Мико

— Жюстин...

Их губы встретились. Он почувствовал на своей щеке ее горячие слезы, теплое дыхание девушки слилось с его дыханием, и он подумал: “Как хорошо, что я дома”.

— Я сожалею, что наш телефонный разговор закончился так неудачно, — сказала она.

Их начали толкать, и он понял, что они стоят на пути пассажиров только что прибывшего самолета. Они отошли в сторону.

— Я тоже сожалею об этом, — ответил он. — Я был выбит из колеи — надо было столько успеть сделать, а времени не хватало.

Он отметил, что Жюстин изменила прическу. Волосы стали длиннее и вились наподобие львиной гривы. Темно-красные отблески в волосах окружали ее голову сияющим нимбом.

— Мне нравится, — сказал он, не выпуская ее из объятий.

— Что нравится?

— Твоя прическа.

— Пустяки, — улыбнулась Жюстин. — Важно одно: ты снова Дома, живой и невредимый.

Когда они направились к стеклянной двери терминала, она положила голову ему на плечо, и Николасу пришлось взять багаж в другую руку.

Ему показалось странным, что она ничего не сказала о своем отце. Но, учитывая то, что предстоит впереди, он подумал, что сейчас не самое подходящее время спрашивать ее об этом.

— Тебе нравится твоя новая работа?

— О да! — Она увлеченно начала рассказывать о трех основных проектах, над которыми ей поручил работать Рик Миллар. Рассказывая, Жюстин, как это часто с ней бывало, превратилась в маленькую, полную жизни девочку. Было интересно наблюдать, как в такие минуты ее застенчивость куда-то испарялась. Теперь она казалась ему совсем взрослой и уверенной в себе. Он слушал и удивлялся: работа сделала ее совершенно другой за такое короткое время.

Но когда она кончила рассказывать, ее неуверенность вернулась. Он не знал никого, чьи глаза могли бы сказать больше, и, когда она посмотрела на него, он увидел, что она нуждается в одобрении. В ее взгляде был некий сдержанный холодок, который он помнил еще с первых их встреч и который он предпочитал откровенным попыткам удержать его на коротком поводке.

Он засмеялся и сгреб ее в охапку:

— Это замечательно! Тебе давно надо было выбраться из своей раковины.

— Но послушай, Ник, я вовсе не хотела сказать, что собираюсь торчать здесь целую вечность и...

— Однако же ты сказала, что тебе это нравится, — возразил он.

Внезапно она показалась ему очень трогательной и беззащитной, и он прижал ее к себе, как потерявшегося ребенка.

При выходе из аэропорта их дожидался роскошный серебристый лимузин. Николас остановился, но Жюстин потянула его за руку.

— Пойдем же. Я решила прокутить часть своей новой зарплаты. Доставь мне такое удовольствие.

Николас с неохотой отдал свой багаж шоферу в униформе и, нагнув голову, сел рядом с Жюстин на плюшевое заднее сиденье. Она дала указания водителю, и они влились в медленный поток машин, движущихся по направлению к автостраде Лонг-Айленда.

— Я так понял, что Гелда решила не видеть отца.

— Ты не слышал, как я просила посмотреть на гроб. — Жюстин отвернулась.

— Обо всем позаботились заблаговременно, не было никакой необходимости в нашем присутствии. — В машине повисла тишина, как будто между ними натянули занавес. — Твой отец...

— Не начинай это снова, Ники! — Она повернулась, и он увидел в ее глазах злость. — Я никогда не могла понять, почему ты согласился работать на него. На этого презренного человека.

— Он любил своих дочерей.

— Он не любил себя и не умел любить других.

Николас сцепил пальцы в замок и зажал их между коленями. Может быть, это и неудачный момент, чтобы рассказать ей все, но другого времени все равно не будет. Она имеет право знать. Он не может вести с ней двойную игру, как это принято у восточных людей.

— Твой отец предоставил мне полный контроль над компанией.

Под ровное гудение мотора за окнами проплывали пригороды Квинса. Наступила неловкая пауза.

— Это плохая шутка. Ник, — сказала она.

Он мысленно напрягся, готовясь к буре.

— Я не шучу, Жюстин. Шесть месяцев назад он сделал дополнение к завещанию, согласно которому я становлюсь президентом “Томкин индастриз”. Билл Грэйдон засвидетельствовал мою подпись под завещанием в Токио.

— Ты подписал эту грязную бумагу?! — Она отпрянула в угол сиденья. — Ты согласился на это!.. — Она покачала головой, словно не веря тому, что услышала. — Но это же безумие! — Слова, казалось, застревали у нее в горле. Она провела по лицу рукой, как бы стирая образ сидящего рядом с ней человека. Как будто это могло зачеркнуть сказанное им. — О Боже, нет! Это невозможно. — Она убрала руку и посмотрела на него в упор. Ее грудь бурно вздымалась. — Я думала, с этим покончено. Я думала, смерть моего отца раз и навсегда положит этому конец, и я окончательно порву с той жизнью, которой он жил. “Томкин индастриз” была построена на крови и слезах тех, кого отец считал нужным сокрушить на своем пути к вершине. Это так же верно, как то, что мы сидим сейчас с тобой рядом! — Она криво усмехнулась, и ему показалось, что она собирается плюнуть. — К вершине... Вершине чего, Ник? Что могло быть столь важным, чтобы заставить его относиться к нашей матери, Гелде и мне как к вещам — полезным, когда он нуждался в нас, и не заслуживающим внимания, когда он был занят... восхождением к вершине. — Николас молчал, полагая, что лучше дать ей выговориться. — И теперь, — она засмеялась истеричным смехом, — теперь, когда моя жизнь наконец может войти в нормальное русло, ты сообщаешь мне, что я снова связана с “Томкин индастриз” — душой и телом.

— Я только сказал, что подписал завещание.

— А ко мне, значит, это не имеет никакого отношения! — взорвалась она. — Мы собирались через месяц пожениться! Или ты забыл об этом по дороге домой?

— Жюстин, ради Бога...

— Нет и нет! Это касается меня, так же как и тебя. Только такому ублюдку, как ты, это не пришло в голову. Признай же это хоть теперь, черт тебя побери! — Ее глаза горели, лицо побагровело от гнева. — Ты знаешь, как я относилась к отцу. Ты знаешь, как я относилась к его компании. Я думала, что ты работаешь на него временно. Я думала... О Боже! — Она уронила голову на руки и разразилась слезами отчаяния. — О, как я тебя ненавижу! Что ты с нами сделал!

Николас откинул голову на бархатное сиденье и закрыл глаза.

— Я действительно предполагал, что это будет временная работа, Жюстин. — Он убеждал ее мягко и проникновенно, модулируя дыханием тон голоса. — Но жизнь течет, события заставляют нас изменять свои планы. Этот поток несет нас...

— Только, пожалуйста, не надо опять развивать идеи кармы, — прошипела она. — Я не желаю знать это мракобесие, эти мумбо-юмбо. Практикуй эти штучки со своими японскими друзьями, а не со мной!

— Жюстин, — просто сказал он, — мы оба измучены. Я долго думал, прежде чем принять решение, и я...

— Но ты не думал обо мне, не думал о том, что буду чувствовать я!

— У меня были причины более важные, чем твои капризы, — не выдержал он.

— А теперь послушай меня. Всю жизнь я слушала то, что говорил мне отец, что говорили мне все мои мужчины. Я подчинялась им, точно послушная девочка. Но с этим покончено. Потому что нет ничего важнее того, что хочу я сама. Никогда в жизни я не имела того, что хочу. Я всегда боялась поступать по-своему, потому что отец говорил мне другое, мужчины говорили другое, они учили меня, как надо себя вести, что делать, что говорить. Теперь я и только я отвечаю за свою жизнь, за свою судьбу. Не отец и никто другой, даже не ты, Николас!