Михаил Иванович Глинка

Национальная бытовая народная песня и танец легли в основу обеих испанских увертюр — блестящего каприччио «Арагонская хота» и «Ночи в Мадриде» — поэтической картины южной ночи.

Иные цели преследовал композитор при сочинении «Вальса-фантазии», самого раннего по времени возникновения симфонического произведения Глинки. Родственны лирике Пушкина романтичность и элегическое изящество сочинения; от него протянулась линия к вальсам Чайковского и далее — к пушкинским вальсам и «вальсу Наташи» в «Войне и мире» Прокофьева.

Новые принципы симфонического развития музыкального материала, понимание инструментовки как элемента, неотрывного от процесса сочинения самой музыки произведения, постижение «красоты оркестра» (как заметил сам композитор в «Заметках об инструментовке») — выразительных возможностей различных оркестровых групп и отдельных инструментов, мастерское владение техникой оркестрового письма, логическая ясность голосоведения, умение достичь той прозрачности звучания, которая характерна для «оркестра Глинки», — все это позволяет считать Глинку первым великим русским симфонистом и поставить его имя в первом ряду мировых творцов симфонической музыки.

Замечательные сочинения Глинки для фортепиано и камерно-инструментального ансамбля занимают в его музыкальном наследии место тоже очень значительное. От фильдовского певучего изящества раннеромантического пианизма Глинки (Вариаций, ноктюрна «Разлука», мазурок и т.д.) лежит прямой путь к фортепианному творчеству Балакирева, Чайковского, Лядова и других русских композиторов; а его камерно-инструментальные произведения, в первую очередь «Патетическое трио» и блестящий «Большой секстет», стали предшественниками ансамблевой музыки Чайковского, Аренского, Рахманинова и многих других авторов.

Разнообразное по жанрам вокальное творчество Глинки — бесценный вклад его в область русской романсово-песенной лирики. Первым из русских композиторов он достиг высокого слияния музыки и текста в единое поэтическое целое. Охватывающее широкий круг человеческих переживаний, облаченное в гармонически стройную форму, оно созвучно лирическим стихотворениям Пушкина, и не случайно лучшие из романсов Глинки сочинены были именно на стихи великого русского поэта.

В русском искусстве XIX века гений Глинки возвышается рядом с гением Пушкина. Они были современниками и принадлежали к одному и тому же поколению, давшему так много замечательных имен русскому искусству, русской литературе и русской мысли, к числу юношей, которым были близки идеи Великой французской революции, к тем, кто духовно сформировался в героические годы борьбы с нашествием Наполеона и последовавшее за ним десятилетие, когда их протест против тисков самодержавно-крепостнического правления в России вылился в мощное движение, которое привело к восстанию декабристов.

При всем различии их натур, воспитания, образования, жизненных путей Пушкин и Глинка, вольнолюбивые дети своего времени, дышали его воздухом, каждый по-своему отзываясь на волновавшие их вопросы.

«Во многих отношениях Глинка, — писал В. В. Стасов, — имеет в русской музыке такое же значение, как Пушкин в русской поэзии. Оба великие таланты, оба родоначальники нового русского художественного творчества — оба глубоко национальные, черпавшие свои великие силы прямо из коренных элементов своего народа, оба создали новый русский язык — один в поэзии, другой в музыке».

Близок к Пушкину и глинкинский идеал искусства как вдохновения, отлившегося в стройную форму, как разумное соответствие между чувством и его выражением. Свет Разума разлит в их творчестве, оптимистическом в своей основе.

Творческая многосторонность Глинки поистине поразительна. Великий композитор, он был и выдающимся пианистом, камерным певцом, вокальным педагогом и, наконец, писателем (кроме «Записок» он активно вмешивался в создание либретто своих опер и оставил обширную, далеко не полностью сохранившуюся эпистолярию). В каждую из этих областей художественной деятельности он внес свой ценный вклад.

Удивительно также разнообразие его интересов и познаний помимо музыки, литературы и живописи. Глинку привлекали география, зоология и ботаника. В годы учения в Благородном пансионе любимыми его предметами были также иностранные языки. К концу жизни Глинка кроме русского языка владел французским, немецким, итальянским, испанским и польским языками, изучал еще английский, латынь и персидский.

Если вся сумма разнородных занятий оказалась все же посильной для болезненной натуры Глинки, то объяснить это можно лишь его моральным здоровьем. Оно осветило его творчество в трудную «эпоху „Руслана“», помогло выдержать всю тяжесть выпавших тогда на его долю жизненных испытаний. И в последующие годы кроме нескольких музыкальных сочинений он написал также свои замечательные «Записки». На физическом облике Глинки несчастья и недомогания сказались лишь в последнее время его жизни, не сломив, однако, его душевных сил и творческих устремлений.

Как писал крупнейший советский музыкальный ученый Б. В. Асафьев, «незадачливо сложилась личная жизнь величайшего, проникновеннейшего мастера русской музыки. Но тем нагляднее выступает вперед, как борьба, как подвиг среди окружающего равнодушия и презрения, его истинная жизнь — его творчество».

Именно о величии творчества Глинки говорил Серов в своем некрологическом очерке, посвященном его памяти: «...если композитор и по мелодической изобретательности, всегда свежей и оригинальной, и по глубочайшему постижению тайн гармонии, контрапункта и оркестровки с первого же большого произведения стал наряду с первоклассными творцами музыки, — если художник нисколько не из подражания, условленного огромной начитанностью, а скорее бессознательно, одною силою врожденной „высшей“ музыкальности,— успел иногда весьма близко подойти к формам и некоторым приемам гиганта музыки — Бетховена, — такому художнику, без сомнения, суждена слава уже никак не в одном только его отечестве, а в целом музыкальном мире...

Чем выше гениальность артиста, тем дольше надо ждать, чтоб его верно и вполне оценили; но придет время, когда истинная художественная критика сознает, как значительна деятельность этого русского художника, сознает, насколько он обогатил современное искусство своими гениальными завоеваниями в области музыкальной мысли...»

Великая значимость творчества Глинки для русской и мировой музыки не ускользнула от лучшей части современников композитора. «О верьте мне! На русской музыкальной почве вырос роскошный цветок — он ваша радость, ваша слава. Пусть черви силятся вползти на его стебель и запятнать его,— черви спадут на землю, а цветок останется. Берегите его: он цветок нежный и цветет — лишь один раз в столетье». С этими взволнованными словами обратился к современникам Глинки в 1843 году В. Ф. Одоевский по поводу оперы «Руслан и Людмила». Еще громче прозвучали вскоре голоса А. Н. Серова и В. В. Стасова, рассматривавших Глинку «не как ушедшего в прошлое художника, а как великое знамя русской музыкальной творческой традиции» (Т. Н. Ливанова). Их музыкально-критическая деятельность при всем различии индивидуальностей заложила фундамент для дальнейшего музыкально-аналитического изучения и пропаганды наследия Глинки, создания его биографии и живого человеческого облика на основе воспоминаний об их личном знакомстве с великим композитором.

Много ценного в глинковедение внесли позднее работы Г. А. Лароша, его наблюдения над особенностями мелодики Глинки (в которой «основные свойства русской народной песни» композитор «слил... с элементами новейшей жизни») и его гармонией, вытекающей из свойств народно-песенного голосоведения.

Высоко ценил творчество Глинки и знаменитый французский композитор и музыкальный критик Г. Берлиоз.

Влияние музыки Глинки и его эстетических принципов на судьбы русской музыки неоценимо. Вдохновенный новатор, он смело и по-своему наметил самостоятельные пути ее развития на многие десятилетия вперед.

Его «музыкальными потомками» стали в разной мере выдающиеся русские композиторы второй половины XIX и XX веков. Под воздействием художественных принципов «позднего» Глинки сложилось реалистическое творчество Даргомыжского. Идеи, унаследованные от Глинки, Балакирев претворил в своем творчестве и передал сгруппировавшимся вокруг него композиторам «Могучей кучки». Родственны Глинке проникновенная народность сочинений Мусоргского, эпическое величие музыки Бородина, посвятившего памяти Глинки свою оперу «Князь Игорь». «Слава Глинке, указавшему путь истины!» — сказал М. П. Мусоргский. Его слова справедливы и для творчества Рахманинова, а затем — Прокофьева. «Глинка... создал совершенно новую... школу... к сфере которой и принадлежу и есмь порождение Глинки», — писал П. И. Чайковский. «Я глинкианец», — называл себя Н. А. Римский-Корсаков.