Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
Рассказала я эту историю гостям. Преподавательница примолкла, задумавшись, но всё же пробовала возражать — мол, и святые, бывает, ошибаются, а она точно знает от одной церковной старушки, что мясоеды попадут непременно в ад. В аду, по моим подсчётам, сразу оказалось многовато народу. Однако спорить со знатоками преисподней бесполезно — ничего, кроме взаимной гневливости, тут не бывает. И, будто упреждая нашу гневливость, апостол Павел наставляет из глубины веков: «Немощного в вере принимайте без споров о мнениях. Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи. Кто ест, не уничижай того, кто не ест» (Рим. 14, 1—3). Это главное — не унижать ближнего, а тем более из-за еды.
Словом, тут я вовремя вспомнила, как мама называла меня «помойщицей» за привычку
Расстались мы, как расстаются в Оптиной, друзьями и собираясь непременно встретиться в будущем году, чтобы поговорить уже подробнее о том, что так дорого сердцу в истории нашего Отечества.
ПАЛОМНИК С ВОСТОКА
В Оптиной пустыни несколько месяцев жил паломник казах, поражавший вот какой странностью. При виде любого священника он молниеносно бросался к нему и, распростёршись ниц на полу, припадал лицом к его ногам. Батюшки каждый раз поднимали его с пола и всячески урезонивали, но ничего не помогало. От встреч с казахом уже стали уклоняться. Во всяком случае, вспоминается такое. Молодой иеромонах вышел из храма и, опасливо оглядевшись, нет ли поблизости странного паломника, спокойно пошёл к себе в келью. И вдруг из-за дерева к нему метнулся казах и, распластавшись в пыли крестообразно, в каком-то священном ужасе припал к его ногам.
Почему он так делает, никто не знал, а понять хотелось.
— Может, у них на Востоке так принято? — говорили паломники из Рязани, не знакомые с нынешней цивилизованной Азией. — Восток — дело тонкое.
А смуглолицый казах идеально вписывался в этот псевдовосточный лубок. Послушание он нёс тогда на конюшне. И когда этот сын Востока как влитой сидел на коне, то оживали в памяти картины истории: бескрайняя степь, орда Чингисхана и кочевник, целующий туфлю повелителя. Словом, тут являло себя то лукавство человеческого разума, когда, не в силах объяснить необъяснимое, мы подгоняем ответ под вопрос.
Только позже стало известно: в монастырь приезжал по-европейски образованный казахский писатель. А попал он в Оптину так. Писатель сильно осуждал их приходского священника, попавшего тогда в больницу, а там — на операционный стол. Именно в тот день и час, когда оперировали священника, писателю в поликлинике удаляли зуб. Сделали ему обезболивающий укол, а дальше он ничего не помнил. Душа его отделилась от тела и попала в область адского ужаса. Здесь ему явился преподобный Амвросий Оптинский и грозно обличил за осуждение священства. Очнулся писатель уже в реанимации и объявил жене и детям, что душа его в аду, а это такая невыносимая пытка, что он уходит в монастырь навсегда.
Он действительно приехал в Оптину с решимостью остаться здесь навсегда, отмаливая свой грех в каком-то горячечном, безудержном покаянии. Но у писателя были дома малые дети, и после долгих уговоров его убедили вернуться в семью. Уезжал он из монастыря с неохотой. Но вот вопрос, не оставляющий меня с той поры: какой же ужас переживает душа на мытарствах, если этот европейски образованный человек повергался в пыль и прах перед каждым иереем? Земным рассудком этот ужас не понять. А мы-то по бесстрашию осуждаем.
ЦЕПЬ ЗОЛОТАЯ
Перед канонизацией Оптинских старцев мне поручили собирать материалы о чудотворениях, свершившихся по их молитвам уже в наши дни.
— Да этих чудотворений столько, — сказала мне тут же экскурсовод Татьяна, — что я никогда не пользуюсь примерами из книг, но рассказываю лишь о том, что произошло в нашей группе, и при этом у всех на глазах. Вот неделю назад был случай.
И Татьяна
рассказала историю про старушку рабу Божию Галину. Была эта Галина некогда знаменитой ткачихой и ставила рекорды, потому что с детства была быстроногой, и требовала выхода удаль души. А потом с быстроногой Галиной случилось то, что случается со всеми: молодость ушла — не простилась, старость пришла — не поздоровалась. Ноги у бабы Гали теперь бугрились узлами варикозных вен и отекали так сильно, что из всей обуви она могла носить лишь домашние тапочки.Однажды в магазине бывшая ткачиха перемерила, кажется, всю обувь, но в любой обувке ногам было больно.
— Попробуйте примерить вот это, — предложила ей продавщица итальянские сапоги из мягкой кожи и с нежным овечьим мехом внутри.
Обулась в них бабушка и себе не поверила: мягонько, удобно и тепло ногам.
— Беру, заверните, — растаяла она от счастья.
А потом посмотрела на ценник и поняла: эти сапоги не из её полунищей пенсионерской жизни, но из жизни, скажем, принцессы Дианы. Так началось то искушение, когда бывшая ударница коммунистического труда дала себе клятву — разобьётся в лепёшку, а купит сапоги. Жила она теперь впроголодь, экономя каждую копейку. А ещё устроилась консьержкой в дом для новорусских, где давали щедрые чаевые за услуги того рода, когда надо дотащить до лифта пьяную в хлам старшеклассницу и прибрать непотребства за ней. Девица, протрезвев, совала консьержке доллары и, матерясь, обещала, что обломает бабке рога, если та «стукнет» родителям о её похождениях.
Горек был этот лакейский хлеб, зато удалось купить сапоги. Именно в этих итальянских сапогах раба Божия Галина приехала на экскурсию в Оптину и летала здесь на крыльях счастья. А перед отъездом из монастыря сапоги пропали. Случилось это так. Ночевали тогда паломники в помещении, где народу было, как в бочке сельдей: трёхэтажные нары, а в узком проходе множество обуви и вещей. Просыпались паломники ещё затемно, чтобы, наспех побывав в храме, ехать потом дальше по другим монастырям. Первой в то утро проснулась студентка из Вологды и, перепутав спросонья обувь, сунула ноги в бабушкины сапоги и убежала в них на автобус или, может быть, в храм. Словом, пенсионерке достались сапоги студентки — точно такие же итальянские, но на несколько размеров меньше. Как старушка втиснула в них свои больные ноги и со стоном доковыляла до автобуса, об этом лучше не рассказывать. Но в автобусе она расплакалась так горько, что экскурсовод Татьяна отложила отъезд на полчаса и велела Галине идти к мощам преподобного Амвросия Оптинского и просить его о помощи.
— Батюшка Амвросий всегда помогает, — убеждала она рыдающую паломницу. — Это опыт.
— А как просить, чтобы помог? — робко поинтересовалась та.
— Обыкновенно — сначала покаяние, а потом прошение.
У мощей преподобного Амвросия Оптинского служили в тот час молебен. Пала старушка ниц пред мощами, желая покаяться, и вдруг вскипела гневом: выходит, украли у неё сапоги, да ещё и кайся при том? А знает ли кто, ценой каких унижений она зарабатывала на сапоги? И тут ей ярко припомнился тот первый случай, когда она помогала добраться до лифта старшекласснице в разорванном платье, а та плакала так отчаянно, что было понятно: надругались над ней. Ей бы пожалеть эту девчушку или броситься в ноги её родителям, умоляя: защитите своё дитя. Но она лишь молча потворствовала тому падению, когда девчонка спивалась у неё на глазах.
Старушка теперь сгорала от стыда, ужасаясь тому помрачению разума, когда сапоги и проклятые доллары стали для неё дороже чести и Бога. О пропаже сапог она уже не жалела. Но было так жаль эту несмышлёную школьницу, что старая женщина теперь молилась о ней. Сокрушаясь всем сердцем, она положила земной поклон перед мощами и обнаружила, что рядом с ней молится студентка в её сапогах.
Что было дальше, уже понятно. И когда паломница Галина вернулась в автобус в своей мягкой удобной обуви, все так обрадовались этой скорой, незамедлительной помощи дивного старца Амвросия, что дружно запели: «Радуйся, преподобие Амвросие, богомудрый учителю веры и благочестия».