^{Художник В. Я. Мирошниченко}

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОТ МОСКВЫ ДО ИРКУТСКА

ГЛАВА I. БАЛ В БОЛЬШОМ КРЕМЛЕВСКОМ ДВОРЦЕ

— Получена новая телеграмма, ваше императорское величество.

— Откуда?

— Из Томска.

— Действует ли телеграф дальше Томска?

— Никак нет, его перервали вчера.

— Немедленно доложите мне, как только будет получена новая депеша.

— Слушаюсь, ваше императорское величество, — отвечал генерал Кисов.

Этот разговор происходил в два часа ночи, в самом разгаре бала в Большом Кремлевском дворце. Роскошные залы были переполнены танцующими; в воздухе носились звуки вальса, мазурки и польки, без перерыва исполняемых двумя военными оркестрами, и эхо веселых мотивов доносилось до стен старого Кремля, переживших на своем веку столько кровавых событий. Особы императорской фамилии принимали деятельное участие в танцах, подавая пример приглашенным. Раздались торжественные звуки полонеза, и танцующие выстроились парами. Сотни люстр, отражавшихся в зеркалах, заливали ослепительным светом роскошные туалеты дам и усеянные орденами мундиры военных и гражданских сановников. Громадный зал дворца с потускневшей от времени позолотой плафона, с богатыми штофными драпировками представлял достойную раму для этой блестящей картины. Издали дворец казался освещенный заревом — так велик был контраст между этим залитым огнями зданием и окружавшим его городом, погруженным в глубокий мрак. В темноте лишь смутно белели колокольни церквей да изредка сверкали фонари на судах, стоявших вдоль Москвы-реки. Августейший хозяин был в мундире егерского полка и своей скромной одеждой резко отличался от окружавших его сановников и своей свиты — блестящих конвойцев в живописных кавказских костюмах. Он переходил от одной группы к другой, но мало кого удостаивал беседой и рассеянно прислушивался как к веселой болтовне танцующих, так и к серьезным разговорам, которые велись между сановниками и иностранными дипломатами. Самые наблюдательные из них подметили некоторую озабоченность на лице державного хозяина, но никто не осмеливался об этом говорить, сам же он прилагал все усилия, чтобы не омрачить своим беспокойством веселый праздник. Когда государь прочел поданную ему генералом Кисовым телеграмму, лицо его стало еще мрачнее.

— Итак, — проговорил он, — со вчерашнего дня нет никакого сообщения с великим князем, моим братом?

— Никакого, ваше императорское величество, и я даже опасаюсь, что скоро телеграммы будут доходить только до азиатской границы.

— Послано ли предписание войскам Иркутского, Якутского и Забайкальского округов двинуться к Иркутску?

— Этот приказ был отдан им в последней телеграмме, которую удалось переправить за Байкал.

— Есть ли еще сообщение с Енисейской, Омской, Тобольской губерниями и Семипалатинской областью?

— Точно так, ваше императорское величество, и в настоящее время известно, что бухарцы еще не перешли за Иртыш и за Обь.

— Есть ли известия об изменнике Огареве?

— Никаких, — отвечал генерал Кисов. — Неизвестно, перешел ли он границу или нет.

— Пошлите немедленно секретное предписание искать его в Пермь, Екатеринбург, Касимов, Тюмень, Ишим, Омск, Колывань, Томск и во все телеграфные пункты, сообщение с которыми еще не прервано.

— Приказание вашего императорского величества будет исполнено, — отвечал Кисов.

Поклонившись государю, он смешался с толпой и вскоре исчез из дворца, никем не замеченный. События, о которых велся приведенный выше разговор, не для всех были тайной. Многие лица, занимавшие высокие административные должности, имели смутное понятие о происходившем, но всякий держал свои мысли про себя. Только двое из присутствовавших вели шепотом оживленный разговор о событиях дня. Из этих двух лиц один был англичанин, другой — француз. Оба они были худощавы и высокого роста, но этим и ограничивалось их сходство, во всем же остальном эти два человека представляли самый разительный контраст. Первый был, подобно большинству своих соотечественников, невозмутимо-флегматичен, скуп на слова и на жесты, тогда как второй был олицетворенная живость: не только лицо его, но и все движения принимали участие в разговоре; а глаза его пронизывали насквозь и замечали все, что вокруг него происходит. Зато собеседник его мог похвастаться удивительно развитым слухом: он тотчас запоминал раз услышанный голос и безошибочно мог узнать его через десятки лет. Острое зрение и тонкий слух были весьма ценны для обоих, так как англичанин состоял корреспондентом «Ежедневного Телеграфа»; что же касается его коллеги, то он никому не сообщал, в какой газете или в каких газетах сотрудничает, а говорил в шутку, что переписывается со своей кузиной. Имя французского корреспондента было Альсид Жоливе, имя англичанина Гарри Блэнт. В качестве представителей печати оба они получили доступ во дворец и тут встретились впервые. Соревнование побудило их вступить в беседу, в которой каждый мог незаметно выпытать все, что известно другому.

— Не правда ли, какой роскошный бал? — заметил Жоливе. — Великолепный!

— Я уже телеграфировал об этом, — невозмутимо отвечал Гарри Блэнт.

— Впрочем, — продолжал его собеседник, — я сообщил моей кузине…

— Какой кузине? — спросил изумленный англичанин.

— Ах да, я вам еще не говорил, что состою в переписке с моей кузиной Мадленой. Она любит своевременные и точные известия, а потому я счел долгом сообщить ей, что государь показался мне чем-то озабоченным.

— Я этого не нахожу, — уклончиво заметил англичанин.

— А помните ли вы, господин Блэнт, что в 1812 году, когда императору Александру I в самом разгаре бала донесли, что Наполеон перешел со своим авангардом Неман, он остался на балу и выказал столько же хладнокровия…

— Сколько наш августейший хозяин, — перебил английский корреспондент, — когда генерал Кисов доложил ему, что изменники испортили телеграфную проволоку между азиатской границей и Иркутском.

— А вам это уже известно?

— Без сомнения.

— Впрочем, и у меня были на этот счет довольно точные сведения, — самодовольно заметил Альсид Жоливе, — и моя последняя телеграмма была из Нижнеудинска.

— А моя из Красноярска, — с не меньшим самодовольством возразил Блэнт.

— А знаете ли вы, какой приказ послан войскам в Николаевск?

— Знаю, равно и как и то, что тобольские казаки получили предписание выступить в город.

— Совершенно верно, господин Блэнт, и я завтра же поделюсь этими новостями с моей кузиной.

— А я с подписчиками «Ежедневного Телеграфа», господин Жоливе.

— Как видно, нам предстоят интересные наблюдения, и мы, верно, еще не раз встретимся, — сказал француз.

Тут оба корреспондента расстались, в душе очень довольные тем, что, по-видимому, оказались противниками равной силы. В эту минуту двери в соседний зал растворились настежь, и взорам гостей представились накрытые к ужину столы, украшенные цветами и уставленные драгоценной серебряной посудой, севрским фарфором и хрусталем, ослепительно сверкавшим при ярком освещении люстр. В то время как приглашенные размещались за столами, генерал Кисов вернулся во дворец.

— Какие известия? — с живостью спросил император, отведя его в сторону.

— Все те же, ваше императорское величество, телеграммы доходят только до Томска.

— Сейчас же пришлите ко мне курьера!

ГЛАВА II. РУССКИЕ И БУХАРЦЫ

События, происходившие в Азиатской России, были такого свойства, что внушали серьезную тревогу, и потому не мудрено, что царь покинул своих гостей в самый разгар празднества. Последние полученные известия подтверждали его опасения; между подвластными России кочевниками Туркестанского края вспыхнуло восстание, грозившее охватить всю Сибирь — эту огромную область в пятьсот шестьдесят тысяч квадратных верст с двухмиллионным населением. В то время, о котором ведется наш рассказ, управление Сибирским краем было возложено на двух генерал-губернаторов; из них один жил в Иркутске, другой в Тобольске, главных пунктах Восточной и Западной Сибири. Железной дороги еще не существовало, и средством сообщения служили в летнее время тарантас или телега, а в зимнее время — сани. Единственным признаком проникавшей и в этот далекий край цивилизации был телеграф, соединявший пункты Восточной Сибири с Европейской Россией на протяжении восьми тысяч верст, но и этот способ передачи известий стоил очень дорого и производился гораздо медленнее, чем теперь. При самом начале восстания, зачинщики его позаботились порвать телеграфную проволоку под Томском, а несколько часов спустя и далее, по направлению к Колывани. Таким образом, единственное, что мог сделать царь для передачи своих повелений на восточную окраину Сибири, было послать туда курьера. Отдав генералу Кисову это приказание, он, стоя у окна, погрузился с свою невеселую думу, которая была прервана камер-лакеем, доложившим ему о приходе московского обер-полицмейстера.

— Расскажите мне, — обратился к последнему император, — все, что вам известно об Иване Огареве.

Полицмейстер поклонился в знак повиновения и начал свой рассказ.

— Это весьма опасный человек, ваше императорское величество; он всегда выдавался из среды прочих офицеров своим умом, но в то же время своим неукротимым характером и беспредельным честолюбием. Он дослужился до чина полковника, но два года тому назад, когда открылось его участие в тайном политическом обществе, он был, по приказанию его императорского высочества, великого князя, предан военному суду, разжалован и сослан в Сибирь. Через полгода он был прощен по всемилостивейшему манифесту и получил разрешение вернуться в Европейскую Россию. Впоследствии Огарев вторично отправился в Сибирь, на этот раз добровольно. По возвращении оттуда он некоторое время жил в Перми, не имея определенных занятий. Там он сначала находился под надзором полиции, но так как в его поведении не было ничего подозрительного, то за ним перестали следить. В марте текущего года он выехал из Перми, но куда — неизвестно.