Милость Господня

Однако все это были слишком заумные рассуждения. Общественное сознание требовало, как всегда, не философской сложности, а обывательской простоты. Неудивительно, что при таком запросе статья «Лицом к миру», написанная Бертраном Милле, произвела эффект взорвавшейся бомбы.

Аббат Милле, глава прихода в небольшом городке Овер-сюр-Уаз, где, кстати, работал, а затем и похоронен Винсент Ван Гог, сам был поражен успехом своего поста, вывешенного в сетях. В интервью, данном через несколько дней радиостанции «France Inter», он сказал, что и подумать не мог, что его коротенькая заметка, всего десять строк, привлечет такое внимание. Ведь, в сущности, он высказал элементарную мысль. События последнего времени свидетельствуют о том, что Бог обратил Свое лицо к миру. Он вопрошает нас: чего мы хотим? Он спрашивает нас: чего мы ждем от Него? Исцеление искренне верующих – это знамение. Это знамение, не замечать которого может только слепой. Теперь, вероятно, будет исполняться любая молитва, повторяю: любая, если она искренняя и страстная, если она благая, не отягощенная своекорыстием и тщетой. Молитва смирения, а не гордыни. Молитва не ума, но сердца, очищенного от всякого зла. Это уникальная возможность для человечества. Это великая Милость Господня, и мы должны быть готовы принять ее.

Вот и все. Действительно десять строк. Вроде бы ничего особенного, оригинального или шокирующего. Но именно они превратились в «десять строк, которые потрясли мир». И напрасно в противовес им появлялись аналитические статьи, утверждавшие, что так называемая Милость Господня – это тоже апофеническое толкование, это искусственный, умозрительный, вымышленный конструкт, основанный на противоречивых и обрывочных данных, популистская версия, созданная в угоду толпе, – они были смыты лавиной восторженного одобрения. Уже за несколько первых часов пост Бертрана Милле набрал более миллиона просмотров, а к концу третьих суток после опубликования популярность его достигла совершенно фантастических показателей. Видимо, эти десять незатейливых строк выражали собой именно то, что в те дни думали и чувствовали миллионы. Эти строки вывешивались на плакатах в церквях. Священники различных конфессий, в том числе протестантских и православных, повторяли их в своих проповедях. Их скандировали толпы верующих, собиравшиеся на площадях городов. Сам Папа Римский назвал данный пост интересным, правда, воздержавшись от конкретной оценки происходящих событий.

Так это все начиналось.

Казалось, что мир переворачивается с ног на голову.

И никто в эти суматошные дни не подозревал, что устами застенчивого аббата в самом деле глаголет истина, что грянул гром, ударила молния, что происходит катастрофический перелом, равный армагеддону: мы делаем первый шаг в новую неизведанную реальность.

Глава 2

Будят их среди ночи. Построение назначено на половину четвертого. Архимандрит Амвросий со ступенек храма, опираясь на посох, произносит короткую речь:

– …выпала почетная миссия… помочь нашим славным духовникам… в борьбе против языческой нечисти… проявим стойкость и мужество… упорство и веру… отринем малодушие, сомнения, страх… с нами Бог!..

Говорит он медленно, глуховато, с длинными паузами, словно через силу выталкивая из себя слова.

– Не нравится это настоятелю, ох, не нравится, – шепчет сзади Пятак.

Кто-то цыкает на него:

– Тс-с-с…

Делает шаг вперед духовник в сером мундире. Рассветная муть еще едва брезжит, но все равно заметно, как поблескивают его нашивки – два серебряных креста на груди. Духовник объясняет, что никакой опасности не предвидится, основную работу выполнит специальное подразделение ДДБ, а задача послушников – стоять в оцеплении, быть внимательными, бдительными, чтобы ни одна живая душа, особенно ведьма, не проскользнула.

У него голос высокий, практически женский, отчетливо слышный даже в сыром утреннем воздухе.

– Гермафродит, – шепчет Пятак.

– Заткнись! – Это яростное шипение Немытя, он староста группы, и у него на груди тоже крест, только черный, матерчатый.

– Вопросы есть? – духовник вздергивает подбородок.

Вопросов нет.

– Я надеюсь на вашу сознательность и приверженность истинной вере. Да убоится Нечистый и все племя его гнева наших сердец!..

– Да убоится!.. – нестройно отвечают послушники.

Движутся они в определенном порядке. Впереди, естественно, духовники, как бы спокойные, как бы расслабленные, привыкшие по роду своей деятельности ко всему, но одновременно и напряженные, остро поглядывающие по сторонам, а за ними нестройной колонной по двое, по трое растягиваются послушники, те еле шагают, и духовник, типа сержант, замыкающий, негромко покрикивает: подтянись!.. Уже заметно светает, край неба на горизонте окрашивается водянистой голубизной. Все равно от не выветрившейся еще ночной сырости пробирает озноб. Давит полубессонная ночь, глаза слипаются. Разговаривать никому не хочется. А когда колонна вступает в сумрачный Ведьмин лес, где, как плесень, окутывают стволы деревьев лишайники и зловеще посверкивает паутина между нижних ветвей, стихают и редкие шепотки. Все знают: в Ведьмином лесу голоса лучше не подавать.

Впрочем, капище уже где-то рядом. Главный духовник, как соображает Иван, в звании капитана, приказывает развернуть оцепление. Послушников расставляют попарно, в пределах видимости друг от друга: лес на подходе к деревне редкий, просматривается насквозь. Постреливают первые лучи солнца, разбавленным молоком, выветриваясь, начинает переливаться туман. Ивану в напарники достается Пятак. Тот сразу же начинает бурчать: вот хрень, кому это надо? Мы, то есть послушники, тут как кобыле рога, «дубы», то есть духовники, справились бы и так. Бурчит он, однако, недолго, со стороны деревни накатывается на них какофония звуков: голоса то с вопросительными, то с испуганными интонациями, топот, хлопанье дверей, крики команд, звон стекла, глухие удары, треск чего-то ломаемого, плач, взвизгивания, истерическая возня, мычание, будто у глухонемого, все это одновременно – скомкано, перемешано, пучится и опадает, прорезаемое то здесь, то там воплями ужаса. Они с Пятаком переглядываются. Ни слова не говорят. Да и некогда говорить: возникает запыхавшийся, разгоряченный духовник, рядовой (свидетельствует нашивка – красным крестом) и приказывает, чтобы стягивались к капищу – вон в том направлении.

– Всех встречных – задерживать!.. Быстренько, быстренько!.. Что вы – как сонные вши!..

Капище представляет собой весьма мрачное место. Несколько больших валунов, отсыревших, во мху, кольцом огораживают поляну. Смещенно от центра ее вздымается мощный дуб, лет двести ему, такой ствол не обхватить впятером, почти до земли свешиваются ветви в тяжелой листве. А перед дубом, в круге земли, расчищенной от травы, врыт деревянный идол в два человеческих роста. Тоже толстенный, где только нашли такое бревно: чернеют, как уголь, глаза из отшлифованных плоских камней, губы, багровеющие от охры, оскалены в сатанинской усмешке. Дрожь пробирает при одном виде его. Пятак истово крестится: чур… чур… чур… Здесь собрана в единую тесноту вся деревня – толпа перепуганных очумелых крестьян, одетых кто во что, вытащенных из постели, многие женщины в длинных ночных рубахах, прижимают к себе детей, те заходятся в плаче, кто-то звонко икает, бородатые коренастые мужики топчутся, теснимые цепью духовников, выставивших электрошокеры. А двое уже вытащили мечи и угрожающе ими помахивают, готовые колоть и рубить. Они сдерживают напор. Другие в это время наваливают груду хвороста вокруг идола. Капитан покрикивает на них: «Давай-давай!»… Один из рядовых опрокидывает над грудой канистру: хлещет из ее горла желтоватая тугая струя, доносится запах бензина…

Капитан, подняв руку, кричит:

– Повелением Его Святейшества Патриарха… во имя веры и Бога нашего Иисуса Христа… принявшего на себя человеческие грехи… богопротивное капище… уничтожить… Земля будет освящена… Отныне и во веки веков!..

Он дает знак рядовому. Тот чиркает зажигалкой – горящая ветка ложится поверх вздыбленного сушняка. Синеватый огонь тут же расползается по всей темной груде, желтеет, уходит вглубь, посверкивает оттуда скопищем перемигивающихся глаз, и вдруг, буквально через пару секунд, взметывается гудящее пламя, облизывающее идола со всех сторон.

Толпа потрясенно молчит, но тут же, словно извлеченный из болевого нутра, зарождается в ней тоскливый и вместе с тем яростный вой – раненый зверь готовится совершить последний, смертный прыжок. Но безнадежно: духовники, теперь уже все, выхватили мечи, ощетиненная клинками стена огораживает костер.

В лицо Ивану ударяет могучий жар. Он зажмуривается на миг, а когда вновь открывает глаза, видит, что за оцеплением, простирая руки к огню, стоит женщина в тонкой ночной сорочке. Ведьма, понимает Иван. Как она просочилась туда? Капитан что-то кричит, но его совершенно не слышно за нарастающим гулом толпы. А женщина тем временем ступает прямо в огонь, босая, в пламени, но, вероятно, не чувствуя ни боли, ни жара. В два шага она оказывается рядом с идолом и обнимает его, запрокидывая лицо к небу. Сорочка ее мгновенно сгорает, но сама ведьма, по-прежнему, не чувствуя боли, не горит, а как бы растворяется в геенне костра: тело ее становится как стекло. И еще: она пронзительно и жутковато поет, выплескивая из себя растянутые на звуках слова – они слышны даже сквозь гудение пламени, сквозь вой толпы, только их не понять, какая-то ведовская речь…

Кто-то хватает Ивана за руку. Это Пятак, лицо его смято гримасой.

– Бежим!.. Она нас проклинает!..

Поздно! Ведьма завершает глоссолалию умопомрачительным визгом, и костер, вспученный им, как будто взрывается. Гигантский столп пламени вырастает до неба и расходится там фейерверком горящих сучьев, головешек и искр. Это сыплется сверху как дождь. И одновременно накатывается волна страха, переворачивающая рассудок. Все вокруг будто в темной воде, когда непонятно, где верх, где низ. Ивана чуть не сшибает с ног отшатывающаяся назад людская масса. Он без памяти бежит вместе со всеми, не разбирая дороги. Отдельными вспышками мелькают перед глазами лица, спины, кустарники, стволы корявых деревьев. Дважды он падает, запнувшись за корни, дважды влетает в липкую паутину, которую на бегу яростно сдирает с лица. Останавливается лишь тогда, когда вместо воздуха в легких вскипает какая-то горячая кислота. Минут десять уходит на то, чтобы кое-как отдышаться. Где это он: узенькая лесная тропка, с одной стороны ее – мшаник, поросший чахлыми сосенками, торчат из него ярко-красные глянцевые мухоморы, с другой – заросли ив, сквозь них, после короткого спуска, поблескивает река.