Между двух огней
Шрифт:
Наверное, у меня точно такое же растерянное лицо. А может быть, даже чуть более растерянное, потому что я до сих пор не могу поверить в то, что происходит.
Твой поезд только что объявили.
Твой чемодан у меня в руках.
Твой коротко стриженный затылок маячит впереди.
Пока нас разделяет только толпа людей, спешащих занять свои места в купе отъезжающего поезда.
Но это только пока.
Перед глазами мелькает желтый указатель – вторая платформа, четвертый путь. В переходе пахнет затхлой сыростью. Пахнет людьми. Каждый человек из неисчислимого множества
Совсем не цветами.
Ничего приятного, между прочим.
Ты поворачиваешь, и я поворачиваю следом за тобой. Вместе со мной поворачивает делегация родственников и десятки людей, совершенно случайно оказавшихся сейчас рядом. Когда полумрак подземного перехода сменяется наконец ярким светом наступившего вопреки моим глупым надеждам дня, я слышу, как издалека доносится протяжный гудок. Это чей-то чужой поезд. Твой уже давно стоит на платформе, диктор повторно объявляет начало посадки. В поисках нужного вагона мы еще некоторое время бродим возле состава. Наконец останавливаемся возле таблички с цифрой 11, криво подвешенной за мутным стеклом около входа.
Почти половина времени, оставшегося у нас, уходит на общение с проводницей и размещение в купе.
Наконец ты выходишь из вагона, успевая растратить целых четыре драгоценных минуты на все эти ненужные глупости. Но и теперь преимущество прощания – на стороне родственников. Мне остается только смотреть безучастно, как ты утираешь слезы на лице матери, киваешь головой, выслушивая в сотый раз прощальные напутствия, без конца повторяя «конечно», «обязательно», «буду писать», «буду звонить», «буду скучать»…
Ты и сама чуть не плачешь, оказывается.
Я замечаю слезы в твоих глазах, когда ты наконец подходишь ко мне. Грустно улыбаешься, кладешь руки на плечи. Родственники дружно отворачиваются, проявляя немыслимую в данной ситуации деликатность.
Воспользовавшись подаренным шансом, я целую тебя в губы.
И еще раз.
Целую отчаянно и долго, снова заставив почувствовать острую нехватку кислорода.
«Я помню, – бормочешь ты, улыбаясь, и пытаешься отдышаться. – Я знаю. Я не забуду».
Диктор объявляет, что до отправления поезда остается пять минут. Просит отъезжающих занять свои места, а провожающих выйти из вагона.
Мы стоим, не шелохнувшись, и смотрим друг на друга.
«Все будет хорошо, – говорю я, чтобы не молчать. – Вот увидишь, у тебя все получится. Ты поступишь».
«Надеюсь», – отвечаешь ты, нахмурившись.
Встревоженные родственники заталкивают тебя в вагон. Проводница, поднявшись следом за тобой, убирает подножку. Остановив взгляд на моем лице, замечает, какое оно несчастное, и отходит в сторону, оставляя тебе место на самом краю тамбура. Я смотрю на тебя снизу вверх.
«Надеюсь, – повторяешь ты снова. – Если не поступлю – не знаю, что буду делать. Умру, наверное!»
Я снова бледнею от этих слов. Ты шутишь, я знаю, и все-таки не могу с собой ничего поделать.
«Прекрати, – отвечаю тебе злым шепотом. –
Прекрати говорить всякие глупости».Ты тихо смеешься.
«Не переживай. Я ведь дала тебе уже инструкции на этот счет. Так что переживать не нужно. Ты мне лучше вот что скажи…»
Поезд дает протяжный гудок, колеса вздрагивают, издавая чудовищный грохот. Но с места пока не двигаются.
«Ты лучше вот что скажи, – продолжаешь ты, улыбаясь грустно и чуть-чуть насмешливо. – Не боишься, что я могу встретить кого-нибудь там? Влюбиться, и все такое? Целых пять лет…Кто знает…»
Ты снова шутишь. Я знаю. Шутишь, конечно. И мне не остается ничего другого, как ответить на твою шутку своей шуткой. Такой же нелепой и глупой:
«Только попробуй, – отвечаю я. Сжимаю пальцы в кулак и задираю руку наверх – так, чтобы тебе было лучше видно. Повторяю: – Только попробуй. Убью сразу!»
«Убьешь!» – смеешься ты.
Моя шутка удалась, по всей видимости.
Проводница появляется из вагона и просит тебя отойти в сторону.
Я разжимаю затекшие от напряжения пальцы и глупо машу тебе рукой. Родственники дружно машут вместе со мной. И ты машешь тоже. Машешь и продолжаешь смеяться над моей остроумной шуткой.
Потом ты уходишь. Исчезаешь из поля зрения. Подорвавшись с места, я быстро оказываюсь возле окна твоего купе и снова вижу тебя.
Ты шепчешь что-то абсолютно не важное, прилипнув носом к стеклу, которое нас разделяет. Кончик носа приплюснут, похож сейчас на пятачок поросенка.
Что-то похожее уже случалось с нами раньше.
Ты тоже вспоминаешь об этом. Улыбаешься и начинаешь дышать на стекло. Торопливо, боясь не успеть до отхода поезда, чертишь пальцем на стекле непонятные знаки.
Я с трудом разбираю первое слово:
«Невозможно».
«Невозможно» написано на стекле криво и занимает слишком много места.
Невозможно – что?
Ты продолжаешь дышать на стекло, отыскав в верхней его части большой прямоугольник чистого пространства.
«… убить того кого…» – читаю дальше.
На стекле уже совсем не остается места. Несмотря на то, что ты сэкономила на запятой, которую нужно было бы поставить в середине фразы в соответствии с правилами грамматики русского языка.
Поезд трогается с места. Я делаю шаг, понимая, что не смогу удержаться, чтобы не побежать за ним. Понимая, что все будет именно так, как бывает в дурацких мелодрамах, которые ты так любишь смотреть по телевизору и которые я так отчаянно презираю.
Делаю еще шаг.
Ты торопливо дышишь на стекло. В самом его низу остался крошечный незамутненный прямоугольник.
Выводишь кончиком пальца букву «л». Я уже знаю, что будет дальше.
Иду за поездом.
Бегу за поездом.
Возле «л» появляется «ю».
Места больше не остается.
Фраза обрывается.
Поезд идет уже слишком быстро, и я не успеваю за ним.
Теряю тебя из виду и все равно продолжаю бежать, надеясь непонятно на что.
Теряю из виду последний вагон и продолжаю бежать вдоль пустых рельсов, уже ни на что не надеясь.
Наконец останавливаюсь.
Невозможно убить того, кого любишь.