Милый друг Змей Горыныч

Основа русской цивилизации, которую составляет вера и язык, изначально является противоречивой, двойственной. Русское религиозное сознание и поныне сохраняет двоеверие, как русский язык сохраняет «сквернословие» (ненормативную лексику), несмотря на многовековой церковный запрет этого сакрального словаря волхвов. Поэтому единым скрепляющим началом, способным удержать русскую цивилизацию от распада и развивать ее в нужном направлении, становится национальная власть. Не случайно Александр Пушкин называет правительство «единственным европейцем» в России. Ослабление государственности неминуемо приводит к торжеству природного дионисизма – стихийного языческого начала. В прошлом столетии это случается дважды.

Примечательно, что накануне революции 1917 года наблюдается невероятный всплеск русского самосознания. Предчувствие катастрофы устремляет мысль к глубокому и проникновенному пониманию природы русского духа. Именно тогда создается общепринятая легенда о трех богатырях, а их имена пишутся золотыми буквами на бортах боевых кораблей. В конечном счете, эта эпоха имеет своим символом конную статую императора Александра III, сотворенную Паоло Трубецким, которая выражает идею русского богатырства – идею могущественности, крепости, надежности. Перед нами предстает не царь, не самодержец, но подлинный Илья Муромец, выехавший в чистое поле потягаться силою за Русь. Этот памятник, воздвигнутый на Знаменской площади в Петербурге, по-скоморошески высмеивается новыми Алешами Поповичами: «На площади комод, на комоде – бегемот, на бегемоте обормот». Позднее низвергнутый со своего пьедестала, он оказывается единственным памятником, куда в годы Отечественной войны попадает немецкий снаряд, но не причиняет ему никакого вреда – такова чудесная сила, заключенная в удивительном монументе.

Сходная жизнестойкость наблюдается и в русской литературной традиции советского периода, где, конечно, уже нет места ни Илье Муромцу, ни Добрыне Никитичу в силу ярко выраженного религиозного и социального признака. Зато ее главным эпическим героем становится Алеша Попович, славящийся своей веселостью и находчивостью, но главное – способностью выжить в самых тяжелых обстоятельствах. В первую очередь, этот богатырь встречается на дорогах Великой Отечественной войны под именем Василия Теркина.

«Книга про бойца» – это монументальное эпическое полотно, созданное Александром Твардовским по «горячим следам». Поначалу поэт представляет своего героя фигурой лубочной, но великая народная трагедия переменяет его замысел. Он творит не сказочного богатыря, но подлинного эпического героя, которому смерть в бою не писана – «еще пуля не нашлась». Василий Теркин исповедует непоколебимые нравственные принципы. По его убеждению, нельзя выжить без острой шутки-прибаутки, отвергая сущую правду, какой бы горькой она ни была. В бою не чужд опаски, он никогда не ходит прямоезжей дорогой, как Илья Муромец. «Вы – вперед, а я – в обход», – говорит товарищам Василий Теркин, отправляясь захватывать немецкий блиндаж в одиночку. Опять же в одиночку, на поединке, побеждает он своего врага, используя хитрость-премудрость – ударяет противника незаряженной гранатой.

Но, прежде всего, сближает нашего героя с Алешей Поповичем единая вера – единый языческий культ Матери-Земли.

И в пути, в горячке боя,На привале и во снеВ нем жила сама собоюРечь к родимой стороне :– Мать-земля моя родная,Я твою изведал власть,Как душа моя больнаяИздали к тебе рвалась !Я иду к тебе с востока,Я тот самый, не иной,Ты взгляни, вздохни глубоко,Встреться наново со мной.Мать-земля моя родная,Ради радостного дняТы прости, за что – не знаю,Только ты прости меня ! —

восклицает Василий Теркин, указуя на основной источник своей духовной мощи – кровную связь с родной землей. Согласно славянским языческим верованиям, представление о Матери-Земле непосредственно сочетается с представлениями как о роде и Родине, так и земной матери вообще. В поэме Александра Твардовского так и происходит – герой избавляет от ненавистного врага не только свою Мать-Землю, но и освобождает плененную «мать святой извечной силы», которую находит на чужбине – она бредет по дороге, с посошком, крест-накрест перевязанная платком. Святая высота войны за родную Мать-Землю, явленную в трех ликах, придает образу Василия Теркина незабываемые эпические черты :

То серьезный, то потешный,Нипочем, что дождь, что снег, –В бой, вперед, в огонь кромешныйОн идет, святой и грешный,Русский чудо-человек.

Таким же русским чудо-человеком представляется и герой повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», воевавший на летописной реке Ловать, а затем очутившийся за колючей проволокой бытия, в лагерной преисподней. Перед нами предстает тот же Алеша Попович, тот же Василий Теркин, только в другой экстремальной ситуации – как бы «на том свете». Наш герой также никогда не ходит прямоезжей дорогой. Он жив той хитростью-премудростью, что заставляет идти в обход – припрятывать хлебную пайку в матрас или тайком добывать толь для обогрева. Он и на воле собирается жить в обход – красить под трафарет ковры, где тройка в красивой упряжи везет некоего богатыря. Причина, по которой Шухов так действует, заключается в том, что «прямую дорогу людям загородили» – загородили новые богоборческие властители, умело использующие противоречия русского религиозного сознания в своих целях. Но прямолинейная сила Ильи Муромца или Добрыни Никитича здесь уже ни к чему: «упрешься – переломишься».

Шухов исповедует те же нравственные принципы, что и Василий Теркин – нельзя выжить, впадая в грех уныния и бесчестия. Поэтому он придерживается строгого правила : никогда «не лизать миски», никогда не унижаться, не коленопреклоняться. И даже о вере своей, древней славянской, он говорит с улыбкой и редким достоинством. Его Бог напоминает огненного Перуна («как громыхнет – пойди не поверь»), который крошит убывающий месяц на звезды.

Василий Теркин и Иван Шухов – центральные образы русской литературы, демонстрирующие способность уцелеть в страшной круговерти минувшего столетия. Ни отважный казак Михаила Шолохова, ни мудрый мастер Михаила Булгакова не имеют подобной перспективы – они обречены на смерть. Жизнестойкость Теркина и Шухова определяется своеобразными чертами национального характера, что присущи эпическому герою Алеше Поповичу – веселость, находчивость и смелость, не чуждая осторожности. Основу их миросозерцания составляет древняя языческая вера с культами Матери-Земли и Отца – небесного громовержца. И здесь главную роль играет волшебная наука волхвов – та самая хитрость-премудрость выживания, то самое умение оборачиваться и затаиваться до поры, до времени.

Общепринятая легенда о трех богатырях появляется накануне той катастрофы 1917 года, которая раскалывает пополам ядро русской цивилизации. По большому счету, это Алеша Попович как носитель стародавней народной веры выступает против Ильи Муромца и Добрыни Никитича, которые олицетворяют официальную религиозную и светскую власть. И последующее низвержение с пьедестала конной статуи Александра III, и повсеместное разрушение православных святынь, на мой взгляд, объясняется той двойственностью, той противоречивостью, что лежит в основе цивилизации, созданной на славянской земле усилиями варягорусов. Двойной чужеземный гнет запечатлелся в народной памяти на долгую тысячу лет, и ее современная стихийная реакция потрясла самые основы бытия.

* * *

Милый друг Змей Горыныч О русском Эросе

I

Русский Эрос не знает свободы. Закованный в тысячелетние латы морализма, он боится небесного света. Он изгоняется из святого храма, от венчальной свечи, от царственных диадем. Ему приходится таиться под тяжелым камнем греха, греться у тусклого огня подземелья, подкарауливать свою жертву за случайным углом темноты.

Русский Эрос знает свободу. Он, вездесущий, преодолевает любые расстояния и проникает в любые дворцы, в любые хижины. Он смеется в старинных скоморошинах, бранится в озорной деревенской частушке, буйствует в русском героическом эпосе. Он храбро сражается за свою свободу и погибает, оплаканный и отвергнутый одновременно.

Русский Эрос обладает двойственной природой. Он воспламеняет и леденит кровь, согревает и останавливает сердце, освобождает и заковывает душу, дарует и отнимает жизнь. Его зазывают сладчайшими молитвами и дают от ворот поворот. О нем грезят ночами, его проклинают днями. Русский Эрос преступен, русский Эрос свят: «любовь есть нечто идеальное, возвышенное» – «любовь есть нечто мерзкое, свиное» (Лев Толстой). Русский Эрос освящен и проклят разом. Его место в раю, но ему нет в раю места.

Древнеиндийский бог любви Кама изображается этаким прекрасным отроком, вооруженным тростниковым луком и пятью цветочными стрелами. Его античным собратом является златокудрый Эрот, и легендарный Лисипп высекает из мрамора удивительную статую: юный жизнерадостный бог Эллады осторожно настраивает лук, словно проверяет волшебное оружие на прочность и надежность. Лукас Кранах Старший нарисует того же Амура злобным мстительным сорванцом, исподтишка заряжающим смертоносную стрелу, и надпишет на картине: «Всеми силами гони Купидоново сладострастие». Между этими шедеврами греческого скульптора и немецкого живописца стоит тысяча лет христианского целомудрия, послушания, аскетизма, и потому в них отражаются крайние взгляды на двойственную природу Эроса: в одном случае Купидонова стрела несет жизнь, в другом – гибель.