Между Непалом и Таймыром (сборник)

А в один из дней осени 1951 года люди могли видеть, как по насыпи, а затем по Трактовой, а там и по Ленинской, к вокзалу, прошел высокий, чернобородый, тревожно красивый человек в синем шевиотовом костюме, в новенькой бурхиевской кепке, в лаковых штиблетах и с хорошим кожаным чемоданом в руке. Рядом шла Дама с собачкой, как всегда, до глаз повязанная белым платком, в белой грубо вязаной кофте и рабочих башмаках. Собачка, не слыша указаний, расслабленно бежала на поводке возле хозяйки. Подошел скорый поезд «Хабаровск-Москва». Слепая сказала: «Иди». Болгарин, наклонившись, что-то ей говорил, но слепая, подняв к небу плотно закрытые глаза, медленно качала головой и повторяла: «Иди…» Дали сигнал отправления. Болгарин вошел в вагон, а слепая сразу же двинулась назад. Собачка туго натянула поводок и, слыша глуховатое «Домой, домой», напряженно заперебирала белыми лапками через город – к насыпи, на болота, к Черному озеру.

Много лет спустя

Ещё три года прожил я в родном городе. Ещё три года, время от времени, встречались мне на улицах товарищи по жаркому болотному лету. И даже не на улице… Зимой, в день Рождества Христова, к нам домой заявился – Вася! И он, и я были одинаково изумлены: он не знал адреса, а я никак не ожидал его визита… Оказывается, Вася просто ходил славить! Конечно, одет он был не по-болотному, а вполне прилично: в армейском бушлате и суконных галифе. Одолев смущение, Вася стянул с головы ушанку и запел тропарь, но вскоре запнулся – наверное, мешало что-то в моём выражении лица… Бабушка – а она узнала его – как ни в чём не бывало, подсказала продолжение, и тропарь был допет как следует. Бабушка пригласила: «Раздевайся, Василий, садись к столу», поднесла рюмку водки из лечебных запасов, накормила, дала с собой пирогов с картошкой и калиной… Больше я с ним не встречался. Позже узнал, что он уехал на Алдан – поддался агитации брата Афони, золотоискателя.

Этот Афоня!.. Тогда ещё встречались такие типы. Они мало изменились со времён шишковских «Угрюм-реки» и «Чертозная». Заработать за сезон тысяч пятьдесят (а в то время «Победа» стоила шестнадцать) и – за несколько месяцев пропить-прогулять… Не для себя искал Вася золото на Алдане, а для Афони, для утоления его вечной жажды и могучих страстей…

Лёва, он же Лев Николаевич Петров, не засиделся в сапожниках. Не ограничился он и вечерней десятилеткой, и курсами счетоводов, а потом и бухгалтеров. В начале шестидесятых он, работая бухгалтером, учился заочно в институте и ездил на «Запорожце» с ручным управлением. Показывал паспорт, чистый от судимости… А в семьдесят третьем году, эффектно захлопнув дверцу зелёного «Москвича» и высоко задрав голову в кепке с неизменно надвинутым до носа козырьком, меня приветствовал уже главбух какого-то заготовительного учреждения. С заднего сидения гордо и радостно улыбалась мало изменившаяся Шура, сверкая зубами – уже совсем не редкими – из высококачественной нержавеющей стали.

Дама с собачкой – ходит всё так же, и гадает, и вяжет из шерсти, и лечит травами. Правда, живёт уже не на болоте, а в городе. Собачки меняются, но всегда кажется, что это одна и та же.

Толя, поработав то лето ассенизатором, перешёл в вечернюю школу и продолжал ездить под крики мальчишек «тарам-барам!». Потом – школа милиции. К восьмидесятым годам – начальник областного Управления ГАИ. Высокий, худощавый, горбоносый, кавказского типа полковник МВД часто приезжает в родной город, на черной «Волге», с чёрным доберманом на переднем сидении. Рыболов, охотник, честолюбец, сноб… Гордится, что в юности три года возил дерьмо, и сокрушается, что судьба такая – по долгу службы снова приходится возиться с ещё худшим «дерьмом», которое ездит по дорогам в нетрезвом виде да ещё с превышением скорости.

Сашка Белобрысый – рабочий, крестьянин, деятель искусства и культуры… Всё при нём! Александр Иванович – директор крупнейшего многоотраслевого совхоза, который славится не только внушительной территорией и многомиллионными доходами, не только коттеджами для рабочих и собственным техникумом, учёными степенями главных специалистов и модерновым Дворцом Культуры… В совхозе – оркестр народных инструментов, вокально-инструментальный ансамбль «Молотилка» с классным длинноволосым трубачом, мастером импровизаций. Но гордость директора – шикарный духовой оркестр. Порой, тёплым летним вечером, когда в совхозном саду, на огромной танцверанде под могучими вековыми липами космополитично-модная молодёжь совершает раскованно-фантастические телодвижения, подчиняясь попеременно ритмам ВИА и духовика, директор совхоза, плотный краснолицый мужчина с белыми, как и в юности, волосами и бровями, с золотой звёздочкой на пиджаке, подходит к эсному басу, говорит: «Сынок, отдохни…» и садится за пюпитр. И молодёжь, слыша мощное ритмичное хрюканье огромной медной трубы, почтительно переглядывается: «Шеф снимает деформации…»

1973–1986 гг.

Неволя и величие поэта Эссе

Новый «немец»

Был год 1949, и была осень, и было это в средней железнодорожной школе № 42. Стало известно, что у нас в седьмом «А» будет новый «фриц», или новый «немец», то есть преподаватель немецкого языка. Между прочим, старого преподавателя мы ни немцем, ни фрицем не называли, хотя нацпринадлежность была очевидной. Но, во-первых, это была женщина, а, во-вторых, молодая и симпатичная. Какой же это «фриц»? Миниатюрная голубоглазая блондинка, похожая на Янину Жеймо («Золушка» из кино сороковых годов), Марта Георгиевна вела свои уроки весело и энергично. Хотя и приходилось ей одной вести предмет во всех классах – с пятых по десятый. Наши ошибки, проказы, глупость и невоспитанность не раздражали, а чаще смешили её. Когда проходили классическое «Анна унд Марта баден», один балбес, не отличив немецкое «д» от «б», прочитал «баден» как «бабен»! И перевёл, конфузливо опустив глаза: «Анна и Марта – эти… ну… женщины!» Марта долго заливалась заразительным смехом физкультурницы и поставила горе-лингвисту четыре с минусом. «Минус – за незнание, а четыре – за решительность!» – пояснила она, лукаво поглядывая из-под белокурой чёлки.

Четвёрки и пятёрки так и порхали по нашим дневникам и тетрадям. Тройки получали только самые «колуны» да ещё её сын Бруно, далеко не «колун». Он называл язык предков дурацким и фашистским, игнорировал артикли, дифтонги и умляуты. Марта и ругалась с ним, и плакала, но юный Зигфрид (ярко выраженный тип!) оставался непреклонным.

И вот теперь приходит какой-то новый «фриц», часть классов и наш в том числе переходят к нему.

Новый «немец» явился в наш седьмой «А» точно по звонку. Немолодой, за сорок, среднего роста, сухощавый, сутуловатый. Подтянутый. Большие, навыкат, глаза с красными прожилками. Резкие продольные морщины на впалых щеках. Немецкие усы – две такие вертикальные щёточки, аккуратно расчёсанные. Тёмные с сединой волосы чётко разделены ровным пробором справа и строго уложены – вверх налево и вниз направо. Уже по его виду, выражению лица, манерам было видно – человек нездешний и необычный.

Нездешность и необычность человека были в здешних условиях обычным явлением. Наш Мариинск, районный центр, который «на карте генеральной кружком означен не всегда», был самой настоящей столицей – не административно-территориальной единицы, но очень серьёзного учреждения – Сиблага МВД, крупного острова в известном «архипелаге», который тогда, в СССР, носил название Гулаг (Главное Управление ЛАГерей), а в России ХХI века скромно именуется ФСИН (Федеральная Служба Исполнения Наказаний). Если проще, то в нашем городе находилось Управление Сиблага МВД по Кемеровской области. Вокруг города и по району располагались лагпункты. Поэтому в городе достаточно было и бесконвойных зэков, и ссыльных, и отбывших срок, но временно или насовсем осевших в нашем гостеприимном Марграде.

И было совершенно в порядке вещей, что в клубе имени Л.П. Берия идут спектакли по пьесам классиков – от Шекспира и Мольера до Островского и Чехова, поставленные столичными режиссёрами, а заняты в них столичные артисты. В медсанчасти лечат людей доктора и кандидаты медицинских наук, генералы и полковники медслужбы. В школах города преподают выпускники МГУ и ЛГУ, Сорбонны и Гарварда, а игре на пианино обучает «в Берии» любимая ученица композитора Глазунова, бывшая ранее директором музыкального училища в одном областном городе… Куда ни глянь – всюду люди нездешние и необычные! Горожане относились к данному обстоятельству спокойно, как и к другим местным достопримечательностям – например, к шедеврам деревянной архитектуры ХIХ века или знаменитому винзаводу, выпускающему лучшую в Сибири водку. Много позже, в начале 1980-х годов, показывая наш город в своей телепрограмме, Юрий Сенкевич скажет кратко, но многозначительно о своеобразном «культурном слое» в его истории…

…Итак, новый «немец» вошёл в класс точно по звонку. Положил на стол журнал и учебник.

«Здравствуйте!.. Садитесь…»

Седьмой «А» шумно уселся. «Будем знакомы! Меня зовут Александр Александрович. А как зовут вас, я сейчас узнаю…» – и начал перекличку. Выкликаемый вставал, учитель, глянув на него из-под низких бровей, благодарил кивком головы и словесно: «Спасибо… Очень рад… Благодарю вас… Прошу садиться… Очень приятно…» Когда, наконец, грузно опустился на скамейку последний по списку медвежеватый Мишка Явгель, «немец» выдержал паузу и сказал: «А теперь я послушаю, как вы читаете по-немецки. Каждый – по две строчки вот этого текста. Итак, прошу вас! По алфавиту…»

Я прозевал свою очередь и оттого не сразу понял, почему меня толкают соседи сбоку и сзади. Прозевал, потому что смотрел на лицо нового учителя. На его выражение… Седьмой «А» читал немецкий текст, и произнесение каждого слова отражалось на лице учителя… Нет, это надо было видеть! Сначала вежливое внимание: готов, жду, слушаю… И вот – чтение. Брови «немца» поднимаются, выше, ещё выше, лоб уже весь, как сжатая гармошка, а брови всё ещё лезут вверх, потом изгибаются и сходятся посреди лба под углом, как крыша дома, потом начинают выкатываться глаза, в них сначала – удивление, затем – растерянность, крайнее изумление, страх, а дальше – просто ужас, тихий ужас, ночной кошмар… Позже в действие приходят губы, щёки, шея, и мимика, не справляясь с чувствами, требует пантомимы, и вот уже пальцы в тревоге пробегают по серебристым пуговицам железнодорожного кителя, вот руки судорожно хватаются за крючки стоячего воротника, в отчаянии вздымаются вверх, обхватывают и сжимают виски, и волосы – буквально! – поднимаются по обе стороны пробора…