Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Шолохов почти не показал классового расслоения на Дону. Это относится к числу тех огромных недостатков, которые на сегодняшний день, несмотря на все художественные достоинства, мешают назвать «Тихий Дон» не только пролетарским, но и в полном смысле слова революционным произведением.

Подытоживаю. Каков социологический эквивалент «Тихого Дона»? «Тихий Дон» выражает психологию середняка, но не просто абстрактного середняка – здесь настроения середняка специфического, казачьего, – середняка, попавшего в бурю гражданской войны, попавшего в классовый водоворот, не могущего найти в достаточной степени твердой опоры. «Тихий Дон» показал нам (и в этом его большое общественное значение) ту часть сознания этого середняка, которая в тот исторический момент была связана с частной собственностью, с сословными и политическими реакционными предрассудками. При такой оценке романа можно сделать вывод, что, продвигаясь к следующим частям, весьма возможно, что этот показ казака-середняка будет переключен Шолоховым на революцию, т. е. я лично рассматриваю «Тихий Дон» как произведение, в котором все-таки заложена внутренняя возможность преодоления Шолоховым своих ошибок, потенционально «Тихий Дон» – наше произведение. В этом мое основное расхождение с Янчевским.

Янчевский рассматривает «Тихий Дон» как законченно классово-враждебное пролетариату произведение, которое, если сделать «оргвыводы» из его доклада, нужно изъять. Я же рассматриваю «Тихий Дон» как частично ошибочное произведение, ошибки которого Шолохов, возможно, сумеет преодолеть в дальнейшей работе. Янчевский, по существу, в своем докладе смазывает проблему попутничества, делая грубейшую литературно-политическую ошибку.

Скажу в заключение. Не так давно Пильняк¹⁰ за границей издал контрреволюционное «Красное дерево». «Красное дерево» он сейчас переделал, отшлифовал и сделал роман «Волга впадает в Каспийское море». Но даже при поверхностном чтении видно, что это поверхностная перелицовка, видно, что у Пильняка за красными словами скрывается белая сердцевина.

И вот т. Янчевский в своем докладе попытался провести какой-то литературный «Волга-Дон». Он попытался доказать, что «Тихий Дон» связан с буржуазным романом Пильняка «Волга впадает в Каспийское море», что, по существу, «Тихий Дон» является контрреволюционным произведением. Я думаю, что такая попытка соединить буржуазный роман Пильняка «Волга впадает в Каспийское море» с левопопутническим произведением «Тихий Дон» Шолохова – это дело не умное и не реальное. Значительно менее умное и реальное, чем настоящий Волго-Дон в нашей пятилетке.

Д. Мазнин 11 Об идее «Тихого Дона» и левом загибе т. Янчевского [2]

«Тихий Дон» – произведение очень сложное. Разобрать его целиком и полностью, дать уже сейчас окончательные выводы, очевидно, нельзя, поскольку роман не закончен. Беря только две книги романа, легко скатиться к тому, что, выпятив ту или иную тенденцию, содержащуюся в нем, объявить ее господствующей, всеопределяющей, отвлекаясь тем самым от анализа и оценки иных, противоположных тенденций. Именно эту ошибку совершает т. Янчевский.

2

Обработанная и дополненная стенограмма выступления. На подъеме. 1930. № 12. Всем, кто заинтересовался этой дискуссией, рекомендуем этот журнал.

Каждому читателю бросается в глаза двойственность «Тихого Дона», наличие в нем сложного переплета различных классовых влияний. Это вовсе не интересовало т. Янчевского. По Янчевскому, в романе все очень прямолинейно, все очень четко, все очень ясно: Шолохов – идеолог кулацкой части казачества и зарубежного казачьего дворянства, Шолохов яростно обосновывает право казачества на национальную обособленность, считает большевизм чужеродным для казачества телом, холуйски почтителен к белогвардейской своре и т. п.

Ежели бы все было так прямолинейно, то я уверен, что не один Янчевский, а тысячи Янчевских могли бы еще год назад вскрыть это и поднять протест против политически вредного, как утверждает сейчас Янчевский, романа. Остается только одно предположение: силой таланта Шолохова мы все, и массы читателей в том числе, были так загипнотизированы, что не заметили контрреволюционного существа «Тихого Дона» и только Янчевский не поддался этому гипнозу. Именно так Янчевский, очевидно, расценивает свои сенсационные открытия. Попытаемся не поддаться гипнозу ни Шолохова, ни Янчевского, попытаемся вскрыть действительные, а не выдуманные позиции Шолохова.

Мы могли бы к «Тихому Дону» подойти как к роману историческому в строгом смысле этого слова. В этом случае мы имели бы право проверять каждую страницу романа с точки зрения соответствия объективной действительности. Но вовсе не таким романом является «Тихий Дон», и в ряде моментов Янчевский бьет мимо цели, утверждая, что того-то и того-то в действительности не было, а если и было, то не так, как описано в романе. Мы уже давно отошли от такой критики. Для нас важно найти в «Тихом Доне» не соответствие тем или иным фактам, имевшимся в истории донского казачества, а соответствие диалектике объективной действительности, ходу исторического процесса. Что это значит? Это значит, что от такого романа, как «Тихий Дон», отражающего жизнь донского казачества до войны, во время империалистической войны и первые годы революции мы имеем право потребовать показа того, чем именно обусловлено то своеобразное явление, что:

1) Дон стал Русской Вандеей, очагом контрреволюции на юге.

2) Дон стал теперь районом сплошной коллективизации, и донское середняцкое казачество стало опорой советской власти.

Вот эти два факта большого исторического значения и определяют своеобразие Дона. Задача пролетарского писателя, владеющего диалектико-материалистическим методом, заключалась бы в том, чтобы уже с первых же частей романа при описании Дона, каким он был до войны, во время войны и в первые дни революции, показать те силы и те условия, которые предопределили Дон, как гнездо контрреволюции в 1918–1919 гг. и как район сплошной коллективизации в 1930 г. Задача не легкая, но вполне осуществимая для художника материалиста-диалектика. С нею целиком Шолохов не справился, это можно сказать сразу.

Задача была бы решена, если бы в художественных образах романа четкое выражение нашло: во-первых, своеобразие Дона, отличие его от центральной или северной России, во-вторых, то, что объединяет Дон со всей Россией, что объединяет трудовое казачество с трудовым крестьянством всей страны. По линии такого показа «Тихого Дона» идет Шолохов, но без необходимой последовательности.

Тем, кто представляет или представлял казачество, как что-то совершенно отличное от всего крестьянства, Шолохов отвечает словами Мишки Кошевого:

«Они думают – у казака одна плетка, думают – дикой казак и замест души у него бутылошная склянка, а ить мы такие же люди: и баб также любим и девок милуем, своему горю плачем, чужой радости не радуемся» (Ч. II. С. 190).

Не только эти самые общие психологические черты раскрывает Шолохов в обрисовке казачества – это было бы очень мало.

Он показывает: крестьянский труд, элементы расслоения, общие для всего крестьянства (в какой степени это показано – скажем потом), революционизирующее влияние войны, пробуждение сознания миллионных масс и пр.

С другой стороны, тем, кто вроде Янчевского забывает о специфических чертах казачества, Шолохов показывает то, что отличает казаков от остальных крестьян нашей страны. (Янчевский:

– Например?) Например, особые отношения к царскому правительству («царевы опричники»). Затем относительная слабость классовой борьбы на Дону до революции (сразу же оговоримся, что элементы расслоения и классовой борьбы в первом томе романа почти не вскрыты). Влияние казачьих традиций, укрепляемых верхами казачества. Сословная рознь с иногородними. Влияние офицерства, которое включало в себя почти всю казачью интеллигенцию на Дону. Своеобразная идеология этой интеллигенции, выражавшей настроения зажиточного, кулацкого казачества (историческая «самобытность» казачества, стремления к самостийности Дона и пр.). В общем, мы видим в романе ряд моментов, показывающих то специфическое, что имелось в казачестве в отличие от крестьянства всей страны.