Мифы и правда о восстании декабристов

В защиту членов Государственного Совета нужно, однако, заявить, что они были поставлены формально Николаем, а фактически Милорадовичем в совершенно нелепое положение: если абсурдно присягать Константину как лицу, уже отказавшемуся от престола, то также нельзя присягать и Николаю, уже присягнувшему Константину, а следовательно — тоже отказавшемуся от престола.

Н.С. Мордвинов первым предложил принести присягу Константину — за это он надолго лишился доверия Николая, все пытавшегося отыскать связи адмирала с заговорщиками. Но Совет все же решил сначала выслушать мнение самого Николая, и члены Совета направились к последнему.

По позднейшим показаниям Николая, тут он в первый раз ознакомился с текстами от 14 января 1822 года и 16 августа 1823 года, получив их из рук председателя Государственного Совета князя П.В. Лопухина. Все было ясно, но что делать с уже принесенной им самим присягой? Заявить, что он не знал текста этих бумаг и потому присягнул? Но разве это не такая же глупость, как и торопливая присяга до четкого выяснения вопроса о том, существуют ли на этот счет какие-либо формальные распоряжения и документы? В любом варианте Николай, признавший, что зря принес присягу, выглядел именно таким идиотом, каким он и оказался действительно в лапах Милорадовича.

И Николай предпочел тянуть единственную линию, спасающую его репутацию: заявил, что он действительно знаком с документами, но все равно присягнул брату. Это тоже была прямая ложь, но игра в благородный отказ от трона — все, что оставалось Николаю, буквально позорно изнасилованному Милорадовичем.

Хитрый граф Ю.П. Литта обратился к Николаю: «По воле покойного государя мы, не присягнувшие Константину Павловичу, признаем вас нашим государем; вы одни можете нам повелевать, и буде воля ваша непреклонна, мы должны вам повиноваться, но просим, ведите нас сами к присяге» — и Николай повел членов Государственного Совета присягать Константину.

Секретные же бумаги, копии которых были тут же изготовлены для пересылки Константину, были вновь запечатаны и упрятаны в архив Государственного Совета.

Между тем, распоряжения о принесении присяги продолжали распространяться, и к концу дня присягнула практически вся столица.

Вопреки надписи на запечатанном конверте, экземпляр Манифеста 16 августа, хранящийся в Сенате, так и не вскрывался, а по распоряжению министра юстиции князя Д.И. Лобанова-Ростовского был передан ему запечатанным. Сенат же сразу 27 ноября вынес Указ о воцарении Константина.

Экземпляр, хранившийся в Синоде, также остался нераспечатанным — по соглашению петербургского митрополита Серафима с Николем Павловичем. Таким образом, и он не сыграл никакой роли.

Всюду чиновники присягали просто по прямому распоряжению вышестоящего начальства, и совершенно незаконная присяга не встречала ни малейшего сопротивления. Словом, все происходило так, как и было бы, если бы Константин совершал государственный переворот, в подготовке которого его и подозревал Александр. Неважно, что переворот совершал не Константин, а Милорадович, действовавший, как мы знаем, вопреки решению Константина!

Не помог даже хитроумный маневр Александра, спрятавшего экземпляр Манифеста в Москве.

В Москве, находящейся на полпути между Таганрогом и Петербургом, неофициально узнали о смерти Александра I 28 ноября.

29 ноября Филарет сообщил московскому военному генерал-губернатору князю Д.В. Голицыну, какого рода документом он располагает. При этом Филарет, прекрасно оценивший замысел покойного императора, предупредил, что можно ожидать манифеста из Варшавы о воцарении Константина, но нельзя сразу вслед за этим присягать Константину в силу секретного документа. Осторожные московские начальники, посовещавшись, решили ждать вестей из Петербурга и действовать по обстановке.

Приехавший вечером 29 ноября Мантейфель привез указание Милорадовича немедленно присягать Константину — хотя Москва вовсе не подчинялась петербургскому генерал-губернатору. Но если бы не Филарет, то так бы и поступили. Филарет с трудом добился задержки до первой половины следующего дня, 30 ноября: когда пришел официальный Указ Сената, тогда присягнули и в Москве.

Быстро ускакавший из Петербурга Мантейфель об Указе Сената не знал и не мог использовать этот аргумент для усиления своей позиции. Мантейфель пересилить Филарета не смог — дело решила общая победа, достигнутая Милорадовичем в Петербурге. Филарет, учитывая коньюнктуру дня, не рискнул опубликовать бумаги Александра, как был обязан сделать в случае сообщения о смерти последнего.

Впоследствии действия Филарета были официально одобрены Николаем I, признавшим, что одновременная присяга разным императорам в Петербурге и Москве могла привести к ужасающим последствиям, не исключая гражданской войны. Такую оценку нужно считать объективно верной.

Этот замысел Александра I оказался, таким образом, хитрым, но не умным. В конечном итоге он был и раскрыт, и побит Милорадовичем.

Вечером 27 ноября к Константину в Варшаву были посланы дополнительно письма, подробно уведомляющие о происшедших событиях, приложен текст Манифеста 16 августа 1823 года и свежий журнал только что прошедшего заседания Государственного Совета.

Присяга Константину формально отдавала Россию в его власть.

Несколько позже, однако, Николай послал навстречу Константину и Ф.П. Опочинина. Позже со ссылкой на Опочинина возникли слухи, что тайная цель, которую поставил Николай перед Опочининым, была в том, чтобы уговорить Константина отказаться от престола — в соответствии с ранее данными последним обязательствами перед покойным Александром. В эти дни (27, 28 и 29 декабря) Опочинин неоднократно вызывался во дворец и беседовал с великим князем Николаем Павловичем. Наконец, в ночь на 30 ноября, он выехал в сторону Варшавы, но до встречи с великим князем Михаилом Павловичем успел добраться лишь до Нарвы.

Трубецкой мог самолично наблюдать, как члены Государственного совета направились сначала к Николаю, а потом вмести с ним — к присяге. Позже вечером он посетил и Сенат, где получил информацию о только что принятом Указе также из первых рук: обер-прокурор С.Г. Краснокутский тоже был участником заговора, причем — «Южного общества»!

Любопытно, что в Сенат Трубецкого привело, по его собственному признанию, желание выяснить судьбу помещенного туда экземпляра запечатанного пакета с завещанием Александра I!

На заговорщиков произвело сильнейшее впечатление, насколько легко было заставить чиновную Россию принять какое угодно распоряжение — лишь бы оно исходило от вышестоящих начальников.

Не меньшее впечатление произвела и реакция единственной инстанции, которая попыталась усомниться в законности происходившего. Это случилось во время присяги членов Государственного Совета. Вот рассказ Трубецкого: «В комнате, где стоит обыкновенно внутренний караул, бывший в тот день 1-го взвода роты его величества лейб-гвардии Преображенского полка, стоял аналой с крестом и евангелием. Солдаты спросили, что это значит? „Присяга“, — отвечали им; они все в один голос: „Какая присяга?“ — „Новому государю“. — „У нас есть государь“. — „Скончался“. — „Мы не слыхали, что он и болен был“. Пришел комендант Башуцкий и стал им рассказывать, что известно было о болезни и смерти государя. Тогда головной человек вышел вперед и начал те же возражения, прибавив, что они не могут присягать новому государю, когда есть у них давно царствующий, и верить о смерти его не могут, не слыхав даже о болезни. Дежурный генерал штаба его величества Потапов пришел на помощь коменданту, подтвердил его слова и начал уговаривать людей принять требуемую присягу. Солдаты настаивали упорно на своем отказе. Между тем великий князь Николай Павлович и члены Государственного Совета успели уже присягнуть в церкви, и Николай вышел к упорствующему караулу и подтвердил слова генералов и объявил, что он сам уже только что присягнул новому государю Константину Павловичу. Волнение утихло, и солдаты присягнули».