МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева
Шрифт:
Литвинов не скрывал скептического, а то и саркастического отношения к происходящему, явно осуждая кампанию шпиономании и репрессий. Понимая, что его прослушивают, продолжал критически отзываться о советском руководстве. Молотова он презирал и называл «каменной задницей». Своего недавнего подчиненного Громыко считал слабым профессионалом.
Литвинов был спокоен, уверен в себе и играл не в домино, как крупные советские руководители, а в бридж, которому научился в Англии. Слушал музыку, много читал. Он был веселый, светский человек. Ему нравилось быть в центре внимания. Несмотря на полноту, любил танцевать. С удовольствием носил введенный для дипломатов мундир.
28 мая 1943 года появился указ Президиума
«Литвинов был человеком скорее молчаливым, — писал Илья Эренбург. — Он сидел, слушал, порой усмехался — то с легкой иронией, то благодушно, изредка подавал реплику, но ничего в нем не было от угрюмого молчальника, он любил посмеяться. Есть унылые оптимисты, а Литвинов был человеком веселым, но зачастую, особенно к концу своей жизни, с весьма мрачными мыслями… У Максима Максимовича была вполне миролюбивая внешность: толстый, добродушный, хороший семьянин. Да и досуги его были заполнены невинными развлечениями — за границей, когда выпадали два-три свободных часа, шел в кино, глядел мелодраматические фильмы, «страсти-мордасти». Он любил хорошо покушать, и приятно было на него глядеть, когда он ел… Он любил жить…»
Был ли Литвинов на склоне жизни разочарован в том, что происходило в стране? Он предпочитал дома не говорить на политические темы. И все же однажды жена задала ему этот вопрос. Он ответил так:
— Знаешь, как бывает, ты влюбляешься в молодую и прекрасную девушку и живешь с ней. Но проходит время, и она становится злобной старухой. Но деваться некуда…
Дочь Литвинова Татьяна Максимовна писала об отце: «По его словам, они (ленинцы) шли на революцию как на благородный риск, готовые к гибели и неудаче. Одно, чего они не могли представить себе до конца, — это ее удачи, этой ее роковой удачи. При отце рассказывали анекдот о братьях Васильевых, которые будто бы сказали, что, если бы они могли предвидеть такой успех «Чапаева», они постарались бы сделать его лучше. Отец сказал: «Вот и мы так».
Последние годы жизни Литвинова пришлись на пик злобной антисемитской кампании. Пожалуй, ему повезло, что он уже был в отставке. Главным обвиняемым на процессе по делу Еврейского антифашистского комитета стал другой заместитель министра иностранных дел — Соломон Абрамович Лозовский. Этот процесс начался через полгода после смерти Литвинова. Если бы Максим Максимович прожил еще немного, добрались бы и до него.
В феврале 1953 года был арестован Иван Майский, бывший посол в Англии и заместитель наркома иностранных дел. Из дипломатии его убрали еще в 1944 году. Куда его девать, решали Сталин и Молотов. Вождь спросил Вячеслава Михайловича, что именно написал Майский. Молотов пренебрежительно ответил:
— Несколько незначительных работ по истории британского рабочего движения.
Ивана Майского определили в академический Институт истории. После ареста обвинили в том, что он считал западных лидеров друзьями СССР…
Профессор Владислав Павлович Смирнов рассказывал, как, придя однажды на исторический факультет МГУ, увидел, что в расписании зачеркнута фамилия академика Майского. Иван Михайлович еще и преподавал на истфаке. Смирнов спросил лаборантку, что произошло. Сделав страшные глаза, она сказала:
— Тише! — и прошептала
на ухо: — Взяли!Даже в своем предсмертном письме Литвинов пытался оправдаться перед Сталиным, доказать ему, что он не враг. В декабре 1951 года у Литвинова случился третий инфаркт. Его интенсивно лечили. Но медицина оказалась бессильна. 31 декабря, в последний день уходящего года, он умер. Сразу же явились сотрудники Министерства госбезопасности, просмотрели все его документы и письма, отобрали то, что их заинтересовало, и унесли. 3 января 1952 года появился небольшой некролог в «Правде». На следующий день Максима Максимовича похоронили на Новодевичьем кладбище.
А как же рассказ Микояна о том, что Литвинова убили, инсценировав автомобильную катастрофу?
Сын Литвинова Михаил Максимович рассказывал мне, что он тоже слышал такую версию смерти отца, но, по его словам, это выдумка.
— Отец последние месяцы лежал неподвижно — после инфаркта рядом с ним неотлучно находилась медицинская сестра. Он умер в собственной постели в нашем присутствии — его жены, то есть моей матери, моем, моей жены…
Значит, Микоян придумал историю с убийством?
Судя по всему, Литвинова действительно собирались уничтожить — тем же способом, что и художественного руководителя Государственного еврейского театра, председателя Еврейского антифашистского комитета, народного артиста СССР Соломона Михайловича Михоэлса. Его предпочли не арестовать и судить, а зверски убили в январе 1948 года, во время его поездки в Минск. Потом сотрудники Министерства госбезопасности довольно неумело инсценировали наезд автомобиля.
Никита Сергеевич Хрущев рассказывает в своих воспоминаниях: «Когда подняли ряд документов после смерти Сталина и допросили работников МГБ, то выяснилось, что Литвинова должны были убить по дороге из Москвы на дачу. Есть там такая извилина при подъезде к его даче, и именно в этом месте хотели совершить покушение. Я хорошо знаю это место, потому что позднее какое-то время жил на той же самой даче. К убийству Литвинова имелось у Сталина двоякое побуждение. Сталин считал его вражеским, американским агентом, как всегда называл все свои жертвы агентами, изменниками Родины, предателями и врагами народа. Играла роль и принадлежность Литвинова к еврейской нации».
Анастас Иванович Микоян, похоже, тоже читал эти документы, и, видимо, сталинский план отложился в его памяти как реальность…
Почему же Литвинову было позволено умереть в своей постели? Он уже давно был на пенсии, не играл в политике никакой роли. И главное — Сталин до конца жизни сохранил к нему какую-то симпатию, поэтому составленные в Министерстве госбезопасности зловещие планы так и остались на бумаге. Но Литвинов об этом не мог знать. С того момента, как его сняли, с мая 1939 года, и до своего последнего часа он каждую ночь клал рядом с собой револьвер. Решил, что пустит себе пулю в лоб, но не позволит себя арестовать.
Умирая, он оставил два письма. Одно Сталину — о просчетах во внешней политике, о войне в Корее. Второе — родным. В последнем письме Литвинов писал своей внучке: «Пусть продажные историки сколько угодно игнорируют меня, вычеркивают мое имя из всех трудов и энциклопедий. Но придет время, когда народ вспомнит и обо мне».
В 1955 году в Англии была издана книга Литвинова «Записки для дневника». Их назвали «псевдомемуарами», утверждали, что это фальшивка. Но не все так просто. Тогдашний председатель КГБ Иван Александрович Серов доложил президиуму ЦК со слов вдовы Айви Вальтеровны, что Литвинов, уезжая из США, оставил ей свои записи «наподобие дневника (отпечатанные на машинке)». Айви еще некоторое время находилась в Америке. Когда и она поехала в Москву, то эти записи оставила на хранение американскому журналисту Дж. Фриману. Они и стали книгой, которая, по мнению КГБ, носит антисоветский характер…