Милочка

— Бабуся! Мне ужасно есть хочется… — заявила она.

— Дуняша! Марфа! Эй! Кто тут? Давайте скорее барышне завтракать! — крикнула бабушка, стуча костылем, всегда находившимся у ее кресла.

И, надо признаться, такого роскошного завтрака, как в этот раз, давно уже не бывало в барском Ивановском доме.

Няня той порой была отпущена и пошла отдохнуть с дороги.

— Ах, бабуся! Какая у вас тут славная речка! Просто прелесть! — говорила Милочка, доедая сладкий пирожок и посматривая на сад, видневшийся в открытое окно. — Вода светлая, чистая… дно видно… все песочек, камешки блестят… маленькие рыбки так и мелькают… Это — пескари… У нас их тоже много… Я видела большого черного рака… пошла к нему, а он пятится… я только что хотела взять его, а он меня клешней за палец хвать!.. У-у, какой противный! Так он мне больно сделал… Я опять ужотко пойду на реку…

— Ах, Боже мой! Милочка… что за выражение — «ужотко»! — воскликнула бабушка.

— А это значит «ужо», «после», у нас так говорят! — пояснила Милочка.

— Мало ли что у вас говорят… Да! Вот еще хотела сказать тебе, душечка… — начала бабушка, собираясь толком поговорить с Милочкой. — Нельзя бегать одной купаться…

— Отчего «нельзя»? Можно! — спокойно возразила ей девочка.

— Нехорошо, милая… — продолжала бабушка. — А где ты купалась? В каком месте?

— А тамотко, — под ветлами…

Бабушка даже руками всплеснула.

— Ах, Боже мой! Милочка… Да разве можно так говорить… «Тамотко»! Что это за «тамотко»? — говорила старушка. — Нужно говорить «там»…

— Ну, хорошо, бабуся!.. «Там-там, там-там!» — запела Милочка и, поцеловав бабушку, побежала знакомиться с цветником и со всеми уголками обширного Ивановского сада.

По своей привычке рассуждать с самой собой, бабушка, оставшись одна, с чулком в руках, принялась шептать про себя:

«Вот так воспитание!.. Одна бегает купаться, в окна лазает… а говорит-то как! «Ужотко»… «тамотко»… Отличное воспитание, — нечего сказать!.. О, Боже, Боже мой! И что хотят сделать из этой несчастной девочки! Я уж, право, не понимаю… Нужно бы прибрать ее к рукам… Вот, если бы она пожила у меня с полгода или год, я бы забрала ее в ежовые рукавицы… Да!»

И бабушка внушительно покачала головой, смотря поверх очков в пустой угол и мысленно представляя себе, как она «прибирает» к рукам своевольную, необузданную девицу, пожаловавшую к ней в гости…

IV Ужасное происшествие, окончившееся, впрочем, очень приятно

На другой же день в барском Ивановском доме, по словам прислуги, «вышла большая неприятность».

Дело началось с самого, по-видимому, незначительного и невинного разговора.

— У вас в комнате, бабуся, ужасно спертый, тяжелый воздух… — говорила Милочка за утренним чаем. — Отчего у вас окна не выставлены?

— Давно уж, душечка, не выставляю… так уж привыкла… спокойнее! — ответила ей бабушка.

— Но ведь спать в таком воздухе очень нездорово! — рассуждала внучка. — Я слышала, как доктор говорил мамаше, что для здоровья главное — чистый воздух, что от испорченного воздуха люди могут даже умереть… Вон вы, милая бабуся, какая бледная… Вы, может быть, оттого и бледная, что спите в душном воздухе!

— Нет, Милочка, — ничего! Я уж привыкла, — нахмурив брови, отозвалась старуха.

Она, обыкновенно, сердилась, когда с нею заговаривали о том, почему она не выставляет у себя в комнате зимних рам.

— И без того иногда плохо спится… а тут с одними-то рамами еще хуже будет!

— Напротив, бабуся, — лучше станет… Вы будете крепче спать, — настаивала Милочка.

— Ну, уж нет, — благодарю покорно! — твердила бабушка.

На том разговор и кончился.

Милочка на минуту задумалась, как бы что-то соображая, и затем ушла в сад.

Она в то утро опять одна сбегала на речку купаться, и бабушка опять стала ворчать на нее.

— А вы, бабуся, не купаетесь? — спросила ее девочка.

— Нет, Милочка! Я уж давно не купалась… — ответила ей Евдокия Александровна.

— Так вот ужо после обеда, — перед чаем, — и пойдем вместе!

— Мегси, моя милая! Я уж лет пятнадцать как в воде не была…

— Так давно? — удивилась внучка. — Так вот, бабуся, оттого-то вам и надо сходить покупаться…

— Стара я, матушка, стала…

— Так вы бы далеко не плавали, а у берега бы побулькались немножко… все-таки бы освежились! — уговаривала внучка Евдокию Александровну.

— Чего ж мне освежаться? Мне и без того не жарко… — говорила бабушка. — Старая-то кровь плохо греет.

— А мамаша, вон, купается почти каждый день… — продолжала Милочка. — Она говорит, что «как выкупаешься, так точно десять лет с плеч долой!»…

— Твоя мамаша еще женщина молодая… Сравнила со мной! — возражала бабушка.

— Вот и вы, бабуся, если бы покупались, десять лет с плеч сбросили бы, — настаивала Милочка.

— Нет, душечка! Я уж откупалась…

— Ну, бабуська, какая вы упрямая! Вы совсем меня не слушаетесь! — сказала в заключение Милочка.

Бабушка усмехнулась, а барышня, вскочив на подоконник, проворно спустилась в сад, карабкаясь по стене. Бабушка не успела и рта раскрыть, чтобы остановить Милочку от такого неприличного поступка и сделать ей надлежащее внушение, как Милочки уже и след простыл.

— Вот оно — воспитание!.. Ужас! Ужас! — брюзжала старушка, смотря поверх очков на то место окна, где за минуту перед тем ей в последний раз мелькнуло Милочкино личико, веселое, смеющееся, залитое румянцем и солнечным светом.

— Нет! Надо будет заняться ею хорошенько… быть с нею построже! — продолжала бабушка.

Но после того она уж не заговаривала с Милочкой о купанье — для того, чтобы та опять не пристала к ней с просьбой идти с ней купаться.

За обедом Евдокия Александровна опять имела случай убедиться, как плохо воспитана эта «несчастная» девочка.

— Я, бабуся, была в деревне Терентьевке… знаете тамотко, за мельницей, под горой… — рассказывала Милочка, кушая суп и с аппетитом набивая себе за обе щеки вкусные клёцки. — Я там познакомилась с Анюткой, с Фроськой, с Митькой, с Филькой…