Мифы о загробном мире

Гарантами вечной жизни были магия и ритуальная чистота — очистительные церемонии, соблюдение пищевых табу. Все это должно было устранить опасности, подстерегающие умершего в его загробной жизни.

Специальный бог Шексему, покровитель виноделия, был ответствен также за изготовление масел для притирания и бальзамирования; он призван был охранять мумию от повреждения и наказывать тех, кто пытался осквернить останки.

Уже в «Текстах саркофагов» возникает идея загробного суда, то есть вечную жизнь определяет в том числе и этический принцип. Суд и психостасия происходят либо в барке бога Солнца, либо на острове Огня, либо в Гелиополе или Абидосе; судья, обычно, — Ра или Осирис.

Со становлением идеи справедливого загробного суда преисподняя оказывается разделенной на сферы — светлое пространство близ богов и ад для грешников (сказка о Са-Осирисе). Описание наказаний содержится в «Книге амдуат», «Книге врат» и «Книге пещер». Грешники лишаются погребения — боги срывают погребальные пелены с «врагов, приговоренных к наказанию в Дуате»; они лишены общения с богами, тепла и света, их удел лишь темный хаос. Распространенное наказание — связывание и заключение. В «Книге врат» Гор объявляет: «Вы связаны сзади, злодеи, чтобы быть обезглавленными и перестать существовать». В «Книге пещер» преисподняя описана как тюрьма, из которой грешники не могут выйти.

Самым грозным наказанием считалось окончательное уничтожение всей сущности грешника: и тела и души. Души грешников существовали независимо от тела в перевернутом положении — вниз головой, они не могли воссоединиться с телом, чтобы жить полноценной загробной жизнью, а потому им предстояло полное и окончательное уни-чтожение. Такое уничтожение достигалось обезглавливанием или сожжением. В «Книге амдуат» грешников сжигают в котлованах, в «Книге пещер» казнь огнем совершается в специальных котлах, куда бросают головы, сердца, тела, души и тени грешников (что напоминает средневековые христианские поверья об аде).

Вместе с неуверенностью в том, что ритуал обеспечит загробное блаженство, рождается религиозный скептицизм. На одной египетской стеле умершая жена обращается к пережившему ее мужу с призывом наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях:

«…Следуй своим желаниям день и ночь. Не давай заботе места в твоем сердце. Ибо Западная страна — это страна сна и мрака, обиталище, где остаются те, кто здесь пребывает. Они спят в своем обличье мумий, они никогда не просыпаются, чтобы увидеть своих друзей, они не узнают ни своих отцов, ни своих матерей, их сердце больше не заботится об их женах и детях. На земле всякий наслаждается водою жизни, но я страдаю от жажды. Вода приходит к тому, кто пребывает на земле, а я жажду и не могу испить воды, которая есть здесь у меня. С тех пор как я пришла в эту долину, я не знаю, где я нахожусь. Я томлюсь по воде, которая течет здесь. Я тоскую по ветерку на берегу реки, который освежил бы мое сердце в его печали. Ибо имя бога, царящего здесь, звучит: совершенная смерть. Когда он зовет, все люди, трепеща от страха, приходят к нему. Для него нет разницы между богами и людьми, великие и малые равны перед ним. Он не оказывает никакой милости тому, кто его любит; он одинаково забирает и ребенка, отрывая его от матери, и старика. Никто не приходит поклониться ему, ибо он не проявляет милости к тем, кто ему поклоняется, он не ценит тех, кто приносит ему жертвы».

Вместе с тем диалог умершего Ани с богом Атумом (Новое царство, XVI–XI вв. до н. э.) пытается внушить оптимизм, предвкушение идеального блаженства на том свете:

Ани: «О Атум, что это, что я отправляюсь в пустыню? Там ведь нет воды, нет воздуха, она глубока-глубока, она темна-темна, она вечна-вечна!»

Атум: «Ты будешь в ней жить с удовлетворенным сердцем».

Ани: «Но в ней нет радостей любви!»

Атум: «Я дал просветление вместо воды и воздуха и радостей любви, умиротворение сердца вместо хлеба и пива».

Кострома: воскресающий бог и демон растительности

У русских крестьян, ничего не слышавших об Осирисе, известны были календарные обряды, которые напоминали исследователям русской традиционной культуры ближневосточные культы умирающих и воскресающих богов — Осириса и Адониса.

То были карнавальные похороны календарных чучел, которые носили имена Костромы (на изготовление обрядовых чучел Костромы у славян шла костра — волокнистые отходы, остававшиеся от обработки льна и конопли) или Ярилы. Куклу Костромы, празднично убранную в кумачовый сарафан и кокошник, с песнями носили по селу, иногда положив в корыто, как в гроб. Так носили и Ярилу, но одетого в мужское платье. Процессию сопровождали ряженые попы с лаптем вместо кадила. Традиционные причитания женщин сопровождались смехом мужчин. В Муромском уезде Владимирской губернии чучело Костромы подносили к озеру, где процессия разделялась на две группы: одни оказывали знаки почтения чучелу, другие нападала на поклоняющихся, захватывали чучело, срывая с него наряд, и бросали в воду. Почитатели заунывным воем оплакивали гибель Костромы, после чего участники процессии воссоединялись и с весельем возвращались в село. В других вариантах обряда чучело разрывали на части или хоронили в поле, вырывая палками могилу, как, например, для Ярилы. При похоронах Костромы иногда изо-бражали, как она боронит, сеет, косит, убирает урожай, а когда чучело бросали в воду — молились о дожде.

Известный английский антрополог Джеймс Фрэзер обратил внимание на сходство этих обрядов (известных фольклору всех цивилизованных европейских народов) с ритуалами умирающих и воскресающих божеств Востока. Убийство божества плодородия должно было предшествовать его возрождению — усилению плодоносящей мощи. Но в русских обрядах мотив воскресения умерщвленного персонажа не был главным, как заметил В. Я. Пропп. «Праздник состоит не в воскресении, а в умерщвлении», — писал он.

Календарное действо вокруг Костромы отличается характерным для народной культуры парадоксом: оплакивание сопровождается обрядовым смехом. Это возрождающий смех, напоминающий о смехе Деметры и царевны Несмеяны (превратившейся из сказочной затворницы в невесту). Впрочем, Кострому и Ярилу роднит с ближневосточными воскресающими божествами еще одно свойство: архаичным образом Костромы была мужская ипостась, именуемая Коструб или Кострубонько; чучело Ярилы имело выраженные мужские признаки. Женщины оплакивали этих персонажей как своих партнеров — подобно ближневосточным богиням любви; во время похорон Ярилы дозволялись эротические вольности, сопровождавшиеся и возлияниями в шинке.

Особое значение при этом имели символы и обряды, связанные с земледелием и растительностью. Зеленые ветви были непременным атрибутом славянской и общеевропейской календарной обрядности; их использовали на Троицу, когда умершие, в том числе русалки, выходили с того света. Березовыми ветвями украшали красный угол в избе: считалось, что в них вселяются души умерших родственников. Это представление соотносится с широко распространенными поверьями о душах, которые попадают на тот свет по ветвям Мирового дерева и ждут своего возрождения в потомках. Троицкая березка, равно как и соломенное чучело, не были символами или воплощениями воскресающего божества, они воплощали саму природу, ее неуничтожимость, календарную цикличность: смерть сменялась возрождением и была условием этого возрождения. Эти фетиши, которые европейские крестьяне продолжали использовать до недавнего времени, были архаичнее, чем древневосточные божества.

Сходство календарного чучела с Осирисом и другими воскресающими божествами заключалось в том, что его необходимо было умертвить, растерзать, уничтожить. Специальный фольклорный жанр — «житие» растений — существовал в европейском и славянском народном творчестве. «Жития» льна, конопли и других растений уподоблялись мученическим житиям святых. Самое известное из таких «житий» — знаменитая баллада Роберта Бернса «Джон Ячменное зерно». Жатва, молотьба и помол ячменного зерна, осенняя смерть Джона, завершается изготовлением хмельного напитка:

Так пусть же до конца времен Не высыхает дно, В бочонке, где клокочет Джон Ячменное зерно! [23]

Пиво, напиток, который развеселил Деметру и которым Инанна собиралась поминать мертвых в преисподней, — воплощение воскресения после смерти.

Славянские обрядовые чучела напоминают воскресающих божеств, хотя их происхождение более архаично, а воскресение не вполне персонифицировано — оно относится к природе в целом, но не к воплощающему ее персонажу. Позитивистские и атеистические концепции религии включали в круг этих персонажей христианского мессию, который претерпел муки и был предан смерти, погребен и воскрес на третий день. В рассказах о жизни Иисуса многое было связано с традиционным ближневосточным фольклором и поэтому было узнаваемо для привычного к мифологическим рассказам народа. Но жертва Иисуса не была связана с природными ритмами: эта добровольная смерть призвана была спасти погрязшее в грехе человечество, а не гарантировать циклическую жизнь космоса, будь то весеннее возрождение растительности или ежедневное появление солнца над горизонтом. Образ Иисуса, пришедшего исполнить закон Божий, далек от фольклорной стихии — новозаветный Иисус никогда не смеялся.

Для язычников, поклонявшихся богам, наделенным сверхъестественной физической силой, рабская смерть на кресте казалась немыслимой для подлинного Божества. Стороннки докетизма — учения о призрачности телесной природы Иисуса, как и мусульманские теологи, почитавшие Ису (Иисуса) пророком, считали, что крестную смерть претерпел лишь телесный двойник Мессии — дух не мог быть пригвожден к кресту.

В последующей фольклорной традиции жертва и воскресение Христа были включены в крестьянскую картину мира и вписаны в обрядовый цикл: христианское Рождество совпадает с зимним солнцеворотом (как Купала — рождество Иоанна Предтечи — относится к солнцевороту летнему). Мертвые воскреснут, согласно христианской традиции, в конце времен перед Страшным судом, который окончательно определит будущее праведников и грешников.

23

Перевод С. Я. Маршака. (Примеч. ред.)

Изгнание смерти

Джеймс Фрэзер в своей знаменитой «Золотой ветви» исследовал обряды изгнания злых духов и смерти у народов мира: болезнь и смерть заключались в фетиш, куклу, пучок растений и т. п., которые и хоронили с соблюдением определенных обрядов, чтобы несчастье не вернулось в мир живых. У западных славян обрядовое чучело носило имя смерти — Морена. Иногда смерть и злые силы воплощало животное, как иудейский «козел отпущения», или человек — раб, ряженный царем, как во время новогоднего праздника в Вавилоне или римских сатурналий. Раба или предназначенного для этого преступника приносили в жертву как искупителя чужих грехов. Теория Фрэзера обнаруживала универсальные истоки христианской идеи искупительной жертвы за человечество. Собственно, уже христианские власти обращенной Римской империи отметили это сходство и стали запрещать сатурналии как кощунственный обряд, пародирующий крестную смерть Христа.

Казалось бы, перед нами знакомые сюжеты традиционной мифологии. Но в Иудее I века н. э. эти сюжеты разворачиваются не в мифологическом и ритуальном, а в историческом пространстве. Не военный пленник, как у индейцев Мезоамерики, и не раб, как в Вавилоне, приносится в жертву, чтобы обновить силы мироздания, космоса. Пророк добровольно отдает себя на рабскую казнь, чтобы спасти человечество. И не просто календарный праздник избран для этого жертвоприношения. Агнца приносили в жертву на праздник Пасхи, не связанный прямо с календарными торжествами, подобными Новому году: Пасха праздновалась в память об историческом событии — избавлении богоизбранного народа из египетского рабства. Иисус хотел избавить людей от рабства предрассудков, в том числе мифологических и ритуальных, и снова, как в начальные времена, дать им свободу выбора между добром и злом, Богом и Сатаной. О его победе над смертью, Сатаной и адом будет говориться в связи с сюжетом сошествия во ад.

В традиционном фольклоре избавление от злых духов и смерти, о котором не переставали мечтать люди, мыслилось по-иному. Смерть и злых духов пытались обмануть, заманив в ловушку: закрыть в горшке, заковать, — что, по греческому мифу, удалось Сисифу.

У африкансквого народа йоруба известен сюжет об изгнании Смерти из священного города Ифе. Некогда Смерть и ее спутники повадились посещать Ифе: каждый четвертый день они спускались с неба на городской рынок и убивали столько людей, сколько могли. Ни верховный вождь, ни боги (ориша) не знали, как изгнать их из города. Спасти город вы-звался некий смельчак Аманьегун. Он сшил костюм из пестрых тканей, покрывающий все тело, совершил жертвоприношение богам и укрылся с друзьями за деревом караулить Смерть. Когда она показалась, он вышел и закричал голосом егунгуна — духа умершего. В ужасе Смерть и ее спутники, побросав свои жезлы, обратились в бегство, а Аманьегун с друзьями преследовали их и били этими жезлами по головам, пока духи не исчезли.