Мифы, предания, сказки хантов и манси

— Да уж, Мити, так пить хотелось, все нутро высохло!

— Заткнись, ненасытная утроба!

— Где же те мыши?

— Вон во дворе стоят.

— Пусть войдут!

Вошли мыши, принесли всяких вареных кореньев. А Кутху только того и надо:

— Мити! Мамка, садись, поешь корешочков!

Мити говорит:

— Сам жри, сам лопай, набивай брюхо!

Няа рыдает, на пол бросается, не хочет к мышам идти.

Кутх говорит:

— Не реви ты! Зато всякие корешки будешь есть, на пуховой постельке спать.

— Все равно не пойду к мышам, лучше буду на жесткой шкуре спать!

— Послушай меня, Няа. Не послушаешься — я тебе больше не отец!

Мать с сестричками плачут по ней, а Кутх знай себе корешки поедает. Тут мыши говорят:

— Давайте собирайте дочку, мы ее сейчас увезем!

Няа даже ногами пинается, не хочет идти. Все равно увезли ее мыши.

Утром мыши проснулись, говорят Няа:

— Пойдем с нами кимчигу принесем.

Пошли. Начали мыши из своего мышиного амбарчика кимчигу в зубах домой носить, а Няа стала собирать, как люди собирают: взяла тычку и начала ею землю тыкать. Где кимчига захрустит — там она весь мышиный амбарчик раскопает, кимчигу в кошель сложит220. Побежали мыши к бабке жаловаться:

— Какая-то она непутевая. Тычет тычкой в землю, все наши амбарчики разрушает.

Бабка говорит:

— То-то я слышу, что-то в земле шуршит. Да и сама она какая-то чудная, на нас непохожая.

Пришла Няа, принесла кимчигу в кошеле. Сварила она кимчигу, а мыши не едят:

— Мы эту кимчигу есть не будем, ты ее без макарши221 сварила. Сама и ешь!

Стали спать укладываться. Мыши в свою пуховую постель залезли, а Няа себе шкурку постелила. Мыши злятся, ворчат:

— Вот наш брат придет, мы ему все расскажем про тебя. Зачем нам такая неумеха?

Утром бабка встала, говорит:

— Ну-ка, отведите ее в тундру, пусть по-мышиному кимчигу копает.

Пошли. Мыши начали копать кимчигу по-своему, а Няа опять стала палкой копать. Мыши уже половину амбарчика натаскали, а она все роется. Пришли мыши домой, снова стали жаловаться бабке:

— О-ой, бабушка, у нас головы сильно болят. Целый день она палкой в землю тычет и тычет, даже земля дрожит. Давай ее выгоним, все равно она ничего не умеет. Зачем нам такая? Все брату про нее расскажем.

А у Няа двое детей народились; мальчик и девочка. Бабка-мышиха вечером уселась, какой-то собачий хвост нашла, весь свалявшийся. И засунула потихоньку этот хвост к Няа в мешок, где ее пожитки хранились. Взяли мыши свой мешок, начали в нем рыться.

— У-у, бабушка, наш выдрин хвост пропал!

— Да что это вы!

— Правда, бабушка, правда.

А Няа ничего не знает, сидит, нитки сучит. Мыши к ней:

— Где твой мешок?

— На что вам?

Кинулись мыши, схватили мешок Няа, вытащили оттуда свой собачий хвост:

— Бабушка, вот наш выдрин хвост! Это она его украла!

— Все вы придумали! — говорит Няа.

Все на нее закричали:

— Воровка!

А Няа говорит:

— На что мне этот собачий хвост, что я, таких хвостов; что ли, не видала?

Все равно мыши ругают ее. Тут их брат пришел. Начали они ему жаловаться. Тот рассердился и выбросил Няа из дому. Пошла она куда глаза глядят. А дети остались. День и ночь кричат, мать ищут. Мыши снова стали ворчать:

— Эти-то чего день и ночь вопят!

Пришел брат. Стали мыши ему на детей жаловаться, снова рассердили его. Он и детей выкинул. Пошли маленькие ребятишки неведомо куда. Вдруг на какой-то плохонький домишко наткнулись.

— Давай, сестренка, будем тут жить.

Живут они, а мать с чердака на них смотрит. Утром ребятишки проснутся, выйдут во двор, мушек наловят, тем и питаются. А мать глядит на них с чердака, плачет, слезы на детей капают. Мальчик говорит:

— Сестричка, дождь! Идем в дом!

Много времени прошло. Легла Няа да навсегда и заснула. А уж те ребятишки подросли, начали везде бегать, пищу воровать, и у Кутха кое-что воровали. Кутх сказал:

— Что это еще за воришки к нам повадились! Как поймаю, даже вешать не буду — прямо так и задушу.

А ребятишки ходили, ходили — свою мать нашли.

— Это что такое? — спрашивают.

Стали они ее осматривать:

— Рот — это будет котел, уши — печки, можно огонь разжигать, а вот ноздри — отсюда будет дым выходить.

Потом увидели глаза.

— А эти озерца можно вытащить, мы из них мисочки сделаем.

Пошли снова воровать к Кутху. Вышел Кутх и погнался за ними. Убежали они, но он заметил, куда их следы идут. Вдруг увидел дымок. Прямо на дымок пошел. Видит — Няа лежит, с одного бока мальчик сидит, с другого — девочка. В ушах у Няа огоньки зажгли, мух поджаривают. Крикнул Кутх:

— Вы чего тут озорничаете?

Испугались ребятишки, убежали. Пошел Кутх домой, говорит жене:

— Мити! Про очень плохие дела тебе расскажу.

— Ну, чего там, Кутх?

— Няа наша там мертвая лежит. А какие-то ребятишки над ней издеваются, в ушах у нее огонь развели.

— Да ты что такое говоришь, Кутх? А ну-ка, я к бабке-шаманке сбегаю.

Сидит бабка-шаманка, сучит нитки. А нитка у нее все узлится да узлится.

— Э, что-то случилось. Кто-то вспомнил меня. Да уж, верно, Кутх опять чего-нибудь натворил.

Приходит Мити:

— Здравствуй, бабушка.

— Ну раз ты ко мне пришла, значит что-то случилось.

— Бабушка, что-то с моей Няа стряслось.

— Ну что ж, пойдем поглядим.

Пришли. Няа лежит, руки-ноги раскинула.

— Э-эх, ну ладно, попробую, — говорит бабка.

Взяла она водичку, заговорила ее:

— Няа, Няа, брось плохую жизнь!

Побрызгала на Няа водичкой. Смотрят — а Няа зевнула.

— Ну же, Няа! Что это с тобой? Будет спать, вставай! Возвращайся к жизни!

Встала Няа. Бабка, говорит ей:

— Это из-за отца с тобой такая беда вышла. Но больше у тебя никогда такой жизни не будет. Так тебе на роду написано. Эй, Унянясх, приведи сюда ее детишек!

Привели детей.

— Ну, теперь пойдем к Кутху.

Пришли к Кутху. Обрадовался Кутх: Няа вернулась. А на внучат очень разозлился:

— Что-то они очень на мышат похожи. Мордочки у них совсем мышиные. Ты, Няа, живи, а их мне не надо.

Какая же мать детей бросит? Вся душа изболится! Няа говорит: