Михаил Романов

Боярское правительство направило в Калугу князя Юрия Трубецкого. Но жители отказались признать власть Владислава до тех пор, пока тот не прибудет в Москву и все польские войска не будут выведены из России.

Тем временем Марина Мнишек родила в Калуге сына. Даже после смерти мужа она не рассталась с помыслами об основании новой московской династии. После рождения ребенка царица объявила казакам и всему населению Калуги, что отдает им сына, чтобы те крестили его в православную веру и воспитали по-своему. «Воренок-царевич» Иван не оправдал надежд, которые на него возлагали приверженцы.

Смерть Лжедмитрия II вызвала ликование в московских верхах. Но знать радовалась преждевременно. Волнения в столице усилились. Вмешательство иноземных войск придало конфликту новый характер и направление. Движение приобретало национальную окраску. Ненависть против лихих бояр не улеглась, но она все больше заслонялась чувством оскорбленного национального достоинства.

КРАХ ПЕРЕГОВОРОВ

Натолкнувшись на непреклонность главных послов, королевские чиновники постарались подарками и обещаниями склонить на свою сторону представителей московского Земского собора с тем, чтобы разобщить их.

В числе тех, кто поддался уговорам и присягнул на верность Сигизмунду, были троицкий келарь Авраамий Палицын и спасский архимандрит, думный дворянин Сукин, дьяк Сыдавный Васильев, многие дворяне и разных чинов люди.

Романов и Голицын пытались отговорить слабодушных, но ничего не смогли поделать. Палицын сказался больным и тут же уехал в Москву. Захар Ляпунов, представлявший дворянство, покинул посольские шатры и перебрался к полякам.

Король попрал московский договор и присвоил себе функции российского самодержца. Далеко не все города присягнули новому царю. Поэтому грамоты в города шли от имени Владислава, к московским боярам — от имени короля.

В королевский лагерь потянулись просители, домогавшиеся чинов и владений. Королевская канцелярия была завалена челобитными грамотами и прошениями.

Мстиславский не претендовал на корону, а потому не был на подозрении у поляков. Он не жалел сил на то, чтобы доказать свою преданность королю.

Сигизмунд лелеял грандиозные планы. Соединив власть над Речью Посполитой и Московией, он получал возможность согнать узурпатора со шведского престола и вернуть себе шведскую корону, на которую имел законные права. Он видел себя главой самой обширной и могущественной монархии Европы.

Сколь бы важным ни был вопрос о Смоленске, еще большее значение имела судьба московской короны. Отпустив сына в Россию, король должен был бы признать крушение своих честолюбивых замыслов.

В конце декабря 1610 года Мстиславский и Салтыков добились того, что послушная дума утвердила приговор о сдаче Смоленска и составила новый наказ для великих послов. Голицыну и Романову предписано было положиться во всем на волю короля.

Когда грамоты были готовы, бояре понесли их на подворье патриарха. Однако Гермоген категорически отказался скрепить боярский приговор своей подписью. По преданию, Салтыков стал бранить патриарха и даже угрожал ему ножом.

Под Смоленском послы Филарет, Василий Голицын и члены Земского собора, ознакомившись с новыми инструкциями думы, заявили о своем несогласии с ними. Послам угрожали расправой. Но они твердо стояли на своем.

Филарет заявил, что без разрешения патриарха и воли Земского собора дума не вправе менять ранее принятые решения. «Отправлены мы от патриарха, всего Священного собора, от бояр, от всех чинов и всей земли, — сказал посол, — а эти грамоты писаны без согласия патриарха и без ведома всей земли: как же нам их слушать?»

Василий Голицын многократно извещал Гермогена, что Сигизмунд сам намерен занять русский трон и ни в коем случае нельзя верить его обещаниям прислать в Москву сына. Разоблачения посла и непреклонная позиция, занятая главой церкви, произвели сильное впечатление на москвичей.

В Москве события развивались своим чередом. Опасаясь возрождения оппозиции в московских верхах, Гонсевский потребовал от думы применения самых суровых мер против «бунтовщиков» и немедленного их усмирения. В России, мрачно предрекал полковник, прольются потоки крови. Заканчивая свою речь, Гонсевский обрушился с яростными упреками на патриарха. Членам думы были предъявлены грамоты Гермогена с призывами к мятежу против Владислава.

В критическую минуту патриарх сохранил самообладание. Он не стал отрицать подлинности предъявленных грамот, но твердо заявил, что он абсолютно непричастен к начавшемуся восстанию народа против бояр и Владислава. Патриарх был по-своему прав. Он не поддерживал никаких связей с главными центрами земского движения в Рязани и Калуге. Мстиславский и его окружение получили повод к тому, чтобы низложить Гермогена. Но они не воспользовались этой возможностью. Бояре опасались, что суд над популярным церковным деятелем скомпрометирует их самих в глазах народа. Приняв к сведению оправдания Гермогена, Боярская дума сохранила за ним пост главы церкви.

Отдав Москву во власть наемного войска, боярское правительство потеряло гораздо больше, чем приобрело. Пропасть между верхами и низами расширилась. Московский договор не дал стране мира.

В Москве сопротивление завоевателям возглавили Василий Бутурлин и Федор Погожий. Они установили контакты с Прокофием Ляпуновым в Рязани.

Узнав о штурме Смоленска, Ляпунов прислал в Москву послание к боярам, составленное в самых суровых выражениях. Вождь рязанских дворян обвинял короля в нарушении договора и призывал всех патриотов к войне против иноземных захватчиков. Ляпунов грозил боярам, что немедленно сам двинется походом на Москву ради освобождения православной столицы от иноверных латинян.

Неизвестные лица в Москве составили и распространили обширное воззвание, озаглавленное «Новая повесть о славном Российском царстве, о страданиях святейшего Гермогена и новых изменниках». «Из державцев земли, — писали авторы воззвания, — бояре стали ее губителями, променяли свое государское прирождение на худое рабское служение врагу; совсем наши благородные оглупели, а нас всех выдали».

Открытые выступления патриарха против предательства бояр снискали ему популярность. Авторы «Новой повести» пытались подкрепить свои призывы авторитетом Гермогена и обещали патриаршее благословение всем, кто встанет на защиту родины. «Мужайтесь и вооружайтесь и совет между собой чините, как бы нам от всех врагов избыти. Время подвига пришло!» — писали патриоты.

Многие надеялись на то, что Гермоген возглавит нарождавшееся освободительное движение. Авторы прокламации разделяли эти надежды и в то же время видели затруднительность его положения. Призывая народ к оружию, они предупреждали своих единомышленников, что не следует ждать от патриарха действий, несовместимых с его саном. «Что стали, что оплошали? — значилось в «Новой повести». — Али того ждете, чтобы Вам сам великий тот столп (Гермоген. — Р. С.) своими устами повелел дерзнуть на врагов? Сами ведаете, его ли то дело повелевать на кровь дерзнути».