Михаил Федорович

Сама процессия «шествия на осляти» была публичным действием. В ней участвовал царь, а наблюдать ее могли простые московские посадские люди, для которых в этом случае не требовалось никаких других признаков, чтобы определить, какую роль во дворце играл тот боярин, который шел рядом с царем, ведшим под уздцы патриаршую лошадь [345] . Описание такой церемонии, состоявшейся 10 апреля 1636 года, сохранилось в записках Адама Олеария. Царь Михаил Федорович не только разрешил посмотреть иноземным посланникам и их свите на церковную процессию, но еще и распорядился отвести им «просторное место» «против ворот Кремля». По словам Олеария, великий князь был облачен в великолепные одежды, а его голову украшала корона. «Его вели под руки знатнейшие государственные советники, как то: князь Иван Борисович Черкасский и князь Алексей Михайлович Львов. Сам он вел за длинную узду лошадь патриарха. Лошадь была покрыта сукном; ей были приделаны длинные уши для сходства с ослом» [346] . Кстати, во время этого шествия произошел весьма показательный случай, ярко характеризующий благосклонное отношение царя Михаила Федоровича к иностранцам. Проходя крестным ходом мимо послов, он остановил процессию и послал спросить послов «о здоровье их», на обратном же пути снова задержался, чтобы объявить им о посылке кушаний с царского стола [347] .

345

См.: Crummey Robert О.Court spectacles in Seventeenth-Century Russia: Illusion and Reality // Essays in Honor of A. A. Zimin. Columbus, Ohio. 1985. P. 132–136; Андреев И. Л.

Алексей Михайлович. М., 2003. С. 442–448.

346

Олеарий А.Описание путешествия в Московию… С. 135.

347

См. там же. С. 137.

Также невозможно ошибиться, когда мы говорим о приглашениях во дворец на день государева ангела 12 июля (память святого Михаила М алейна), который имел еще дополнительный смысл как очередная годовщина царствования Михаила Федоровича. За первые годы правления Михаила Федоровича записи об этом отсутствуют. Новая династия, вероятно, опасалась, что такой праздник мог использоваться для местнических счетов. Стол «на государев ангел» упоминается в разрядных книгах в 1613 и 1619 годах, и очень симптоматично, что тогда гостями царя были все члены Боярской думы (в 1613 году — «у стола были бояре и околничие, все без мест», в 1619 году — «ели бояре, все без мест»). Но уже в 1620 году «на государев ангел» были приглашены сначала самые знатные члены Боярской думы: князь Федор Иванович Мстиславский, князь Иван Михайлович Воротынский, а также князь Иван Иванович Одоевский и князь Алексей Юрьевич Сицкий. Правда, традиция пировать в этот день всей Думой оставалась. «А после стола, — как записано в «Дворцовых разрядах», — государь послал по бояр, и по околничих по всех, и по думных дворян, и пировали у государя в передней избе» [348] . В 1621 году в разрядах впервые выделены имена бояр, приглашенных к царю «на государев ангел». В 1620-м — начале 1630-х годов, когда на том же «столе» присутствовал патриарх Филарет, чаще всего чести поздравлять государя Михаила Федоровича удостаивались бояре князь Иван Борисович Черкасский (1621–1622, 1624, 1626–1629, 1631–1633) и Михаил Борисович Шеин (1622, 1624–1627, 1629–1632). Гостями во дворце в этот день неоднократно становились также Федор Иванович Шереметев (1621, 1628, 1633), князь Иван Иванович Шуйский (1623, 1625, 1630), князь Дмитрий Михайлович Пожарский (1624, 1625, 1627, 1633). Всего по одному-два раза присутствовали князь Афанасий Васильевич Лобанов-Ростовский (1621), князь Григорий Петрович Ромодановский (1622, 1626), князь Владимир Тимофеевич Долгорукий (1623). В последние годы перед смертью патриарха Филарета постоянно на день «государева ангела» приглашался Семен Васильевич Головин (1628–1632), хотя его имя всегда упоминалось вслед за другими «великими» боярами.

348

ДР. Т. 1. Стб. 453.

С середины 1630-х годов состав приглашенных к государеву столу на день святого Михаила Малеина меняется. В первый же день ангела, который царю Михаилу Федоровичу пришлось встречать без родителей в 1634 году, кроме князя Ивана Борисовича Черкасского, были приглашены князь Юрий Яншевич Сулешев, а также Борис Михайлович и Михаил Михайлович Салтыковы, прощенные государем. А дальше в этот день чаще всего за государевым столом сидели князь Иван Борисович Черкасский (1637, 1639, 1640) и князь Юрий Яншевич Сулешев (1637, 1640), а также князь Дмитрий Михайлович Пожарский (1637, 1639, 1640), Иван Петрович Шереметев (1639, 1642, 1643) и Михаил Михайлович Салтыков (1642, 1643). Следует, правда, учесть, что за ряд лет сведения о боярах, приглашенных на государев стол 12 июля, отсутствуют, но, кажется, что приведенные перечни имен не пропустили ни одного из «сильных людей» во все время царствования Михаила Федоровича.

В последние годы царствования Михаила Федоровича виден уже закат деятельности тех, кто составлял московское правительство с 1613 года. Главной потерей для царя стала смерть князя Ивана Борисовича Черкасского, умершего 4 апреля 1642 года, на другой день после Вербного воскресенья. Управление важнейшими приказами было передано по старшинству Федору Ивановичу Шереметеву. Но его положение не было таким же устойчивым. Мы можем судить об этом по косвенным свидетельствам, хотя бы по тому, что его имени нет в перечне приглашенных праздновать «царский ангел» в 1642 и 1643 годах. Впрочем, может быть, все объясняется преклонным возрастом Федора Ивановича. Возможно, правы те исследователи, которые считают, что он отошел от активных дел уже в 1644–1645 годах. В любом случае, только слабостью боярина Федора Ивановича Шереметева можно объяснить то, что он заслужил нелестную характеристику неизвестного автора продолжения «Нового летописца»: «В 150-м году преставися боярин князь Иван Борисович Черкасской. А на ево места в тех приказех, что он ведал, приказал государь ведать боярину Федору Ивановичи) Шереметеву. Сей Федор был жестоконравен, а в делах неискусен» [349] .

349

Вовина-Лебедева В. Г.Новый летописец с продолжением до 1645 г… С. 301.

Для характеристики «сильных людей» последних лет царствования Михаила Федоровича стоит пристальней присмотреться к другому боярину из этого рода, Ивану Петровичу Шереметеву, получившему свое боярство 2 февраля 1634 года, но остававшемуся в тени своего дяди. Хотя скорее это была не тень, а мощная защита, в которой Иван Петрович Шереметев, бывший в 1612 году воеводой в Костроме и активно противодействовавший пришедшему туда ополчению князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Кузьмы Минина, несомненно, нуждался. Со временем эти его «подвиги» были забыты, но задержка с пожалованием в боярский чин при жизни патриарха Филарета весьма красноречива, да и князь Иван Борисович Черкасский, видимо, не жаловал его. Среди малоприятных страниц биографии Ивана Петровича Шереметева корыстование из опальных «животов» Андрея Измайлова, сына казненного окольничего А. В. Измайлова, присвоение имущества первого мужа своей жены Богдана Нагого, который приказал после своей смерти продать все свое добро и на вырученные деньги расписать Троицкую церковь в Троице-Сергиевом монастыре. Вот такого человека, для которого ничего не было свято, поставили во главе важнейшего Приказа сбора ратных людей в 1639 году. Как писал А. И. Яковлев, «было совершенно ясно, какие следстви я могло иметь допущение к столь сложному, трудному и щекотливому делу, как сбор, порученный Приказу сбора ратных людей, такого дельца, каким был И. П. Шереметев». И дальше историк, хорошо изучивший внутреннюю политику рубежа 1630–1640-х годов, пишет: «Посадить такого опасного и хищного паразита в Приказ сбора ратных людей значило, как это, без сомнения, понимали все, кто был посвящен в интимную жизнь правящих кругов, — пустить щуку в пруд с рыбой. Результаты не замедлили сказаться» [350] . Но результаты сказались еще и в усилении московской судебной волокиты, так как Иван Петрович Шереметев ведал в те же самые годы и Судным Владимирским приказом. Видимо, именно он спровоцировал несколько коллективных челобитных служилых людей, требовавших более справедливого судоустройства и, в определенном смысле, «приблизил» принятие Соборного уложения в 1649 году. На склоне лет Федор Иванович Шереметев вынужден был жаловаться на Ивана Петровича Шереметева уже новому царю Алексею Михайловичу: «Боярин Иван Петрович с братьею своею и с детьми и с племянники, умышляет на меня, холопа твоево, с советники своими, и с друзьями, и с такими ж, каков сам обычаем, всякое зло и разоренье домишку моему и вотчинкам ныне и по смерти моей…» [351] Оказалось, что «советником» Ивана Петровича Шереметева, ретиво вмешивавшегося в деление намечавшегося наследства своего дяди, был не кто иной, как думный дьяк и глава Разрядного приказа Иван Афанасьевич Гавренев, дочь которого была замужем за одним из Шереметевых. Так создавался порочный круг кумовства, справиться с которым трудно было даже самим «сильным людям», не говоря о тех, кто страдал от их произвола.

350

Яковлев А. И.Приказ сбора ратных людей 146–161/1637–1653 гг. М., 1917. С. 134.

351

Там же. С. 133.

Еще несколько бояр, получивших свои чины исключительно из рук царя Михаила Федоровича, выдвинулись в последний период его царствования. Престарелый глава правительства боярин Федор Иванович Шереметев, видимо, чувствуя недоброжелательство племянника, поддерживал карьеру своего любимого внука (сына дочери) князя Никиты Ивановича Одоевского. Будущий составитель Соборного уложения получил боярство 12 января 1640 года, а с 1643 года ведал Приказом Казанского дворца и Сибирским приказом. Дворецкий князь Алексей Михайлович Львов, служивший в чине боярина с 5 июля 1634 года, кроме долголетнего управления Приказом Большого дворца, известен своими дипломатическими успехами на очень чувствительном для Михаила Федоровича польско-литовском направлении. Боярин (с 15 мая 1638 года) князь Юрий Андреевич Сицкий служил во главе Разбойного и Сыскного приказа до своей смерти в 1644 году. Боярин (с 6 января 1640 года) князь Борис Александрович Репнин управлял Оружейной палатой. Впрочем, все упомянутые бояре, хотя и контролировали какие-то важные для внутреннего управления ведомства, никогда не имели такого положения, которое занимали при дворе князь Иван Борисович Черкасский и Федор Иванович Шереметев.

Таким образом, мы видим во дворце и реальных руководителей московского правительства, и разные группировки сильных людей во власти, менявшиеся трижды: в 1613–1619, 1619–1633, 1633–1645 годах. При этом власть царя Михаила Федоровича оставалась достаточно сильной и даже самые приближенные бояре не играли роли «канцлера», подобной той, какую исполнял, например, Борис Годунов при царе Федоре Ивановиче.

Ведение текущих дел в Москве во время царских походов на богомолье после Смоленской войны доверялось, как правило, боярину Федору Ивановичу Шереметеву и боярину князю Ивану Андреевичу Голицыну. Вместе с ними в комиссию назначали еще одного-двух бояр и окольничих, а также думных дьяков. Но царь оставлял Москву не только на упомянутых бояр. Осенью 1637 года, когда из-за тяжелых обстоятельств войны с крымцами традиционный царский поход на богомолье в Троице-Сергиев монастырь задержался до 4 ноября, в Москве были оставлены бояре Иван Петрович Шереметев и князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Когда 15 декабря царь поехал на охоту, «тешиться в село Тонинское на лоси», в Москве были оставлены бояре князь Иван Андреевич Голицын, князь Андрей Васильевич Хилков и окольничий Степан Матвеевич Проестев [352] . Сохранившаяся переписка царя со своими боярами конца 1630-х — начала 1640-х годов отличается от тех писем, которыми царь обменивался со своим отцом. В них совсем не обсуждаются особо важные дела, подготавливавшие важные решения для политики Московского государства. Вся переписка носит «технический» характер, просто в разных ситуациях необходимо было информирование царя либо получение его распоряжения. Бояре сообщали обо всем важном, что происходило в столице и государстве, от пожара в Москве в Трубничей слободке до присылки арбузов «свежих самых добрых» из Астрахани, как это было в отписках бояр Федора Ивановича Шереметева, князя Андрея Васильевича Хилкова и окольничего Степана Матвеевича Проестева 25–26 октября 1638 года. В этом году царь продолжил свой осенний Троицкий поход в сторону Александровой слободы и Переславля-Залесского, где молился в Никитском монастыре. 27 октября царю, уже возвращавшемуся с богомолья, поднесли в селе Воздвиженском десять арбузов, посланных заботливым боярином Федором Ивановичем Шереметевым «наспех днем и ночью». В царской грамоте 28 октября содержались распоряжения о встрече его под Москвой. В документе, обращенном к членам Государева двора, содержится очень красноречивая правка. Сначала в нем было просто сказано: «Приехать к нам с Москвы». Затем этот текст зачеркнули и написали строже и определеннее: «а для встречи указали быть».

352

ДР. Т. 2. Стб. 557–559.

О том, что к документам, исходившим от самого царя, относились с большим пиететом, нежели к тем, что вышли из приказов, свидетельствует также точное указание на время получения царских указов, доставлявшихся в Кремль в любой час, независимо от дня и ночи. Так, 27 октября «за полтора часа до света» была получена грамота царя Михаила Федоровича о запечатывании Оружейной и Иконной палат вместе с их архивом государственной печатью. Причинами стали внезапная смерть подьячего Оружейной палаты Богдана Юрьева и необходимость охраны имущества палаты до передачи дел другому лицу. Распоряжение царя быстро выполнили, выяснив, что «в Оружейной де палате в болшой государева болшая казна, а у ней двои двери железные». Одни двери запечатывались (но не закрывались) главой приказа стольником князем Борисом Александровичем Репниным, другие закрывались на ключ, хранившийся «в суконном мешечке» тоже за печатью руководителя Оружейной палаты. В Большой Оружейной палате находилась одна «казенка деревяная с красками иконново дела, да со ртутью» и другая «казенка ж деревяная с приходными и с росходными книгами, и ящик с росписми, и со всякими государевыми делы и з денгами». Там же упоминаются «государевы оправные сабли», хотя в основном оружие хранилось в «другой Оружейной палате», где были опечатаны «мушкеты», «пистоли», «карабины», «шпаги», «пансыри». Часть вооружения оставалась «у Старой Оружейной палаты» — «мушкеты», «пистоли», «латы», «шишаки», «пансыри» и «стрелы».

Вопросы управления дворца и дальше встречаются в переписке царя и бояр, причем в этих документах можно найти любопытные подробности об интересах царя Михаила Федоровича. В столбце с царскими грамотами и отписками бояр хранится скромная челобитная царского потешника Ивашки Ермиса, который учил «государевых трубников из дворца дватцать человек, да из Иноземского приказу девятинатцати человек». Кроме того, ему дали совершенно неподъемное распоряжение одному «учить ратному строенью» 600 человек стрельцов приказа Ивана Головленкова. 15 июня 1642 года по царскому указу этим стрельцам был назначен смотр на Покровском поле. В результате Ивашке Ермису пришлось просить царя Михаила Федоровича о «подмоге»: «И руский язык мне не весь сполна за обычей, а преж, государь, сего был я холоп твой не у такого великого дела. Толко учил робят ходить по канату и метальники метатца, и мне, государь, к тому делу дан был особной толмач». Интерес к «потешным» зрелищам и полкам, как известно, проявится и у внука царя Михаила Федоровича, царя Петра I.

Чаще всего в переписке с боярами в Москве встречаются царские распоряжения по ратным делам. Например, 20 июня 1642 года, когда царь Михаил Федорович ходил в село Покровское, он получил пять отписок от воеводы Большого полка стольника князя Алексея Ивановича Воротынского с товарищами. После чего царь извещал бояр: «И мы тех отписок слушали и наш указ на тех отписках подписали» (впоследствии оказалось, что этот воевода, один из самых родовитых князей, умер на службе в Туле 19 июня). Содержится в переписке грамота на Тулу с похвалою полковнику Александру Краферту за службу против войск крымского царевича. Царю доносили об образце «земляного города», построенном за Чертольскими воротами в Москве немецким драгунским капитаном И. Фанзандерном. Город предназначался для Крапивны, разоренной крымцами. Делались распоряжения людям, находившимся на засеках, о михайловских черкасах, устроенных на житье в Московском государстве еще при Иване Грозном, об укреплении Венева [353] . Словом, никаких особых сенсаций в переписке царя Михаила Федоровича с боярами, остававшимися в Москве, не имелось. Это тоже по-своему показательно, так как и тогда, по-видимому, не любили доверять бумаге государственные тайны.

353

РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. Д. 82. Л. 314–511.

Государевы великие дьяки

Присмотреться к дьякам важнейших Разрядного и Посольского приказов действительно стоит, иначе наше представление о «сильных людях», окружавших царя Михаила Федоровича, останется неполным. У дьяков этих приказов была важнейшая функция: подготовка документов своего ведомства в доклад государю и Боярской думе. Они чаще, чем кто-либо другой, виделись с царем и исполняли его поручения [354] .

Ключевое положение в системе управления Московского государства занимал Разрядный приказ, представлявший собой своеобразную канцелярию Боярской думы. В Разряде учитывали служилых людей из Государева двора и служилых «городов», вели переписку с полковыми воеводами, решали местнические счеты бояр и дворян между собою, рассматривали дела политического сыска о «слове и деле государевом». В функции приказа входило управление рядом приграничных и украйнных городов, наблюдение за засеками и оборонительными сооружениями, военными и стратегическими запасами (хлеба и соли) в городах, сбор ведомостей для составления бюджета и многое другое.

354

См.: Белокуров С. А.О Посольском приказе. СПб., 1906; Богоявленский С. К.Приказные судьи XVII века. М.; Л., 1946; Веселовский С. Б.Дьяки и подьячие XV–XVII вв. М., 1975; Лихачев Н. П.Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888.