Мифы Первой мировой

Некоторые немецкие авторы, в т. ч. Ганс фон Зект, считали, что Шлиффен хотел собрать все десять немецких кавалерийских дивизий, которые имелись на Западном фронте, на правом крыле. Но, по комментариям Галактионова, кавалерия сама по себе, без поддержки других родов войск, обладала низкой ударной мощью, а спешив­шись, теряла свое преимущество в подвижности, так как коней приходилось отводить далеко в тыл. В результате получалось, что пехота даже опережала кавалерию в на­ступлении. Оськин справедливо отмечает психологический эффект от действий конни­цы, но такой эффект был более характерен для Восточного фронта, где плотность войск и качество противостоящего противника были ниже. Полагаю, для грамотного стратегического использования кавалерии немцам требовался продуманный, но в то же время гибкий план и четкое управление, которое не позволило бы командирам тактического уровня отвлечься на более мелкие задачи и сжечь кавалерию в лобовых атаках или увлечься преследованием в ненужном направлении. Без послезнания такой план представляется маловероятным.

После войны реальные качества германской конницы в боях на западном фронте оценивались весьма невысоко. Возможности маршей показывает Пюжан: «Все дороги были заняты армейскими корпусами, уже плотно нагроможденными в этом районе. Поэтому 1–й кавкорпус был вынужден продвигаться побригадно без дорог, неодно­кратно останавливаясь каждый раз, когда приходилось пересекать дорогу, забитую войсками. Это движение прямо по местности в сильную жару окончательно доконало силы лошадей». А в бою немецкой коннице практически каждый раз приходилось звать на помощь приданных егерей.

Дальше было только хуже: «С первыми же признаками рассвета гранаты начали рваться среди эскадронов, приводивших себя в порядок на плато, что севернее реки, и внесли в их ряды серьезный беспорядок. В 4–м эскадроне 5–го уланского полка 40 лошадей разбежались без всадников; в течение всего дня пешие уланы бро­дили в округе в поисках своих коней; в конце концов они вынуждены были реквизи­ровать на месте автомобили, на которых и исчезли в северном направлении…

На опушке леса командир 11–го гусарского полка подполк. ф. Гильхаузен держал пари с несколькими из своих офицеров, как скоро первые шрапнели спугнут большое начальство. Но английские снаряды стали рваться около командования бригады еще до заключения пари, и штаб быстро рассеялся по лесу… К 11–му гусарскому полку присоединился его 5–й эскадрон; командир полка встретил командира эскадрона рот­мистра ф. Экс довольно кисло. Последний будто бы ответил самой длинной фразой из всех им сказанных за всю войну: «Господин полковник, мой эскадрон не мог вс$1-$2$3скакать так быстро, как штаб полка…»

В тот момент, когда конногвардейцы садились по коням, новая очередь разорва­лась поблизости; большая часть лошадей вырвалась и разбежалась, а те из конно­гвардейцев, которые успели сесть в седло, ускакали на север. По свидетельству исторической монографии полка, «положение было весьма критическим». К счастью, густой лес скрыл отход эскадронов, 2/ только 2 конногвардейца были ранены».

При одних только сведениях о появлении поблизости… одного (!) эскадрона в бегство обращались целые бригады и дивизии, притом гвардейские.

Германские егеря, напротив, держались, теряя за день до половины и более со­става, буквально жертвуя собой. Чрезвычайную, доходящую до абсурда чувствитель­ность кавалерии к потерям и стремление во чтобы то ни стало сберечь себя отмеча­ют Оськин и Базаревский. С. М. Буденный, воевавший в кавалерии еще в Русско–японскую, так комментирует особенности западного фронта: «Бесспорно, что в усло­виях западного театра войны, пространственно тесного и чрезвычайно пересеченного (как «культурного» театра), широкий размах для крупных конных масс отсутствует».

По мнению Пюжана, только исключительная нерешительность союзников после поне­сенных ранее потерь помешала нанести немцам еще большее поражение, отрезав целую армию (Клука), и спасла кавалерийские дивизии от уничтожения. Хотя французская кавалерия у Ипра успешно прикрывала развертывание пехоты и промежутки между ча­стями (даже в марте 1918 г. английская кавалерия покажет себя полезной, прикры­вая общий отход, пришлось даже посадить на коней несколько ранее спешенных пол­ков). Генерал Вуазен позднее отмечал, что, будь разведывательная авиация францу­зов вынесена к Намюру, она точнее смогла бы вскрыть немецкие силы и сделать яс­ным немецкий замысел еще в ходе приграничного сражения, 14— 15 августа. То есть не только немцы имеют основание жаловаться на упущенные возможности.

Вероятно, нужный эффект как немцам, так и союзникам могло дать создание перед войной подвижных групп пехоты на грузовиках при поддержке мобильной артиллерии и броневиков (и, возможно, той же конницы) и, конечно, их умелое применение. Например, германские самокатчики и бельгийские броневики блестяще показали себя уже в первых боях. Как мы увидим в последующих главах, немцы придут к таким группам еще в ходе войны. Массовые перевозки войск уже осуществлялись армией США в Мексике и французской в Алжире, применялись пулеметные автомобили и броневики. В Европе с ее развитой дорожной сетью (как железнодорожной, так и гужевой) и обученными войсками, способными к быстрым маршам, применение «технической новинки» вне специфических областей, например, эвакуации раненых, не требовалось. Железнодорожный транспорт блестяще обеспечивал мобилизацию, а затем тренированные войска обошлись бы, как считали до войны, своими силами. Плюс автомобили 1914 г., как правило, имели еще очень слабую проходимость вне дорог, не будем забывать и о трудностях снабжения и надежности конструкций.

Была ли альтернатива русским атакам в Восточной Пруссии? Причем не одному на­ступлению, а трем? Возможно (сейчас мы знаем, как будут развиваться события и на что способны войска, но тогда-то это могли только просчитать), кадровая русская армия добилась бы большего, прежде мобилизации заняв крепости на Висле и разру­шая кавалерией впереди лежащую инфраструктуру, как оно и планировалось ранее. Одновременно создавалась угроза Познани, что даже без войны и боев заставило бы немцев отвлекать значительные силы для ее обороны. Пример Японии, Италии, Гре­ции, Румынии, затем и США показывает, что выжидать благоприятного момента вступ­ления в войну было возможно и выгодно, и даже для европейских стран. Природные и искусственные преграды сами по себе не были непреодолимыми, но в сочетании с обученной армией и нерастраченными боеприпасами рубеж Вислы мог стать для гер­манской армии, уже потерявшей лучшие части во Франции, весьма сложным барьером. По подсчетам фон Шварца, только в крепостях на Висле, Нареве и Немане имелось порядка 6000 орудий с боеприпасами. Именно вокруг крепостей и естественных пре­град во Франции формировались первые звенья сплошной цепи позиционного фронта. Аналогия с 1939—1941 гг. представляется не вполне правомерной — в 1914 г. и ма­невренные возможности, и сила обороны, и тактика были другими, не говоря уже о целях войны. Хотя, стоит признать, в реальности такой вариант после пассивных отступлений Русско–японской и падения Порт–Артура вряд ли был осуществим — со­мнительно, что на него пошли бы до первых боев.

Из прочих вариантов интересно сосредоточение сил против Австро–Венгрии с целью если не вывести из войны, то сделать ее армию малобоеспособной и заставить нем­цев перебросить часть войск ей на помощь, тогда как в реальности Карпатская опе­рация начала осуществляться слишком поздно.

В результате последующих сражений осени 1914 г. ни одной из сторон не удалось сокрушить противника. Оказалось, что каждая сторона успевает сосредоточить нуж­ные силы и остановить наступление. Солдаты устали морально и физически, лучшие части исчезли в огне первых месяцев войны. Один из немецких полковников сказал в сентябре кронпринцу: «Ваше высочество, еще одно такое ночное наступление — и ар­мия будет деморализована навеки». Боеприпасы, особенно снаряды, также подходили к концу. Уже в боях на Марне французские батареи израсходовали свои последние запасы снарядов, и 12—13 сентября многие из них уже не могли получить пополне­ние. Немцы после войны также жаловались на недостаток снарядов — 9 сентября V армия имела только 5 грузовиков, которые должны были подвозить боеприпасы более чем за 60 км, и превосходство французской артиллерии в числе, одновременно фран­цузы считали превосходящей артиллерией немецкую. 24 сентября Жоффр телеграфирует командующим армиями: «Тыловые запасы в данный момент исчерпаны. Если расход сна­рядов будет вестись так, как до сих пор, невозможно будет через 15 дней продол­жать войну из-за недостатка боеприпасов. Я должен обратить все ваше внимание на исключительную важность этого предписания, от которого зависит спасение отече­ства». Фош был уведомлен, что в течение двух или трех недель не будет получать 75–мм снаряды. 1 ноября Китченер сказал Фошу: «1 июля 1915 года у вас будет во Франции миллион обученных английских солдат. До этого дня вы ничего или почти ничего не получите»(хотя осенью и зимой английские дивизии продолжали пусть медленно, но поступать) 4 ноября Жоффр приказал перейти к обороне. К концу года он также уволил 2 из 5 армейских командиров, 9 корпусных и половину из 72 диви­зионных. Наступал новый период — период окопной войны.

Кроме того, как мы увидим в дальнейшем, союзники, сами всю войну испытывая де­фицит вооружения, помогали России, кроме высадки в Галлиполи и действий подвод­ных лодок на Балтике, поставками снаряжения, присылали специалистов для органи­зации производства, расширяли кредиты на закупку оружия, материалов и оборудова­ния, предоставляли для перевозки стратегических материалов свой флот и давали деньги на фрахт нейтральных судов.

Так что обвинения союзников в предательстве, заговоре против России или неже­лании воевать, пока кто-то проливал кровь, не имеют серьезных оснований, как бы этого ни хотелось послевоенным мемуаристам и публицистам.

Война должна была продолжаться еще долго. Как писала Барбара Такман, «Герма­ния, не строившая расчетов на длительную кампанию, имела в начале войны запас нитратов для производства пушечного пороха всего на шесть месяцев, и лишь открытый тогда способ получения азота из воздуха позволил ей продолжить войну. Французы, также делая ставку на стремительность кампании, решили не рисковать войсками и сдали немцам железорудный район в Лотарингии, исходя из того, что вернут его после победы. В результате они потеряли восемьдесят процентов рудных запасов и чуть было не проиграли войну. Англичане, проявляя, как всегда, осторожность, смутно рассчитывали на победу в течение нескольких месяцев, не зная точно, где, когда и как они ее одержат». Попов вспоминал: «Много говорилось о будущих георгиевских кавалерах и т. п. Я молчал, глубоко затаив мысль во что бы то ни стало получить хотя бы Анну 4–й ст. в первом же бою, ибо на большее количество боев рассчитывать не приходилось, так как, по моим выкладкам, война должна была кончиться в Берлине примерно через два месяца. Я даже несколько раз прикладывал масштабную линейку, измеряя расстояние до Берлина, и пытался перевести его на количество переходов. Каким все это кажется теперь смешным и далеким».По выражению Эйсманбергера , «уже в августе 1914 г. обученная пехота всех воюющих армий исчезла почти целиком в братских могилах и госпиталях».