Мика и Альфред

Воровская примета, как, впрочем, и все приметы, была основана на опыте народа и на его же народной мудрости. Она гласила: «Деньги прячут в платяном шкафу на полках со стопками чистого постельного белья — под или в середине стопки, с правой стороны. Золотишко и камушки — в цветочных горшках. В земле или на самом дне, под землей».

Кстати, все золото, добытое в недрах роскошной квартиры заведующей алма-атинской торговлей, было извлечено из цветочных горшков с подлинно народным казахским орнаментом!..

То же самое произошло и с мудрым директором Капчагайского рыбсовхоза. Цветы в горшках у него не водились, а вот деньги были надежно спрятаны в платяном шкафу, на полках чистого постельного белья, в самой середке, между простынями и пододеяльниками. Именно справа. Ибо директор был, как и большинство людей на земле, правшой. Так какой рукой он укладывал под белье свои «рыбные» сбережения?… Правильно!

Оба раза примета сработала безотказно, что позволяло прочно уверовать в несокрушимую силу и мудрость народа. В том числе и воровского…

На смену естественному волнению и страху неожиданно пришло неестественное состояние опьяняющей безнаказанности! Мика совсем обнаглел: зашел на кухню, взял с плиты большой казан с остывшим бешбармаком — наваристым бульоном с плоскими кусками вареного теста и баранины и вышел в сад.

Псы при виде Мики хотели было залаять от радости, но Мика только посмотрел собакам в глаза и отрицательно покачал головой. И собаки молча облизали Мику, виновато поджав хвосты. А Мика поставил перед ними казан, погладил их и под благодарное собачье чавканье быстро перемахнул через директорский забор. Пораженный Лаврик последовал за ним.

…Упиханные пачками денег, полученными от бердичевско-талды-курганского дантиста и «экспроприированными» у счастливого директора Капчагайского рыбсовхоза, Мика и Лаврик, невыспавшиеся, издерганные ночной нервотрепкой, катили в Алма-Ату первым же утренним автобусом.

— Мишаня… А как это ты?… С волкодавами? — с интересом спросил Лаврик и прищурился, глядя на Мику.

Мика и сам недоуменно пожал плечами, ответил через паузу:

— А ч-ч-черт его знает… Понимаешь, я просто ОЧЕНЬ ЗАХОТЕЛ, чтобы они не залаяли…

***

А дальше пошло-поехало!..

И ведь действительно «поехало». Стали выезжать на гастроли в другие города, подальше от Алма-Аты. В Чимкент, в Джамбул, в Кентау…

Очень полюбилась Арысь. Такой узловой военно-тыловой госпитально-железнодорожно-эвакуационный перекресток. Начальства там жило — хоть отбавляй!.. Каждый хапал, как мог и сколько мог. Ну просто грех было такого не «обнести».

Однажды добрались даже до Семипалатинска, где километрах в пяти от городской черты, на берегу Иртыша, стояли тщательно охраняемые коттеджи партийно-хозяйственного актива области. «Тряхнули» их — немерено! Но и отрываться пришлось со взмокшей задницей. Чуть не перестреляли, как куропаток!..

Зато на обратном пути, в Усть-Каменогорске, шикарно «взяли» всю трехдневную выручку закрытого продовольственно-промтоварного распределителя для ответственных работников города и прилегающих к нему районов. Спокойненько, без шума, без стрельбы — то, что доктор прописал… Мика поболтал с охраной, как-то странно, по-своему, на них посмотрел — они и отключились. Слава Богу, не до смерти. Хотя Мика потом почти всю ночь плохо себя чувствовал: голова болела, тошнило, температурил…

Передвигались на всех видах транспорта того времени — от мягкого вагона еле волочащегося пассажирского поезда до несущихся платформ воинских эшелонов. От грузовых, полуторок и автобусов до транспортных самолетов «Ли-2»…

Перешерстили за полгода уж совсем дальние районы — Караганду, Темиртау, Аркалык.

В Алма-Ату всегда возвращались к Лавриковой «марухе» — Лильке Хохловой. У той свой деревянно-саманный домик на Курмангазы, в глубине квартала, за спинами пятиэтажных каменных многоквартирок. И садик маленький с яблоками у Лильки свой, и никто ее не трогает, как вдову погибшего воина Гвардейской Панфиловской дивизии, и никто не указывает ей, как и с кем жить вдове дальше…

А вдове всего-то двадцатый год! Выскочила за Серегу Хохлова в шестнадцать — как только паспорт дали, сразу же после «ремеслухи» и практики на камвольном комбинате. А уже в девятнадцать стала вдовой. И домик этот унаследовала. Хоть он и принадлежал когда-то родителям Сереги. Они после «похоронки» на Серегу в Гурьев переехали.

А что постояльцев к себе пустила, так вон в Алма-Ате крыши нет, под которой не жили бы посторонние люди. А куда им деваться? Война… А ейные ребята платят исправно, не безобразят, курят только в садике, в доме — ни-ни, а кто они такие, чем занимаются, ей, Лильке Хохловой, вдове героя-панфиловца, погибшего под Москвой, без разницы. Все чин-чинарём, все по закону.

Вот такая была легенда, где каждое второе слово было чистейшей правдой. Это на всякий случай. Если кто поинтересуется.

Еще до вселения Лаврика в Лилькин домик и уж совсем задолго до появления там Мики Полякова к бывшей невестке из Гурьева приезжали неутешные Серегины родители. Привозили рыбу — соленую, копченую, вяленую. Икру осетровую…

На второй раз отец погибшего Сереги заявился один. Напились они вместе с Лилькой на помин души погибшего Сереги-героя, а потом «батя» стал к Лильке под юбку лезть. Та ни в какую! Тогда он пообещал ей этот домик насовсем отписать. Лилька, не будь дурой, тут же и заставила его сочинить эту бумажку в лучшем виде и по всей форме. Ну а потом, само собой, переспала с отцом своего погибшего муженька. И, надо признать, с огромадным удовольствием!

Такой крепкий мужик оказался! Совсем Лильку загонял… Покойному Сереге рядом со своим папашкой в этом сладком деле рядом не стоять. До утра тесть не слезал с Лильки — то так ему подавай, то этак…

Лилька тогда и не знала всех этих приемов, которыми Хохлов-старший невестку охаживал. Ох уж эти гурьевские… И чего они такие здоровые?! С икры осетровой, что ли?…

А Лаврика она сразу полюбила. Как увидела на танцплощадке под звуки «Рио-Риты» в городском парке, который потом стал называться «Парк имени двадцати восьми героев гвардейцев-панфиловцев». Немного длинновато, но торжественно. А для Лильки особенно…

Ей в Лаврике все нравилось. И голубые полоски тельняшки из-под беленькой рубашечки-апаш. И пиджачок в талию. И дорогие хромовые сапожки в гармошечку с вывернутым поднарядом.

И обхождение — нежное, без привычного матерка, без непонятных блатных словечек. Уважительное — ресторанчик в парке, кафе в Оперном театре. И воровская таинственность, и подарочки маленькие, но очень ценные — часики золотые, колечко старинное с драгоценным камушком… Хоть и понимала Лилька, что не купленное это, а краденое, все равно любила Лаврика всей душой и, конечно, самое главное, всем своим молодым и крепким телом! Потому как Лаврик был не скаковой жеребец пополам с ненасытным кобелем вроде «бати» из Гурьева, а ласковый и внимательный к ейным чувствам и желаниям, очень чуткий, молодой и тоже очень крепкий человек!..