, по вашим словам, перед тем как на вас напал неизвестный, вы направлялись в квартиру Антонины, а не выходили оттуда! Как же тогда объяснить, что обе связки ключей от Антонининой двери – и ваша связка, и ключи самой хозяйки, – оказались в квартире? Совершив убийство, вы не закрыли за собой дверь на ключ, чтобы не вызвать подозрений, – это была правильная мысль; но ошибкой было то, что, покидая место преступления, вы не проверили: на месте ли ваши ключи! Они остались там, куда вы машинально, по старой привычке, повесили их, открыв дверь и войдя в ее квартиру.

Теперь разберемся с тем, кто напал на вас в темном подъезде. Неправда, что вы не узнали его, – напротив, человек, карауливший внизу, был вам слишком хорошо известен! Вы сказали, что встретили незнакомца прямо на пороге подъезда, но не разглядели его, потому что в подъезде свет не горел. Так?

Я подождала ответа, но Марина не обернулась.

– Но если бы вы действительно входили в подъезд, то не могли бы не увидеть человека, который принялся вас избивать. Уличный свет осветил бы фигуру нападавшего во всех подробностях – сразу же, как только вы открыли бы дверь! Это – второе слабое место в ваших показаниях; но главное даже не это, а то, что вы солгали дважды: на самом деле вы не входили, а выходили из подъезда – это первое, и вы непременно узнали нападавшего – это второе. Иначе – почему же вы не кричали, не звали на помощь? Ведь этот человек не зажимал вам рот – трудно заткнуть рот жертве, если при этом бьешь ее ногами! Вы, по вашим словам, дорожили своим будущим ребенком, страшно боялись потерять его – но почему же, почему же в этом случае вы хотя бы не попытались поднять шум?!

Ответа по-прежнему не последовало.

– Увы, я не берусь гадать, кем был человек, едва не искалечивший вас, – я лишь могу утверждать, что у вас были веские причины покрывать его. Сколько я ни думаю над всем этим, девочка, никак не могу понять – откуда в вас столько ненависти к окружающим? Ведь Антонина-то желала вам только добра! И Зоя тоже – ваша сиделка была так привязана к вам, а вы убили ее, даже не подумав о том, что у этой пусть глупенькой, но, в сущности, совсем незлой женщины круглой сиротой остался ее трехлетний сын! Как же вы могли, Марина? Бог мой, как же вы могли?!

– Зоя выбросилась из окна, – тихо напомнил мне Петр Назарович.

Я пожала плечами:

– Извините, но это чепуха! Допустим на минуточку, что Зоя действительно решила свести счеты с жизнью – но зачем же ей было делать это так театрально? И почему обязательно в палате у своей подопечной, чье присутствие могло ей помешать – ведь девушка обязательно проснется, подскочит на постели, попытается удержать самоубийцу? Да даже не в этом дело! Дело, по правде говоря, в том, что Марина, попытавшись представить убийство Зои как самоубийство, сверх меры переусердствовала с показаниями. Они были слишком подробными! Внезапно проснувшаяся от шума девушка (заметьте, спавшая очень крепко – так она сама сказала!) всего за те несколько секунд, понадобившиеся Зое, чтобы открыть окно и спрыгнуть вниз, успела разглядеть все – и то, с каким усилием сиделка дергала раму, и ее бледность, и «чужое» лицо! А ведь стояла темная ночь, и ночник в палате оказался разбитым – не слишком ли зоркой получается свидетельница, только-только очнувшаяся от глубокого сна?

– Минуточку! – резко прервал меня отец Марины. – Вы хотите уверить меня в том, что у моей дочери хватило сил самостоятельно распахнуть оконную раму, подтащить сиделку к окну, все это время сдерживая ее сопротивление, и вытолкнуть Зою вниз – при этом все время рискуя, что жертва поднимет крик и на шум сбегутся все, кто находился тогда в неврологическом отделении?

– Отнюдь нет, – возразила я. – Если я утверждаю, что Зоя погибла от руки Марины Ильинской, то вовсе не имею при этом в виду, что она вытолкнула ее в окно собственной палаты.

– То есть как это?!

– Я думаю, что… да, и, скорее всего, я не ошибаюсь… что Зоя умерла несколько раньше. Почему убийца решила отнять у нее жизнь – загадка… но вовсе не такая уж неразрешимая: сиделка была глуповатой и слишком много болтала. Марина опасалась из-за сохранности одной своей тайны (касавшейся ее беременности). Она опрометчиво поделилась ею с сиделкой в порыве откровенности. Да, почти наверняка Зоя погибла из-за этого!

– Но как она умерла? Как?!

– Как именно – этого я не знаю. Но… учитывая, что я в тот вечер ни разу не видела Зою и Марину вместе… а Марина каждый день проводила немало времени в оранжерее наверху… думаю, дело было так. Зоя погибла в оранжерее – да, именно там, ведь зимний сад расположен этажом выше, причем на той же стороне, что и «элитная» Маринина палата! Итак, Марина убивает Зою в оранжерее и как-то прячет труп – допустим, укладывает его между кадками с пальмами, заставляет своим шезлонгом… Затем, опасаясь разоблачения (ведь люди могли видеть, что Зоя прошла к ней в оранжерею), Марина некоторое время играет роль собственной сиделки. Обе девушки были схожи фигурами, недаром Зоя хвасталась, что Марина дарила ей кое-какие вещи: «У нас хоть и разница в возрасте, но фигуры одинаковые: обе мы худощавые, обе один размер носим… Со спины – так даже перепутать можно, кто она, а кто я», – говорила несчастная, не подозревая, какую роковую роль для нее сыграет впоследствии это сходство… Я увидела в палате не Зою, а Марину, когда заглянула туда!

Зоя… или та, которую я принимала за нее… сидела ко мне спиной; собственно, я и видела только спину девушки в белом халате и шапочку на голове. Она смотрела телевизор, вязала и не обернулась на мое приветствие, но я-то подумала, что Зоя все еще дуется – накануне мы немного повздорили. А на Марининой кровати кто-то лежал, свернувшись калачиком и накрывшись с головой красно-белым пледом… Конечно, это была «кукла».

Потом, ночью, Марина надела на себя верхнюю одежду убитой и вышла. Я не удивилась: знала, что Зоя по ночам тайно убегает на часок – проведать сына… А мнимая сиделка тем временем поднялась в оранжерею, открыла там окно, подтащила и вытолкнула из него труп – и быстро вернулась в палату. Там, уже переодевшись в свою пижаму, она подняла шум, крик и рассказала прибежавшим медикам придуманную ею за несколько часов до того историю. Так все это было, Марина?

Молчание.

– Ну хорошо, вы, конечно, можете не отвечать… Тем более что я уже заканчиваю.

– Послушайте! – это заговорил Ильинский, заговорил так резко и неожиданно, что я невольно напряглась. – Мне надоело сидеть здесь и слушать, как вы говорите о моей дочери в третьем лице, как будто ее нет в комнате, или Марина – пустое место! Убирайтесь!

– Но…

– Я сказал – убирайтесь!

– В принципе, нам действительно уже можно уйти, – согласилась я, поднимаясь с места. – Хотя я надеялась, что Марина захочет кое-что объяснить…

– Кто вы такая, чтобы моя дочь объяснялась перед вами? Кто?! Убирайтесь отсюда, вы! Марина будет говорить только в присутствии адвоката!

– Хорошо. Адвоката я бы посоветовала вам нанять немедленно: прямо от вас я иду в прокуратуру. Не могу рисковать лицензией телохранителя: о преступлении я обязана сообщать сразу!

И тут произошло то, чего я никак не ожидала.

Резко оттолкнув от себя Марину, Ильинский шагнул к раскрытой сумке, что-то быстро вынул из нее – в руке у него появился пистолет.