Между храмом, стадионом и парком

Однажды, закончив постановку новой композиции, Николай Онуфриевич, хитро улыбаясь, поставил рядом с натюрмортом картонную табличку. На ней крупными буквами было написано: «Кушать фрукты не рекомендую, они облиты керосином, можно отравиться».

От натюрморта действительно исходил характерный знакомый запах, различимый даже здесь, в классе, в воздухе которого постоянно витал «букет» ароматов красок, растворителей, лаков. Директор довольно потирал руки. Ну вот, найден способ борьбы с ночными едоками. Вряд ли теперь даже самый голодный подросток решится употребить в пищу керосин.

Какой же наивностью оказалось предположить нечто подобное.

На следующий день на столике рядом с драпировками сиротливо лежала лишь виноградная кисточка. Без ягод, естественно.

Николай Онуфриевич не сдавался. Вернувшись, в очередной раз с рынка, поставив натюрморт, он демонстративно достал бутылку керосина, медицинский шприц и терпеливо, методически, «поставил укол» каждой ягоде принесённого винограда и каждому фрукту в отдельности. Теперь-то всё! «Против лома нет приёма»! Конечно! «Окромя другого лома»! Я понятно намекаю?

Когда «троглодиты» сожрали и эту «снедь», директор опустил руки. Позвонил своим друзьям в Тбилиси, и нам прислали из Академии художеств несколько наборов овощей и фруктов, выполненных из стеарина. Муляжи выглядели настолько правдоподобно, что директор на всякий случай заготовил новую табличку, где предлагал едокам избрать и делегировать одного доверенного «эксперта», который попробовал бы стеариновые изделия, как говорится, «на зуб», и выдал авторитетное заключение о несъедобности реквизита. На этот раз вопрос был закрыт!

Моему другу Павлу захотелось попробовать себя в лепке. Группу скульптуры в школе вёл Юрий Чкадуа, недавний выпускник Тбилисской Академии художеств. Для занятий ему выделили небольшую отдельную комнату, стеллаж, два стола, а также несколько гипсовых голов и фигур в придачу. Замка на двери комнаты не было.

Юрий показал Паше несколько обязательных начальных навыков, необходимых для работы с глиной, предложил выбрать любую из гипсовых голов и попытаться вылепить её копию. А уже потом продолжить обучение, используя хоть и небольшой, но наработанный учеником личный опыт.

Ученик так и поступил, выбрал одну из женских голов и приступил к работе. Так сложилось, что приходил он обычно в аудиторию в неурочное время и «творил» в одиночестве. Сначала ничего не получалось, но будущий скульптор был юношей с характером, к жизни и творчеству относился философски, а любые трудности считал временными.

– Знаешь, Вова, – рассказывал он мне потом – несколько дней я реально мучился, но дело, в конце концов, пошло, с каждым днём мне работалось всё легче и всё интересней, а спустя время я с ужасом осознал, что влюбляюсь в женщину, чей портрет я усердно копировал. Она стала приходить каждую ночь в мои сны, печально глядела на меня, покачивала головой, ничего не говоря. Глаза скульптуры были прикрыты, а ночью, во сне я не мог разглядеть их цвет, рот её застыл в скорбной гримасе, и вообще лицо женщины несло на себе печать горя. Меня терзала мысль, что я не знаю причин этого горя, не могу ничем помочь своей любимой, и сознание своей беспомощности мучило меня всерьёз.

Прошло время, Павел закончил работу, и решил показать её своему наставнику.

Я хорошо помню этот день, ибо и я находился в школе. Юрий пригласил всех в аудиторию.

В окна широкими тёплыми, радостными потоками текли солнечные лучи, в непривычно светлой комнате на столе рядом стояли две головы, гипсовая и глиняная, точная её копия, а рядом со столом, скромно опустив голову, стоял автор копии.

– Дорогие друзья, – торжественно произнёс преподаватель, обращаясь к нам, ученикам, – я собрал всех, чтобы в вашем присутствии похвалить и поздравить нашего коллегу Павла с успешным завершением первого, но очень сложного задания! Собственно, сложность задания «на совести» самого Павла, ибо именно он выбрал, пожалуй, самый сложный для копирования объект. Ведь мне не надо напоминать вам, что это фрагмент скульптуры великого Микеланджело. Оригинал её находится в Париже, в Лувре, называется она – «Умирающий раб»!

Надо было видеть лицо моего друга в тот момент! Через некоторое время он расскажет, как тяжело перенёс сей удар судьбы и как радовался, что никто, кроме меня, не знал о его любви к печальной «незнакомке»!

Много лет спустя, встретив Павла, я пошутил:

– Павлуша, какое счастье, что ты не Пигмалион, а то оживил бы любимую свою Галатею, всю, целиком, а тут вдруг такой облом в нижней части тела!

Часто встают перед глазами лица друзей моих по художественной школе: Валерия Гамгиа, Венеры Гагулиа, Темура Дидишвили, Володи Войцеховского, Василия Мхонджиа, Виталика Лакрба, Гурама Гетия…

Многие, к сожалению, уже ушли за грань, разделяющую жизнь на «сейчас» и «потом»! Иных судьба разбросала по разным странам и континентам.

Годы пролетели, «просвистели, как пули у виска», но память продолжает цепко удерживать эти живые, чёткие, как карандашные наброски, картинки из моего детства.

* * *

В эпоху моей юности имели хождение многочисленные анекдоты, в том числе с местной спецификой, так сказать, с региональным ароматом.

Вот, к примеру, – призывают в Советскую армию парня из горного села. Отправляют его в строительный батальон, в окрестности озера Байкал. Тёплые казармы, непривычная и невкусная, но обильная еда, в общем, жить можно, да вот неувязка – солдат по-русски не «бум-бум». Командует старшина – «принести лопату», показывая знаками, для чего лопата служит, и вроде всё понятно, и головой новобранец кивает, а сам умудряется не начальству инструмент шанцевый доставить, а самому плац перекопать, да и землю вёдрами за территорию части вынести.

Видит командир художества сии, ну и старшине «впаивает». А старшина, понятно, новобранцу: «Дурак ты, … твою мать», ну и нарядов несколько в придачу, сортиры солдатские чистить.

Однако усваивает потихоньку новобранец, чего нужно бывает начальству, слова русские запоминает. Вот и притаскивает с радостью лопату, когда снова её требуют. «Молодец, – хвалит старшина, – спасибо, солдат!»

По прошествии полугода пишет сын письмо матери в горное село на родном языке. Так, мол, и так, мама, служу нормально, хоть здесь и мороз, но одежда тёплая, да и кормят хорошо, три раза в день. Начальство доброе, только один, старшина называется, строгий, а так ничего. За полгода службы я получил 167 «… твою мать» и 43 «спасибо».

Отвечает сыну мама, ну и дела, а правда ведь, что эта Красная армия наша воистину народная, ведь когда твой дядя Артём служил у меньшевиков, так их кормили один раз в неделю, а сапог выдавали одну пару на двоих солдат, да и эти потом назад забирали.

В общем, сынок, ты там присмотрен благодаря родному нашему Советскому правительству, а здесь, в горах, совсем нас колхоз задушил, ты ведь знаешь. Поэтому, прислал бы ты своей любимой маме тех, которых у тебя 167, ну тех, что тебе дали в награду, а оставшихся 43-х штук, тебе хватит, я думаю, если их разумно расходовать.

К чему это я анекдот вспомнил? Поясню чуть позже.

В школьных программах в советские времена значился предмет – «военное дело». Предназначен он был мальчикам. Девочки же в это время изучали что-то типа домоводства отдельно в другом помещении.

В моей школе преподавателем или, как мы его называли, военруком был пожилой, но неплохо сохранившийся отставной майор. Небольшого роста, щуплого телосложения, с тихим, совершенно не «командирским» голосом, он скорее походил на учителя истории, литературы или географии, но никак не на бывшего военного, специалиста по грозному «военному делу». Да и характером он обладал мирным, был мягким и сговорчивым.