Михайловский замок

– Во дворце они, на приеме. Их двое уже ожидают. Присядьте и вы.

Она провела в комнату, которая окнами выходила на площадь Коннетабля, а сама скрылась в детской.

В приемной действительно сидели двое. Один из них - европейского вида, хорошо одетый человек лет тридцати, с умным и тонким лицом художника.

Завидя Росси, он стремительно двинулся ему навстречу.

– Павел Иванович, дорогой, - ответил Росси дружеским объятием, - Що чего рад тебя видеть!

– Да я уж два дня как приехал. Справлялся о тебе у твоего отчима, а он в ответ только рукой машет, словно ты какой стал беспутный. Я, грешным делом, подумал, не пустился ли ты зашибать от огорчения какого или по слабости? Да нет, ясен ликом, как некий греческий бог.

– Какие бы огорчения на меня ни сваливались, я никогда не запью, сказал с твердостью Росси.
– Не сдаваться жизни хочу, а ее побеждать.

– Легко тебе гордо чувствовать - ты рожден свободным, - горько усмехнулся Аргунов и указал на сидящего на скамье человека довольно странного вида.
– А вот нам с Артамонычем без шкалика хоть в воду!

Сидевший на скамье вскочил и стал весело кланяться. Он был острижен празднично, "под горшок", волосы смочены квасом. Поддевка, хоть из дешевеньких, - новая.

– Вот, рекомендую, - сказал Павел Иванович, - изобретатель. Шутка сказать - самокат . выдумал. Из своей Сибири по нашим-то дорогам на нем прикатил.

– Дороги, что говорить, родовспомогательные, - кивнул Артамоныч.

– Полагаю, не везде пехтурой, где и подвозили тебя вдвоем с самокатом?
– подмигнул Павел Иванович. И, повернувшись к Росси, отрекомендовал: Зовется он - Иван Петров Артамонов.

– А ей-богу, не подвозили, - веселой скороговоркой зачастил Артамонов.
– Деньги нужны в мошне, чтобы подвозили, а у меня в кармане - вошь на аркане да блоха на цепи. Сейчас в разобранном виде моя машинка, а как соберу ее, просим милости поглядеть. Авось в грязь не ударим!

– Кому-кому, а тебе надо ладиться уж только на победу: сам знаешь, либо пан, либо пропал - перед государем нельзя тебе сплоховать.

Росси с интересом оглядел изобретателя. Был он сухой, среднего роста, с лицом остреньким, как у лисички. Глаза умные, с быстрым, легким взглядом. Глянут - сразу все высмотрят.

– Это, значит, про вас мне на днях говорил Воро-нихин?
– осведомился Росси.
– Не у него ли вы и остановились?

– А как же не у него, когда мы с ним во всем городе только и есть земляки. У них и стоим, у господина Воронихина, пока его величество перед свои очи не потребует.

– Император заинтересован его выдумкой, - пояснил Аргунов, - прослышал от кого-то, приказал выписать. Все сейчас ему предоставлено, чтобы он мог свою машину в совершенном виде представить. В случае успеха посулили дать вольную не только ему всей семье.

– А сорвется дело, - с привычной усмешкой сказал изобретатель, - ежели мы, к примеру, опростоволосимся, - плетьми угостят, не хвались!

Митя взволновался:

– За самокат дадут вольную? И всей семье посулили? Иван Петрович, да неужто?

– Царское слово - закон, - важно сказал самокатчик.

– Такие милости у нас всегда по капризу даются...
– Аргунов, видимо волнуясь, подошел к Росси.
– Иной талант, за границей прославленный, с отменным образованием, как мой отец и мой дед - знаменитости, да я сам только что королем польским за работу прославлен, - как были рабы, рабами умрем.

– Вы, Павел Иванович, блистательно закончили Останкинский дворец, деликатно желая перевести разговор в другое русло, сказал Росси.
– Я от самого императора слышал: феерия - не дворец. И какие великолепные празднества завершили окончание.

– А кончил я дворец строить, меня граф откомандировал сюда сопровождать обоз мебели. Дни свои проводить стану подручным у Кваренги по перестройке Фонтанного дома. Ну, это еще терпимо: понижение в работе. Но торговаться с вашим отчимом насчет продажи его павловской дачи графу много хуже. Горячий и, простите меня, грубоватый человек ваш отчим, Лепик. Вам, конечно, о продаже дачи известно?

Карл вспыхнул, но тотчас утвердительно кивнул головой. Ему о продаже дачи мать и отчим еще ничего не сказали. "Ну что же, - подумал он, отличный случай окончательно отделиться от родных и начать вполне самостоятельную жизнь. Давно нет родного дома..."

Росси овладел собой и, отстраняя досадные мысли, с искренним восхищением стал хвалить убранство Останкинского дворца.

– Все свидетельствует о совершенстве вашего вкуса, Павел Иванович, о вашем великом таланте декоратора...

– А вот ихний граф, знать, невысоко ценит талант, - неожиданно тонким голосом сказал самокат" чик, - простую баньку им по-черному для людей заказал выстроить, это после расчудесного их дворца! Да это же так, словно б цветистую бабочку запрячь воду возить!

Он захохотал, но тут же застыдился, умолк, из угла стал глядеть волком.

– Должность крепостного архитектора таит в себе большие опасности, мрачно проговорил Аргунов, - и чем он даровитей, тем горше его судьба. Пройдет у барина каприз строить, и он вчерашнего творца, которым восхищалась хотя бы и Европа, повернет, пе моргнув, в лакеи, в свинопасы.

Аргунов прошелся по комнате и стал перед Росси.

– Вот бегаю я сейчас, как мальчишка, достаю для дачи образцы обоев, чиню мебель, которую любой столяр лучше меня чинить может. А как подрядчик ремонт затянул, мало считаясь с моими только что признанными заслугами, через канцелярию прислал граф мне лично позорный выговор с наложением смехотворного наказания, заставившего меня вспомнить детство, когда за шалости мать без сладкого оставляла.

– А ну-ну, какое такое наказание?
– с веселым любопытством спросил Артамонов.

– Граф приказал снять меня со "скатертного стола", то есть с улучшенного довольствия, и перевести на харчи, общие с прислугой. Самое же обидное, что ничего я не строю с той самой минуты, как зарекомендовался первоклассным строителем.

Аргунов сел на место рядом с Росси и, невесело ухмыляясь, сказал:

– До нелепости сужен сейчас круг моей деятельности. Приставлен я, кроме всего прочего, к наблюдению за гуляющими в Фонтанном саду, дабы они фруктов, вишен, малины не рвали...

– Вот тут и запьешь горе водочкой, - щелкнул изобретатель себя по горлу, доканчивая речь Аргунова.

– Но ведь граф Шереметев не невежда, - возмутился Росси, - он учился в Лейденском университете, в искусстве, несомненно, понимает. Как же так грубо третировать художника?

– Понимание искусства не препятствует собственных крепостных художников считать своей вещью и распоряжаться ими как мебелью. Брат мой, Николай, прославленный своими портретами фельдмаршала

Шереметева и прочими, который на правах друга жил с барином за границей, - разве отпущен им на волю? Да о чем говорить, если сам Андрей Никифорович Воронихин вовсе недавно получил вольную.