Милость крестной феи

Завидев Одерика, они со сдержанной любезностью поприветствовали его, и их предводитель — статный высокий мужчина средних лет, волосы которого уже посеребрила седина, — взволнованно спросил, верно ли они понимают, что здесь раньше располагалась усадьба Терновый Шип.

— Именно так, — подтвердил Одерик, несколько опешив: не каждый день встречаешь среди леса королевских придворных или кого-то вроде них!

Тогда благородный господин спешился и назвался Эршеффалем, не прибавив к этому никаких званий или титулов — но Одерик тут же решил, что это не иначе как граф или даже герцог.

— Здесь ли проживала дама, называющая себя Кларизой, и ее юный воспитанник, Ашвин? — спросил сударь Эршеффаль, с тревогой глядя на пожарище.

— Да, я имел честь их знать, но не слишком близко, — осторожно ответил Одерик, и вкратце рассказал все, что знал о пожаре, гибели дамы и исчезновении юноши.

Не будет преувеличением сказать, что услышанное поразило господина Эршеффаля.

— Как? Юный Ашвин пропал?! — вскричал он, побледнев, и проницательный Одерик понял, что господин Эршеффаль -как бы значительно он ни выглядел — беспокоится о скромном сироте из Тернового Шипа больше, чем о самом себе.

Увы, ничего утешительного поведать господину Эршеффалю Одерик не мог — он еще раз повторил все, что уже сказал, затем на всякий случай подозвал слугу-сплетника и заставил рассказать все, что тот слышал от других болтунов.

Господин Эршеффаль теперь был убит горем не меньше, чем сам Одерик. Он точно так же пристально смотрел на пепелище, словно оно могло дать ему ответ, что же здесь произошло — и, надо сказать, преуспел в этом деле куда больше. Укрепляясь в каком-то подозрении, он становился все мрачнее и суровее, и затем спросил:

— Не случилось ли здесь поджога или же иного преступления?

С ответом на этот вопрос Одерик затруднялся, а слуга-сплетник, чьи запасы сведений иссякли, заметил, что тело покойной госпожи Кларизы сильно обгорело, так что никто не смог бы сказать, от чего она умерла — да и кому бы захотелось к нему присматриваться!..

— А что же вы сами ищете на пепелище? — еще суровее спросил сударь Эршеффаль, и Одерик почел за лучшее сказать правду — как бы странно она ни прозвучала. Впрочем, о феях и прочих волшебных тонкостях он все же умолчал, тем более, что сам их никогда в жизни не видал и полагался в суждениях о них лишь на слова жены.

Чужеземец выслушал его внимательно; нахмурился, когда услышал, что дочь Одерика пропала накануне той ночи, когда сгорел Терновый Шип, и что с Ашвином девушка была самую малость знакома.

– …Ума не приложу, есть ли что-то общее в этих всех событиях, — завершил свой печальный рассказ Одерик. — Не скрою, что у меня была надежда, будто тут, на пепелище, я найду какую-то подсказку, знак, странность… Но, как видите, здесь просто горелые бревна да зола…

Господин Эршеффаль однако едва заметно улыбнулся — история Одерика, казалось, тронула его и расположила к лесному жителю, хоть тот и выглядел провинциальным простаком в сравнении со знатными иностранцами.

— О, вы ошибаетесь, когда думаете, что странностей в этом деле нет! — произнес он, и в глазах его блеснула какая-то потаенная искорка. Повинуясь его знаку, кто-то из свиты бережно подал небольшой сверток, который Эршеффаль принял с такой же бережностью.

Удивленный Одерик наблюдал, как осторожно чужестранец разворачивает бархат, вновь едва заметно улыбаясь — как будто содержимое даже в эту грустную минуту поддерживает в нем надежду на лучший исход.

В свертке оказался прекрасный голубь — белее снега. На лапке у него блестело золотое колечко с едва заметным узором.

— Видите ли, сударь, — сказал господин Эршеффаль. — Несколько дней назад ко мне прилетел этот почтовый голубь — с помощью птиц мы вели переписку с покойной Кларизой.

— И что же? — Одерик непонимающе смотрел на голубя. — Она послала его незадолго до смерти?

— О, не думаю! — со значением произнес господин Эршеффаль, и понизил голос, как это бывает, когда готовятся сообщить нечто тайное и важное. — Дело в том, что перья голубя были испачканы сажей.

— Сажей? — переспросил Одерик. — Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что кто-то выпустил голубей из клеток уже после того, как начался пожар, — сказал господин Эршеффаль, поглаживая голубя. — А так как я почти уверен, что Кларизу убили, перед тем, как поджечь дом… — тут Одерик издал негромкий возглас, а слуга-сплетник, не прекращавший подслушивать, порозовел от ужаса и восторга, — то выходит, что клетки открыл кто-то другой, и сделал это, рискуя жизнью… Не знаю, способен ли на такое безумство Ашвин — он всегда был очень разумным юношей, и решительно непонятно, зачем бы…

И, слушая его, Одерик расхохотался — от облегчения, счастья и вернувшейся надежды.

— Сударь Эршеффаль! — сказал он, задыхаясь от радости. — Если во время пожара здесь был кто-то, готовый рискнуть жизнью ради голубей — то я готов поклясться чем угодно: это моя Эли!.. Она жива, она все еще в этом мире!..

Принц и Эли (1)

В жизни юного сироты Ашвина было немало путешествий и переездов. Какие-то из них оказывались будничными и скучными, какие-то больше напоминали поспешное бегство от неизвестной опасности, идущей по пятам. Но ничто из этого не походило на странствия с Эли — и именно она, так решительно и бескорыстно предложившая свою помощь, стала самой удивительной частью этого приключения для юноши.

В его затворнической жизни, наполненной тревогой и смутным ощущением грядущей беды, случалось не так уж много новых знакомств, и, уж тем более, там не было места дружбе — но девушка, появившаяся из лесу, и впрямь отличалась от прочих людей. Она разговаривала с животными, словно каждый зверь в лесу был ее знакомым или приятелем, и пересвистывалась с птицами, охотно откликавшимися на ее песенки; поутру в карманах ее грязной одежды постоянно обнаруживались то мышки, то птички, пригревшиеся за ночь. А иной раз в теплый карман попадали птенцы или крохотные бельчата, выпавшие из гнезда — и ради того, чтобы вернуть их на место, Эли легко взбиралась на самые высокие деревья. Юноше ничего не оставалось, кроме как стоять внизу и ждать ее возвращения — он быстро научился определять по голосу девушки, какие дела ей кажутся важнее прочих, и, разумеется, спасение бельчат, зайчат и птенцов она считала таким же своим долгом, как и помощь самому Ашвину.

Он пытался расспросить, как ей удалось призвать оленей, которые до самого утра без устали несли их через темный лес куда-то вдаль — но она ответила, что не умеет повелевать животными, да и с чего бы им подчиняться приказам людей?..

Тогда он хотел заговорить о магии — и вновь заслужил сердитый взгляд: Эли не любила волшебство. По крайней мере то, что исходило от фей и прочего дивного народца — и в том, как сердито и буднично она говорила обо всем этом, было больше чудесного, чем во всей предыдущей жизни Ашвина.