Миланский черт

Снегопад прекратился, с крыш уже капало. Из печных труб курился дым, и заснеженные дома с горящими окнами напоминали рождественские картинки.

На этот раз над дверью «Каза Кунигл» горел фонарь. Соня постучала, и дверь сразу же открылась, как будто ее уже ждали.

На этот раз Сераина ее узнала.

— Он в том же состоянии, — сказала она. — Вряд ли вам удастся с ним поговорить.

— Я хочу поговорить с вами.

Сераина отступила в сторону, впустила Соню в подъезд и закрыла тяжелую дверь. В доме пахло яблочным пирогом, который остывал на комоде в коридоре. Сераина явно не собиралась приглашать Соню к себе в квартиру.

— У меня мало времени. Ко мне сейчас должны прийти.

— Когда пошел снег, вы сказали, Урсина вытряхивает перину.

— Да, так у нас здесь говорят, когда идет снег в неурочное время.

— Это слова из легенды о Миланском черте.

— Это не легенда.

Соня на мгновение лишилась дара речи.

— Я вас сегодня видела в церкви. Видела, как вы молились. Кто верит в Бога, должен считаться и с чертом.

— А вы не могли бы рассказать мне эту историю? В моей книге вырваны несколько страниц.

— Я жду гостя с минуты на минуту. Приходите завтра. — Сераина открыла дверь, недвусмысленно давая Соне понять, что ей не до нее. — После обеда. Я обедаю рано.

Соня прошла мимо нее на крыльцо.

— Когда моя мать была молодой, ей однажды ночью приснилась Урсина. Она плакала кровавыми слезами, сказала мать. А утром ее черные волосы стали белыми как снег.

Когда она шла назад, вдруг погасли все огни. Улица погрузилась во мрак. Дома ослепли и, не мигая, смотрели черными четырехугольниками окон. Вместе с огнями исчезли и звуки. Бубнивший где-то вверху телевизор резко умолк.

Соня остановилась и поискала в сумке фонарик. Но он остался в комнате. Она двинулась дальше. Почти на ощупь.

На главной улице тоже была непроницаемая темень. В окнах кое-где помигивали свечи и сновали тени.

Соня побежала. Там, где обычно, как пассажирский лайнер в море, сиял окнами «Гамандер», теперь лишь чернел зловещий силуэт.

Но когда она добежала до въезда на территорию отеля, послышался шум запускаемого генератора. «Гамандер» медленно зажег огни, которые, несколько раз моргнув, вошли в нормальный режим и горели ровно.

В деревне по-прежнему было темно.

В эту ночь Соня даже не пыталась уснуть без теместы. Но когда она проснулась, действие таблетки кончилось, а ночь еще нет.

Ей приснилось, что она слышит какие-то звуки. Позвякивание, побрякивание, постукивание — как будто Паваротти порхал по своей клетке. Звуки были настолько явственными, цветными и трехмерными, что она включила свет и прошла в ванную.

Но никакой клетки там не было. Она увидела лишь огарок свечи, которую оставила в раковине на тот случай, если отключат генератор. Его тарахтение все еще было слышно где-то внизу.

Она вернулась в комнату и отодвинула занавеску на окне. В деревне света все еще не было. Но питавшийся от генератора уличный фонарь на автостоянке перед отелем бросал тусклый круг света на мокрую дорогу.

Соне вдруг показалось, что в этом круге она на секунду увидела чью-то фигуру.

10

На следующее утро снег в деревне растаял. Но когда ветер изредка приподнимал завесу тумана, вершины гор поблескивали белизной.

К Соне на утро был записан доктор Штаэль. На этот раз у него не было ни головной боли, ни похмельного синдрома.

— Так что решите сами, какой вид массажа мне сейчас больше подходит, — попросил он.

Соня решила, что нейропсихологу больше всего подходит шиацу головы. Она принялась пальцами обеих рук массировать кожу на голове от лба до шеи. Доктор Штаэль только что принял душ, и его густые седые волосы казались на ощупь мокрой шкурой белого медведя.

Штаэль закрыл глаза.

— Послезавтра я уезжаю, — произнес он через некоторое время.

— Завидую. Я бы тоже не прочь уехать, — ответила Соня.

Он открыл глаза, и их взгляды встретились в перевернутом виде.

— Вот как? А мне казалось, вы уже вошли во вкус…

— Мне тоже так казалось.

Она взяла в каждую руку по пучку волос и легонько потянула их в стороны.

— Перевернутый крест?

Соня взялась за следующие два пучка волос. Не прерывая своих манипуляций, она рассказала ему о втором перевернутом кресте.

— Значит, кто-то продолжил эту историю с того места, на котором закончил сборщик молока?

— Кто-то или что-то. — Соня начала массировать большими и указательными пальцами мочки ушей. — Что-то сверхъестественное.

Доктор Штаэль не стал комментировать ее последнее замечание.

— А пианист?

— Что — пианист?

— Я же не слепой.

— Похоже, не судьба.

— Жаль. Вы были прекрасной парой.

Соня на несколько секунд надавила во внутренние уголки глаз. Потом принялась массировать подушечки его кустистых бровей.

— Можно задать вам один вопрос, который не совсем относится к области ваших исследований?

— Пожалуйста. Если речь идет не о любви.

Круговыми движениями пальцев она продвигалась от висков вниз, к мышцам височно-нижнечелюстных суставов.

— Вы допускаете существование черта в одной из этого множества действительностей?

Доктор Штаэль не торопился с ответом.

— Да, — ответил он наконец. — Причем в каждой из них.

у нас дождь

а вообще?

никакого вообще льет и льет

а у нас прошел снег

ну хоть что-то

Дырявая завеса облаков бросала на Валь-Гриш тревожные тени. В узких переулках витали кухонные запахи, из какого-то окна лилась печальная тирольская песня.

Дверь дома Сераины была открыта, из коридора доносились приглушенные голоса. Когда глаза Сони привыкли к полутьме, она увидела двух женщин, разговаривавших с худым, сгорбленным мужчиной. Это был Казутт. Он подошел к двери, и Соня увидела, что он выбрит и причесан, в чистой рубашке и в галстуке. От него пахло одеколоном, который, однако, не совсем успешно заглушал запах пота. Глаза у него были красные.