Михаил Тверской: Крыло голубиное

— Что говоришь, не слышу!

— Так, вестимо, говорю, чай, все мы не без греха-то…

Говорить с Иваном Даниловичем, как со всяким, кто глаза и мысли скрывает, было и правда тяжелехонько. Да еще это его нарочное пришепетывание да ласковость в придыханиях, будто не с великим князем речь ведет, а с девкой о чем уговаривается.

— Что ж ты, Иван Данилович, шепчешь-то, — усмехнулся Михаил Ярославич и взглянул на Юрия, — ить когда-нибудь князем станешь. Как людей-то за собой поведешь?

— А лаской, батюшка, лаской, — прошелестел Иван. — Люди-то крика не слышат, а тихое-то слово как комарик в ночи.

Иван Данилович заволакивал, втягивал в свою тишину, эдак-то с ним долго можно было пробеседовать. В другой час Михаил Ярославич и побеседовал бы с племянником, был он и впрямь любопытен, однако…

— Ты взгляд-то не верти, ответь мне: али не по праву я сел на стол отца и деда моего? Али не благочинно святейший митрополит Максим, Царство ему Небесное, меня на тот стол помазал?..

Юрий острым носком зеленого, шитого золотом, но запачканного кровью сапожка, будто дите, пырял земельку, взгляда не поднимал и молчал.

— Что ж молчишь-то? Мало тебе совокупления всех прав моих на великое княжение, мало, хвост сучий?!

— Ты меня не лай, дядя! — Юрий глянул исподлобья на Михаила Ярославича и тут же коротко по сторонам, видно опасаясь каверзы и подвоха.

— Да ить что ты, батюшка, вестимо нам…

— Погоди, Иван, пусть он скажет! — Михаил Ярославич не отводил глаз от Юрия.

— Да ить разве мы теперь о том спорим? — тихо, но назойливо клинясь, проговорил все же Иван Данилович.

— Ну?

Юрий сглотнул слюну, которой не было в пересохшем рту, и ничего не ответил.

— Али и впрямь нет над тобой русских законов? — Михаил Ярославич сказал это тихо, пораженный, и вдруг закричал: — Поля! Поля хочу с тобой!

— Что ты, батюшка, что ты, — будто спотыкаясь, неуверенно шурша ветром по сухому жнивью, запричитал Иван Данилович. — Он же тебе племянник, чай… А батюшка-то тебя как любил, скажет, бывало, нет брата роднее, чем Михаил-то Тверской. — Он бормотал что-то, подойдя под самую морду коня и ухватив его под уздцы. Только вдруг Михаил Ярославич понял: врет он и бормотания его нарочны.

Юрий стоял, затравленно, по-волчьи озираясь и даже среди своих бояр не чуя поддержки.

— Ну!

— По праву… твой стол, — безголосо, одними губами выдавил из себя Юрий.

— Повтори!

— Твой стол, говорю, по праву! — будто плюнул, выкрикнул Юрий.

Словом увернулся от смерти Юрий. Гнев Михаила Ярославича схлынул, перед ним вновь стоял жалкий, петушистый и нелепый племянник, биться с которым — себя срамить.

— Так пошто ж ты новгородцев смущаешь?

Юрий испуганно вскинул глаза на брата:

— Не ведаю, о чем пытаешь…

— Ну, далее… — понудил его Михаил Ярославич.

— Великий князь, — послушно повеличал его Юрий.

— Так уж и не ведаешь? — Михаил Ярославич помолчал. — А из Новгорода-то мне верно доносят, что ты кремник свой да батюшкины храмы на Святую Софию менять собрался. Так ли?

— Не было того! — выкрикнул Юрий. — Не было!

Но не удержался, ухмыльнулся и тут же и себя, и Новгород выдал:

— А коли я им люб, так в том вины моей нет!

— Али не знаешь, что новогородцам-то тот и люб, кто всей Руси враг?

— Великий князь, да ить наговор все, со злобы да зависти нас с тобой рассорить хотят, — заюлил Иван Данилович, — ить мы тебе отныне как сыновцы [85] преданы…

— А вы мне и есть сыновцы! — оборвал его Михаил Ярославич.

Но не так просто было оборвать тихого Ивана Даниловича, когда он того не хотел.

85

Сыновцами назывались младшие князья, вассалы, а также и племянники.

— Дак ить разве мы в чем волю твою нарушили?

Великий князь оглядел всех, выпрямился в седле и сказал громко, чтобы услышали все:

— А воля моя в том, чтобы Русь едино крепить! Я на вашу отчину и имение не зарюсь, живите, как все мы живем — Божией милостью. Но знайте, отныне живете вы, как князья ваши — мои сыновцы, моей волей. Покуда я, Михаил Тверской, благословением Святого Духа великий князь всея Руси, не дам творить беззакония! — Он помолчал и вдруг гневно выдохнул: — Пошто убили князя Константина Олеговича?

Возникла долгая тишина. Лишь кони тверичей нарушали ее, глухо переступая по земле копытами да звякая ненароком железами.

Московичи при имени безвинно убиенного князя закрестились раскаянно.

— Так ить случай, — истово перекрестился и Иван Данилович. — Сами-то сокрушаемся.

— Али вы татаре? — укорил Михаил Ярославич московичей.

— Бес попутал, — вздохнул Иван Данилович.

— То-то, что бес…

Более говорить было не о чем. Михаил Ярославич тронул коня, но еще раз оборотился:

— Ты, Юрий, помни: коли в другой раз приду — не пощажу. А коли тебе татарский закон милей, — тяжело усмехнувшись, пригрозил он, — татар нашлю. На то мне и ханский ярлык дан. Чай, знаешь, они чиниться не станут.

— Что ты, Михаил Ярославич, великий князь, чай, все в Божьем Законе живем! — опять закрестился, на сей раз от татар, младший брат.

А старший, не глядя на князя, едва слышно, но все же так, чтобы разобрали стоящие рядом московичи, проговорил:

— Чай, нам известно, дядя, как ты тот ярлык покупал…

— Что шепчешь? — не расслышал Михаил Ярославич.

— Ничего, великий князь, — усмехнулся Юрий.

От разговора с московскими братьями осталась на душе какая-то слизь, подобная той, какую еще долго чуют пальцы, коснувшись нечаянно тухлого. Так в неводе среди живых, сверкающих серебром рыб вдруг попадется дохлая, распухшая от гниения, с полуосыпавшейся чешуей на тусклых боках, и вот ведь что примечательно — непременно ее и ухватишь, и потом как ни полощешь руки в быстрой волжской воде, все они слышат ее мертвый холод…