Михаил Зощенко. Беспризорный гений

С началом революции все его военные награды не только потеряли значение – о них стало опасно вспоминать. Зощенко сохранил ордена и даже фотографии, где он, то совсем еще юный, то уже возмужалый, снят в форме офицера царской армии. Однако на одном снимке, групповом, где он изображен с офицерами своего полка, его рукой сделана надпись: «Золотопогонная сволочь» в 1916 году на фронте. Господа офицеры Мингрельского полка Кавказск. Гренад. дивизии. Я командир батальона. В центре. Группка идеологически не выдержана. Наша молодая общественность простит меня – был очень молод! В то время мне не было 20 лет. М. Зощ.». (Если быть точным, в 1916-м ему исполнилось 22 года.)

Он как бы просит прощения за то, что воевал! Но, скорее, надпись эта отдает мрачной иронией. Зощенко не зря «сходил на войну». Он вынес оттуда самое ценное: сильный жизненный материал, и что еще важнее – свой, неповторимый стиль. Из всего этого и выросла первая его книга «Похождение Назара Ильича, господина Синебрюхова» (1922), принесшая ему первую славу. На войне родился писатель Зощенко – и в «Синебрюхове» та же газовая атака описана уже по-зощенковски, лукаво и насмешливо… не зря он на позициях упражнялся в эпиграммах. И вот – уже зощенковский текст: «Немец хитрая сука, но и мы, безусловно, тонкость понимаем: газы не имеют право осесть на огонь… только прошел газ, видим – живые!»

Зощенко «вынес» с войны своего «народного героя», этакого русского Швейка, они «оба два» с Синебрюховым «солдаты Первой мировой»…

И что важно еще – на войне Зощенко выковал характер, из мальчика стал мужчиной, твердым и решительным. И это немаловажно: впереди были тяготы еще те!

Венок, сплетенный из старых нелепостей

Зощенко, в военной шинели, но без погон, возвращается в Петроград. Февральскую революцию 1917 года русская интеллигенция, к которой Зощенко себя причислял, считала торжеством свободы, все носили красные банты. Зощенко, после тесного общения с народом в окопах, уже представлял, к чему приведет нынешняя «свобода»… Но надо было как-то осваиваться.

«Самая пышная должность у меня была в 17-м году, – напишет он позже, в 1927-м, в биографической заметке «О себе». – После Февральской революции. Я был комендантом почт и телеграфа в Петрограде. Мне полагалась тогда лошадь. И дрожки. И номер в «Астории».

Я на полчаса являлся в Главный Почтамт, небрежно подписывал бумажки и лихо уезжал в своих дрожках.

При такой жизни я встречал множество удивительных и знаменитых людей. Например, Горького. Шаляпина как-то раз встретил у Горького».

«Мишка-башлык» – так называли Михаила Зощенко друзья из-за его привычки носить армейский белый башлык, чрезвычайно эффектно оттенявший смуглую южную красоту героя-фронтовика. В марте 1917 года на одной из вечеринок «хорошего общества», в котором Зощенко, герой и красавец, был желанным гостем, он познакомился с юной красавицей Верой Кербиц-Кербицкой, впоследствии ставшей его женой. Она была дворянка, натура тонкая, артистическая.

Каждая юность имеет свой стиль – навеянный, как правило, модным писателем. Помню, как мы ходили с суровыми лицами и с поднятыми воротниками, чувствуя себя героями то Ремарка, то Хемингуэя. Романтизм, столь необходимый юношеству, в семнадцатом году диктовали, как это ни странно, не Маркс и не Энгельс, а малоизвестные сейчас Вербицкая, Каменский, Арцыбашев и некоторые другие писатели, в чьих сочинениях благоухал «культ земных наслаждений», «культ тела», чувственная любовь и прочее в этом духе. И Зощенко отдал дань этой моде.

«О чем бы ни писал он тогда, – поведала в своих дневниках Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, – в его рассказах, новеллах, сказках, миниатюрах всегда присутствовала тема любви. Каждое письмо имело свое название, как художественное произведение: «Гимн придуманной любви», «Дайте мне новое», «Пришла тоска – моя владычица, моя седая госпожа…». Это были как бы стихотворения в прозе».

Вот один из шедевров тех лет, написанных… даже не хочется говорить – Зощенко. Скажем так – влюбленным (и более всего – в «изящный стиль») молодым Михаилом:

«Вместе с осенью пришло что-то новое… Какая-то тревога, может быть, печаль. А часто апатия, почти умирание… И капли дождя, что бьют по стеклу, – беспокоят…

Что они напоминают?

Да, слезы и Вашу печаль…

Помните, как Вы ждали осени? И вот пришла осень. Вот она, такая скучная и дождливая. Печальная. Пришла и покорила Вас, как покоряли уже и белые ночи, намеки ночей, и летнее небо, и даже белые цветы яблони…»

Да-а… В 1917 году герой Зощенко еще не стал тем полуграмотным водопроводчиком, которого так полюбили массы, особенно после того, как он неудачно сходил с одной аристократкой в театр.

Впрочем, новая жизнь уже вносит некий динамизм в прежнюю затхлую атмосферу будуаров и дворцов. Зощенко меняет содержание рассказов. В рассказе «Сосед» именно сосед оказывается важным действующим лицом – в прежней «красивой жизни» люди жили более «разрозненно», а тут – сосед по коммуналке, когда надо, оказывается под рукой. «Когда надо» – это когда молодая жена решает изменить своему престарелому мужу. Сюжет тут, надо сказать, довольно смелый, с неожиданным финалом – Зощенко уже понимает, что действие должно увлекать, шокировать, опрокидывать прежнее, застоявшееся… Муж, узнав про измену, не укоряет жену, а чуть ли не поощряет и даже – подсматривает! И обретя на фоне этих впечатлений прежнюю мужскую силу, властно возвращает себе жену. Рассказ, можно сказать, позитивный – и муж, и жена довольны финалом. Да – новые времена требуют нового. В рассказе «Актриса» тоже – неожиданный поворот:

«Дикий разгул и пьяная пляска… и высматривают случайную женщину. Хватают своими руками и куда-то несут с радостным воплем… Актриса дерзко и вызывающе смотрит им всем в глаза. Вот так. Что же они не трогают? Не хватают и не тащат… один солдат только грубо и больно толкнул ее в спину. Ай!.. И больше ничего…»

Рассказ этот имеет дату – 5 июля 1917 года, Петроград.

Да – новая реальность тут, безусловно, отражена. И уже есть зощенковская горькая насмешка: «Да, насилуют… Но совсем не тех, кто этого хочет!»

Однако в рассказе этом стара не только героиня – стар язык, напыщен и банален. «Смотрели солдаты на нее недоверчиво и изумленно…» Как-то слово «изумленно» не очень подходит для солдат. Можно подумать, что это писал не тот знаменитый Зощенко, которого мы знаем наизусть, а его какой-то слабый однофамилец.

Уехав из опасного и голодного Петрограда в Архангельск – по военной командировке, адъютантом дружины, пишет Вере Владимировне в прежнем стиле:

«…А с тоской сплелось сожаление. Сожаление о неслучившемся. Я метался по комнате и просил Бога, и как-то нелепо, неумело… Здесь, на Севере, одинокая могила моей юности. И здесь же венок, сплетенный из милых, старых нелепостей!

Как жаль мне своей юности!..»

Однако жизнь, похоже, не так безнадежна. Вот отрывок из его письма матери:

«…Но что это?

По-прежнему смеялись радостно гимназистки и глазки приятные делали, по-прежнему дамы, ухмыляясь чрезвычайно, кого-то прочили, что-то советовали…»

Зощенко, молодого красавца, офицера, естественно, сватали. Прежняя жизнь еще тянула к нему свои жадные руки. То соблазняла шикарная вдова, то прочили ему дочь богатого рыботорговца (или, может, работорговца), то француженка почти уже устроила их бегство в Париж. Но капризного Зощенко все это «не вдохновляло». Что же влекло его?