МиГера. Задача – выжить

Потом был приют. Из того времени я тоже мало что запомнила, не успела просто. Разве что общее небрежение или даже неприкрытую брезгливость к уродцу – как к слизняку. Совсем маленькие меня боялись, сверстники – насмехались и травили, а те, что постарше, просто не замечали, и слава богу, потому что если бы ещё и они за меня взялись, вообще туго бы стало. Воспитатели на травлю внимания не обращали: видимо, плевать было, что там между их подопечными происходит.

И больше всех старался один мальчик из группы, в которую меня определили. Димка Петров его звали. Так усердствовал, словно моё появление как личное оскорбление воспринял. То пайку в столовой перевернёт, а добавку взять негде, то ночью гадость какую устроит. Больше всего любил поджигать мне ноги. Только уснёшь, а он тут как тут. Сунет между пальцев ноги огрызок туалетной синтбумаги и подожжёт. Где только зажигалки брал? Когда огонь добирается до кожи, становится больно, и ты начинаешь рефлекторно дёргать ногой, стараясь избавиться от боли, а он ржёт, заливается, и вся группа вместе с ним.

По причине небольшого возраста по половому признаку воспитанников ещё не разделяли. Только лет с семи, когда начиналось постижение среднего образования, то есть школьной программы, отделяют мальчиков от девочек, и дальше они уже живут в разных комнатах. Но пока возраст совсем детский – вот так, все вместе.

Ему, конечно, доставалось от воспитателей за поджоги, и очередная зажигалка показательно отбиралась. Правда, причина наказаний со мной никак не связывалась, ругали исключительно за поджог в помещении: пожар ведь никому не нужен. А то, что этот ублюдок поджигал именно меня, никого не волновало в принципе: подумаешь, подожгли горелую, у неё вон живого места на коже нет. Одним шрамом больше, одним меньше – разницы ноль.

Поначалу я пробовала жаловаться воспитателю. В ответ на жалобу – брезгливый взгляд и совет разбираться самой: мол, учись ладить со сверстниками. А как с ними ладить, если они даже разговаривать не хотят? Тогда я поняла, что помощи ждать неоткуда. Впрочем, говорить тоже проблематично, ведь вместо голоса какой-то жуткий скрип изо рта. Медики говорили, что обожжённые связки со временем восстановятся. А то, что певицей мне отныне стать не грозит, – сущая мелочь. В мире хватает людей, которые и со здоровыми связками петь не умеют.

Однако терпеть издевательства, которые никогда не закончатся, тоже не хотелось. Начала огрызаться, не сразу конечно. Вот только мои потуги ещё сильнее раззадоривали Петрова и его прихлебателей. И после очередной тёмной (это когда одеяло на голову, и пока ты не видишь, тебя мутузят все кому не лень чем попало) терпение лопнуло окончательно. Даже до шестилетнего ребёнка наконец дошло, что либо я его, либо он меня. Вместе нам не ужиться.

Слёз давно не осталось. Видимо, выплакала основные запасы за полгода в больнице. После последней тёмной с сотрясением мозга два дня лежала в лазарете, и снова никого не наказали. А когда вышла оттуда, меня переполняла ярость. Раз никто не желает вступиться, придётся вершить справедливость самой.

Для этого я взяла в спортивном зале палку, она сделана из твёрдого пластика и достаточно увесистая. Такой немудрящий гимнастический снаряд. По утрам воспитатель по физкультуре заставлял нас выполнять с ними разные упражнения. Их много было, в смысле палок, даже с избытком, поэтому пропажу одного снаряда никто не заметил. Это позже я узнала, что повсюду имеется видеонаблюдение, вот только единственный охранник, вечно спящий на посту, пропустил момент воровства.

Своё оружие я спрятала в чулане с шанцевым инструментом. Дроиды-уборщики работают только в ясельных крыльях приюта и в столовой, а мы и все остальные, кто старше, сами должны убирать свои комнаты, учебные классы и прилегающие коридоры. Так сказать, воспитательный процесс и заодно экономия на дорогостоящем оборудовании.

Два дня я ждала удобного момента. Однажды ночью Петров после очередной попытки поджечь меня, неудачной кстати, наконец угомонился и таки лёг спать. Остальная группа тоже уже сопела в шестьдесят дырок – по числу воспитанников, из расчёта по две дырки на одного детёныша. Я же продолжала бодрствовать. Длительные наблюдения показали, что урод этот почти всегда один раз в течение ночи ходит в туалет. Вот этого момента я и ждала. Глаза слипались от постоянного недосыпа, но терпела, щипая себя раз за разом, чтобы не сомлеть.

И таки дождалась. Когда гад вышел, я тихонько отправилась за ним, по пути прихватила свою дубину. Там, прямо в кабинке туалета, и прихватила ссыкуна со спущенными штанами. А потом долго лупила палкой по башке, исключительно по ней. Упал он ещё после первого удара, может, от боли, а может, оттого, что сознание вышибла – не знаю. Но продолжала бить уже лежачего. Остановилась только когда… Хотя правильнее будет сказать – остановили. Кто-то вырвал палку из рук, но я всё продолжала, стараясь хотя бы ногой дотянуться и ещё разик ударить.

Что было дальше, не знаю. В смысле не знаю, что было с Петровым, жив или таки сдох. Лучше б, конечно, сдох. Но увы, не в курсе, да и неинтересно было. А вот меня заперли в карцер. Оказалось, что в заведении для воспитания сирот есть и такой. Кормили, надо сказать, неплохо. В том смысле, что качество пищи от местонахождения не изменилось: что в столовой готовили, тем и меня потчевали. Другого наказания, кроме наказания одиночеством, не последовало.

А как по мне, так и вовсе наградили. Неделя блаженства. Никто не мешал есть, спать, не донимал ежедневными уборками помещений. Курорт, блин, да и только.

Спросите про угрызения совести? Нет, не было. Может, не успела воспитаться «совесть» эта, а может, и так, что по моей правде восторжествовала справедливость. Да я и сейчас, спустя много лет, так считаю. Ведь никого больше не тронула. Хотя… скорее не успела просто. Были кандидаты, что крутились вокруг Димки… Короче, не было угрызений. Вообще. Вот нисколечко. Петрова я воспринимала как вездесущего таракана, которого раздавила тапком.

А что вы хотите от шестилетнего ребёнка? Дети вообще существа жестокие, а в приюте – особенно. Там некому было прививать доброту и человеколюбие, всем плевать на детей, если они, конечно, не свои. Да и не очень я понимала тогда, что собиралась сделать. Просто хотела причинить боль – так же, как он это делал мне. Но меня оправдывает хотя бы то, что я мстила. Не хотите у него спросить: за что он меня бил и поджигал ежедневно, да при этом не один, а целой толпой?

Так я и не узнала, чем закончилось дело с ним. Скорее всего, выжил: дети пластичны, а силёнок, чтобы по-настоящему ударить и проломить череп, у меня тогда не было, к сожалению. Нет, если бы отсидела срок в карцере от звонка до звонка, наверно, в итоге выяснила бы последствия своих действий. Но такому не суждено было случиться. Потому что однажды ночью, через три дня после инцидента, за мной пришли прямо в карцер. Предчувствие надвигающихся неприятностей, так донимавшее меня ещё в клинике, да и здесь, в приюте, никуда не девшееся, не обмануло.

Нет, это были не органы правопорядка. Несовершеннолетнему ребёнку, шести лет от роду, вряд ли решили бы предъявить обвинение в предумышленном убийстве или причинении тяжких телесных. А вот оживший кошмар в виде щита и двух букв «SN» внутри него меня догнал.

Два мордоворота вломились в мою комнату. Мою в том смысле, что карцер я уже считала своим личным пространством и собиралась всеми правдами и неправдами тут остаться, даже если для этого мне придётся отлупить палкой всех воспитанников приюта вместе с воспитателями. Тут было хорошо, тепло, сухо и тихо. А главное, одна – и никого больше. Мечты, мечты.