Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.
Шрифт:
Горбачёв не раз возмущался М.В. Зимяниным, который, по его же выражению, был способен лишь проклинать мировой империализм. Однако держал какое-то время его возле себя. Если секретарь ЦК по идеологии был ограниченным человеком, если сам генсек использовал идеологию только для того, чтобы от случая к случаю прибегать к пропагандистским подпоркам, чего же было ждать от этой сферы деятельности КПСС?
Как Горбачёв ценил идеологию на деле, видно по отношению к подбору кадров. Ему жаль было отдавать на должности соответствующих секретарей райкомов, горкомов партии толковых мужиков. На эти посты было принято выдвигать женщин. Видимо, Михаил Сергеевич усвоил привычку доверять им только идеологический участок партийной работы. В Горбачёве странным образом сочеталось обожествление супруги с неверием в возможности других женщин. «Каюсь, —
Лишь в средней школе был простор для женских кадров. Но если говорить об учителях применительно к партийной работе, то и здесь была своя ограничительная планка: самое большее, по мнению Горбачёва, на что мог претендовать учитель, — должность секретаря по идеологии. Поэтому среди первых секретарей горкомов и райкомов партии на Ставрополье ни одного бывшего учителя так и не появилось. Сказывалось и его пренебрежение к гуманитариям вообще. Хоть и считал себя Михаил Сергеевич в душе философом, редко позволял себе думать о человеческом, личностном начале любого дела, его всепоглощающей заботой, как и у многих партийных руководителей, был план — хозяйственный план любой ценой…
О роли «человеческого фактора» Горбачёв вспомнил намного позже, уже в Москве. А до этого тот же его спичрайтер ставропольского периода А. Коробейников никак не мог доказать, к примеру, что молоко не только, как говорится, у коровы на языке, но и в душе доярки. Собственно, при нём так и не удалось всерьёз заняться укреплением социально-бытовой сферы животноводства. Ситуация изменилась только с приходом В.С. Мураховского. Строительство городков при фермах и кошарах со всем набором жизненно необходимой инфраструктуры позволило на той же кормовой базе, существенно стимулировав труд доярок и чабанов, повысить эффективность отрасли. Это был нормальный человеческий подход к делу, давший в сочетании с социальным и идеологический результат. Горбачёв же настойчиво требовал «заземлить» или, как говорили его спичрайтеры, «занавозить» идеологическую практику. В этом смысле хлеб, мясо, молоко, яйца, шерсть, другая продукция становились самодовлеющей ценностью, определявшей всю суть идейно-политической работы и авторитет партийных организаций.
На последнем, XXVIII съезде КПСС Горбачёв показал, что он так и не научился мыслить идеологически системно. В докладе он говорил: «Идеология социализма — это не учебники… Она будет формироваться вместе с самим социализмом… Идеология социализма будет формироваться в процессе включения страны в общий прогресс цивилизации». Из этого вряд ли можно понять, какую же идеологию исповедовало последнее руководство КПСС. Идеологию, опирающуюся на тезис «куда кривая вывезет»? Монополия КПСС рухнула во многом потому, что Горбачёв вкупе с другими «реформаторами» лишил её какой-либо идеологической опоры. Убрав старую, ничего не предложил взамен. Он был убеждён в том, что изрекаемые генсеком истины могли заменить серьёзную теоретическую работу в партии.
В. Печенев(член завидовской группы спичрайтеров Л.И. Брежнева, готовивших проект Отчётного доклада ЦК КПСС XXVI съезду КПСС):
— Читателя, конечно, интересует, а как прореагировал на проект доклада наш главный герой — М.С. Горбачёв… Да почти что никак. Вёл он себя тогда очень скромно. Просматривая как-то и с опаской подчищая свой архив (дабы ничего лишнего не попало в лапы чересчур любопытных наших органов), я нашёл бумажку с пометкой: «Горбачёв. Просит вписать в доклад фразу о необходимости и дальше улучшать социально-бытовые условия жизни села и сказать, что не всё у нас благополучно с отношением к социалистической собственности. Учтено по совокупности с другими замечаниями».
Рассказывая о работе над новой редакцией Программы КПСС в черненковские времена, В. Печенев вспоминает дискуссию вокруг тезиса о развитом социализме.
— Я предложил вместо принятой формулы о «совершенствовании развитого социализма» другую, уже апробированную в ряде выступлений Генерального секретаря ЦК КПСС — «совершенствование построенного у нас социализма» (ведь, как ни называй наше общество, а какой-то «социализм», конечно, был построен!), с сохранением идеи о том, что мы находимся лишь в начале большого поворота к практическому решению этих
задач. Однако после непродолжительного, хотя и внимательного обсуждения эта идея Михаилом Сергеевичем была отклонена. Задумчиво, а может, загадочно поглядывая на меня, будущий инициатор перестройки сказал примерно следующее (я рассказал в тот же день об этом своим коллегам): «Выбросить «развитой социализм»… Сначала выбросили «коммунизм», а теперь, скажут нам, за социализм взялись… Нет, — твёрже проговорил он, — нас не поймут. — И ещё твёрже, возможно сам себя убеждая, добавил: — Ну и потом, ведь в целом (он развёл в этом месте руками) у нас же построен развитой социализм!»Для опровержения этого тезиса, по едкому замечанию Печенева, достаточно было тогда, выйдя из любого подъезда известного здания на Старой площади, пройтись по близлежащим магазинам или тем более по окраинам Москвы. А ещё лучше — побродить без «почётного эскорта» по магазинам в провинции.
— Вспоминая об этом важном для меня эпизоде, — рассказывает Вадим Алексеевич, — я часто думал: считал ли он так на самом деле? Тогда я пришёл к выводу, что так он считал, поскольку интеллектуальный и политический уровень мышления, который Горбачёв демонстрировал нам «вслух», вполне укладывался в рамки этого утверждения. Сейчас же понимаю, что мы говорили на разных языках: суть дела его не интересовала, он просто взвешивал, даст ли что-то предлагаемая точка зрения для укрепления его личных политических позиций или нет.
Новая редакция Программы КПСС была утверждена XXVII, уже горбачёвским, съездом в 1986 году. Из неё «вдруг», буквально в последний момент, исчезла фраза о «совершенствовании развитого социализма». Очевидно, под влиянием А. Яковлева, делает предположение В. Печенев.
Писал ли он сам
М. Горбачёв:
«В конце марта 1966 года, как раз накануне открытия XXIII съезда, я оказался по своим делам в Москве. Ефремов попросил задержаться и помочь ему в работе лад текстом выступления. Нервничал он ужасно, и я, видя его переживания, даже какую-то затравленность, хотел его как-то поддержать. Все дни, пока шёл съезд, мне пришлось сидеть в его номере в гостинице «Пекин» и работать над возможным выступлением, внося в него коррективы с учётом дискуссии на съезде. Каждый перерыв Леонид Николаевич звонил в гостиницу, делал очередные замечания, уточнял какие-то неуловимые для меня оттенки и акценты. Но чуда не произошло, слово Ефремову так и не предоставили».
А. Коробейников:
— Кто бы и как бы ни критиковал Горбачёва за его недостаточную научную «оснащённость», всё-таки у него была тяга к самостоятельности творчества. Меня спрашивают: писал ли Горбачёв сам? Просматривая свои записи прошлых лет, я натолкнулся на целый ряд «диктовок» Михаила Сергеевича по тому или иному поводу. Причём я научился записывать его мысли с не меньшей, чем у стенографисток, скоростью.
По некоторым таким «диктовкам» подготовленному человеку, хорошо знающему стиль Горбачёва, нетрудно написать статью.
Иногда тот или иной материал готовился по-другому. Получаем, например, просьбу дать статью для журнала «Коммунист». «Михаил Сергеевич, — говорю, — наметьте хотя бы план статьи». — «Ишь чего захотел, если бы он у меня был, сам думай».
Через какое-то время я приносил ему не только план, но и «болванку» статьи. Прочитав, резюмировал: «Всё не то». И начинал, прохаживаясь по кабинету, диктовать свои соображения. Это был не план, а скорее подходы к теме. И хотя базировались они во многом и на том, что предлагалось мною, но это уже были как бы его соображения. Переделав материал в его «ключе», снова давал ему читать. Он сначала нехотя, потом всё более увлекаясь, начинал работать над текстом. И доверив мне стилистическую редакцию, подписывал статью.
У меня, как и у Болдина, сложилось впечатление, что Горбачёву можно подсунуть любую, самую революционную идею. Он поначалу, конечно, отринет её или, в лучшем случае, промолчит. Вы уже забудете об этом думать и однажды вдруг обнаружите свою идею в его речах или статьях. И никакого, в его понимании, греха в этом не было. Болдин пишет: «Умение присваивать чужие идеи развито у Горбачёва до вершин совершенства. Но это никого не обижало, так как все отлично понимали, что у людей его уровня так, наверное, и должно быть».