Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Выделив в словарном составе русского литературного языка несколько родов «речений», различных как по своему происхождению, так и по качественной характеристике («вразумительность», распространение, грубость и т. д.), Ломоносов пытается установить пропорцию и соотношение этих основных элементов речи в различных родах литературы, подобно тому, как химик стремится определить пропорцию и количество составных частей какого-либо вещества. На таком понимании и основано знаменитое учение Ломоносова «о трех штилях», изложенное им в статье «О пользе книг церьковных в Российском языке», которую он приложил к собранию своих сочинений в 1757 году. В зависимости оттого, в какой степени указанные элементы присутствуют в литературной речи, Ломоносов устанавливает наличие трех главных «штилей» — «высокого», «посредственного» и «низкого». Он указывает на практическую необходимость или пригодность каждого из этих стилей в том или ином жанре (роде поэзии или вообще письменной и ораторской речи) «Высокий штиль» образуется преимущественно «из речений Славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из Славенских, Россиянам вразумительных и не весьма обветшалых». «Сим штилем, — тотчас же поясняет Ломоносов, — составляться должны Героические Поэмы, Оды, прозаичные речи о важных материях, которыми они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются».

«Средний штиль» складывается из «речений, больше в Российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения Славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностию, чтобы слог не казался надутым». В нем можно употреблять и «низкие слова», «однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость», а вообще стремиться соблюдать в нем «всевозможную ровность», которая особенно нарушается от крикливого несоответствия «высоких» речений, попадающих в непосредственное соседство с простонародными. Этим «штилем» следует «писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия». Однако там, «где потребно изобразить геройство и высокие мысли» (т. е. в трагедиях), можно употреблять и «высокий штиль». «Среднего штиля» нужно придерживаться и тогда, когда пишутся «стихотворные дружеские письма, сатиры, еклоги и елегии».

«Низкий штиль» принимает речения «третьего рода» (т. е. тех, которых вовсе нет в церковнославянском языке) в смеси со средними, а «от Славенских, обще неупотребительных», Ломоносов советует «вовсе удаляться». Этим «штилем» надлежит писать комедии, эпиграммы, песни, а в прозе — дружеские письма, описания обыкновенных дел и пр. Допустимы здесь «по рассмотрению» и «простонародные низкие слова».

Признавая тесную связь русского литературного языка с церковнославянским, указывая на необходимость постоянно считаться с этим источником и пользоваться им «для изобилия речений» (т. е. для обогащения своего языка), отдавая должное древнему красноречию — преемнику греко-византийской культуры, Ломоносов твердо указывал дальнейший путь развития русского языка на основании его «природных свойств». Ломоносов заботится о том, чтобы язык науки и литературы, развивая свои возможности и сохраняя все свое богатство, красоту и силу, становился все более и более доступен народу. Поэтому еще в первой редакции своей «Риторики», относящейся к 1744 году, Ломоносов советовал оратору «убегать старых и неупотребительных речений, которых народ не разумеет, но при том не оставлять оных, которые хотя в простых разговорах не употребительны, однако знаменование их народу известно».

Разделение элементов книжного языка на известные и неизвестные народу «славенские речения» отвечает демократическим позициям, которые Ломоносов занимал во всех вопросах строительства русской национальной культуры.

Предложенная Ломоносовым теория «трех штилей» имела прогрессивное значение. Ломоносов считал необходимым сохранить непосредственную связь русского литературного языка со старой книжной традицией, выработанной на протяжении многих веков развития русской культуры. Синтез церковнославянского языка наших старинных книг и живого русского разговорного языка придавал нашему литературному языку устойчивость и способность противостоять любому чуждому и наносному влиянию. «Старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного Славенского языка купно с Российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков», — писал Ломоносов.

Теория «трех штилей» Ломоносова предъявляла требование к писателям пользоваться словесными богатствами русского литературного языка «рассудительно», применяя их по-разному в разных жанрах. Ломоносов справедливо рассматривал фонд старинных «речений» как источник, обеспечивающий стилистическое разнообразие русского литературного языка в различных жанрах, но он решительно выступал против злоупотребления старинной книжной традицией и, по существу, строго ее ограничивал. Он предостерегал против безудержного применения «славенщизны», которой щеголяли преданные старине книжники, и, напротив, требовал самого широкого внедрения просторечия.

Ломоносов стремился обеспечить всемерное развитие русского литературного языка за счет всех жизнеспособных элементов старого книжного и простонародного языка. Не порывая с прошлым, русская литература должна была получить новые средства для выражения новых идей, вызванных изменениями в исторической жизни народа. «Только гениальное научное прозрение, соединенное с глубоким знанием и проникновенным чутьем языка, позволили Ломоносову так блестяще разрешить эту основную проблему современности», — писал по поводу этой исторической заслуги Ломоносова академик С. П. Обнорский. [253]

253

С. П. Обнорский. Итоги научного изучения русского языка, «Ученые записки Моск. гос. ун-та им. М. В. Ломоносова», вып. 106; «Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры», т. III, кн. 1, стр. 4.

Ломоносов стремился расширить границы русского литературного языка, укрепить и развить его народные элементы. Приверженцы высокой «славенщизны» ожесточенно нападали на него и упрекали в том, что он будто бы принижает этим язык. Наиболее непримиримым противником Ломоносова выступал теперь Тредиаковский. Ломоносов окрестил его «Тресотином», позаимствовав это имя из комедии Мольера. Полемизируя с Тредиаковским по вопросу об окончании прилагательных во множественном числе, Ломоносов, восстававший против архаического окончания на «и» имен прилагательных мужского рода, написал язвительные стихи, в которых сказались его наблюдательность и тонкое чувство языка:

Искусные певцы всегда в напевах тщатся, Дабы на букве А всех доле остояться… В музыке, что распев, то над словами сила; Природа нас блюсти закон свой научила. Без силы береги,но с силой берега И снёгибез нее мы говорим снега.

Утверждая, что «ищет наш язык везде от И свободы», Ломоносов приводит несколько примеров книжного и народного произношения:

Или уж стало иль; коли уж стало коль; Изволиныне все твердят изволь. За спиши спишь,и спатьмы говорим за спати. Но что же Тресотин нам тянешь И не кстати?

И далее Ломоносов с неподражаемым сарказмом цитирует стихи самого Тредиаковского:

Свиныи визги ecuи дикий и злыи И истинный ти, и лживы и кривыи…

заключая эту цитату весьма энергичными словами:

Языка нашего небесна красота Не будет никогда попранна от скота!..

Задетый за живое как поэт и теоретик, Тредиаковский пишет пространное стихотворение, в котором упрекает Ломоносова за то, что он вводит в поэзию «грубый деревенский язык», и в крайнем раздражении обзывает его даже «крокодилом»:

Он красотой зовет, что есть языку вред: Или ямщичей вздор, или мужицкой бред. Пусть вникнет он в язык славенской наш степенный, Престанет злобно врать и глупством быть надменный; Увидит, что там кольне за коли,но только Кладется — как и долг — в количестве за сколько, Не голосчтется там, но сладостнейший глас; Читают оковсе, хоть говорят все глаз; Не лобтам, но чело;не щеки,но ланиты; Не губыи не рот, устатам багряниты; Не ныньтам и не вал,но нынеи волна. Священна книга вся тех нежностей полна…