Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)

– Я любим, друг, - и он обдал собеседника своим горячим дыханием.
– Я любим прекраснейшей, очаровательнейшей и чистейшей женщиною, леди Олимпией.

– Значит, вы тоже?
– сказал Якобус.

– Как это тоже? Вы ошибаетесь, Олимпия не любила никогда никого, кроме меня. О, я не обманываю себя!

– Как хотите, - ответил Якобус, оцепенев.

Зибелинд хотел обманывать себя; сверхчеловеческая, внезапно вспыхнувшая потребность прорвала все плотины: потребность хоть раз в жизни обмануть себя, видеть все в розовом свете, верить, прославлять и восхвалять.

– Вообще!
– воскликнул он, - не только леди Олимпия, - все женщины, все лучше, чем вы думаете!

Он был настроен воинственно и готов во имя достоинств мира взяться за нож.

– Вы, мой милый, большой реалист и только ради поэтического эффекта выдаете себя иногда за обманутого рыцаря из дома La Mancha. И несмотря на ваши расчеты, вы так невинны, полудитя, - бессознательный соблазнитель; это-то и плохо. У вас такая благомыслящая манера опутывать женщин поэтическим миросозерцанием, пока они не начинают сами себя считать богинями. Но о каждой в отдельности вы без дальнейших доказательств думаете самое оскорбительное. Я, мой милый, поступаю как раз наоборот. Я сознаюсь, иногда я выражал сомнение по поводу оборотной стороны жизни всех этих красавиц, но каждая в отдельности для меня неприкосновенна. Что вы думаете, я лучший человек, чем вы! О, я очень рад, леди Олимпия любит только меня, а все остальное клевета.

Якобус подумал: "Что за нездоровое воодушевление!"

Он спросил:

– А Клелия?

Зибелинд топнул ногой.

– Клелия тоже высоко порядочная женщина, вы не будете отрицать этого.

– Конечно, нет, - беззвучно сказал Якобус.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, - все раздраженнее восклицал Зибелинд.
– Но разве бедная женщина виновата в этом? Как раз только что я был свидетелем того, как она выказала благороднейшее презрение своему отвратительному мужу за то, что он осмелился заподозрить в Сан-Бакко старческую похоть по отношению к этому мальчику. Она высоко порядочная женщина. Но она во власти какого-то обольщения... Сознайтесь, наконец, что, несмотря на ваши поэтические фразы, вы считаете всех женщин просто...

– Вы знаете, кем, - докончил Якобус.

Зибелинд минуту размышлял. Затем, подняв брови, тихо и коварно осведомился:

– И герцогиню?

– И герцогиню!
– вырвалось у художника. Он багрово покраснел, повернулся и ушел.

Когда он вошел в соседнюю комнату, леди Олимпия взяла его об руку. Она повела его по залам и заговорила о приятных воспоминаниях, связывающих их.

– Да, да, - рассеянно повторил он.
– Мы тогда очень приятно развлекались.

– Нам следовало бы начать сначала, - сказала она.
– Сегодня как раз опять такой вечер. Лагуна заглядывает в окна. Здесь снова со всех сторон шепчутся о любви.

В конце концов, она объявила, что ее гондола ждет.

Он уклонялся с отвращением, поглощенный горькими мыслями. Он бранил себя самого:

"Что ты утверждал о герцогине, негодяй? Какую безумную наглость позволил ты себе сказать о ней этому дураку? И зачем! Чтобы похвастать! Только потому, что сегодня утром ты наговорил ей множество вещей, которые было бы лучше оставить про себя, которые она к тому же уже знала, - и которые в новый момент пониженной вменяемости ты все-таки повторишь ей опять!"

– О, я чувствую это!
– громко вздохнул он. И леди Олимпия, приписавшая его чувства себе, увлекла его за собой.
– Теперь я обманываю еще и беднягу Зибелинда. А он в своем блаженном экстазе назвал меня другом! Как все это смешно и жалко.

И ему доставило удовольствие еще омрачить печаль своих безнадежных желаний мыслью о горьких чувствах других.

* * *

Герцогиня стояла одна в дверях террасы, отвернув лицо. Она не хотела больше видеть ни опустившегося мужа, ни любовницы, бессильно смотревшей вслед своему художнику, исчезавшему с искательницей приключений, ни слепого безумца, который, потея и хромая, носил свое воображаемое счастье по пустым кабинетам.

Вдруг она услышала за собой голос Сан-Бакко:

– Герцогиня, вы прекрасны. Наша Паллада становится все прекраснее. Как это возможно? Чем старше я становлюсь, тем больше растет моя нежность к вам. Она обогащается всей той любовью, которую я раньше расходовал в походах за свободу.

Она неподвижно смотрела перед собой.

– Я не поверил бы, что могу любить вас еще глубже, герцогиня, - сказал он.
– Но я почувствовал это сегодня, в ту минуту, когда приобрел друга.

Она молчала.

– Сегодня вечером, - в вашем доме и как бы из ваших рук, герцогиня, я получил друга, равного которому у меня не было, кажется мне, и в лучшей юности. Не правда ли, Нино? О, такие люди, как мы, чувствуем это уже при пожатии руки. А уж при фехтовании и подавно. При фехтовании сейчас видно, кто вероломен и кто прям душой; видно и то, кто в состоянии забыть себя и выступить за дело: будь это только из любви к славе или же потому, что герцогиня Асси так прекрасна. Не правда ли, Нино, она прекрасна?

Наступила пауза. Потом юношеский голос, звонкий и дрожащий, произнес:

– Да, она прекрасна.

Герцогиня медленно обернулась и улыбнулась им обоим. Она знала, что Сан-Бакко не говорил ей ни одного нежного слова, не прочувствовав его так же по-детски и искренно, как его тринадцатилетний товарищ. Они стояли перед ней, обнявшись. Старик обхватил шею мальчика, а отрок обвивал рукой талию ментора.

– И благодарна вам, - сказала она и не могла продолжать. Затем она докончила:

– Вы не знаете, как вы мне нужны именно сегодня...

Он сейчас же выпрямился, его голос стал звонким и повелительным.

– Я нужен вам? Разве не сказано в нашем старом договоре, что когда бы вы ни позвали меня...

– Тише, тише. Мне нужны были ваши добрые слова. Теперь все хорошо. Скажите мне еще: что я для вас и что для вас Нино?

– Встреча с другом освежает мою любовь к владычице. Мой взгляд ищет вас, герцогиня, и останавливается на сиянии над вашими волосами: и в то же время я чувствую, что у меня есть друг. Что из того, что он дитя. Если бы он был у меня прежде, на полном приключений пути моей жизни, где столько приходилось голодать, торжествовать, скрежетать зубами, проливать кровь, не правда ли, Нино, мы были бы теми друзьями, которые выливают последний стакан вина, потому что ни один не хочет отнять его у другого, которые обнявшись взбираются на Капитолий, которые умирают от одной пули, потому что у них одно сердце... Это удивительно, я не знаю почему я сегодня вечером так возбужден и мечтательно настроен. Ведь ничего не случилось.

"Нет, пока ничего", - подумала герцогиня.

Она слегка вздрогнула от мягкого вечернего ветерка; она склонила голову и подставила ему лоб. Слушая старика, она все время чувствовала на себе взгляды мальчика, восхищенные и безгранично преданные. Они падали на ее лицо, руки и всю фигуру, мягкие, сладостные и немного усыпляющие, как журчанье маленького фонтана. Она смутно чувствовала соблазн этих милых прикосновений, этих слов, этих взглядов - и не сопротивлялась ему. Сан-Бакко заметил: