Министр любви [сборник рассказов]

Меня одели в пижаму болотного цвета и отвели в палату.

Посреди ее в записанной простыне, перекинутой через плечо на манер римской туники, стоял Беркович.

— Император Адриан, — представился он и высоко вскинул руку в римском приветствии, — Публий Элий Адриан! Завтра идем сносить с лица земли Иерусалим! Вы с нами?

— Чем будете сносить? — поинтересовался я.

— Плугом, — ответил император, — камня на камне не оставим. Надо покончить с евреями раз и навсегда!

Врачи, наблюдавшие эту сцену, были довольны. У них прямо слюнки текли.

— Да, да, — согласился я.

— Чтобы забыли название их народа, их страны, их столицы! Иерусалим я назову «Элиа Капитолина», а Иудею — Палестиной! А пока я запретил изучать Тору. Надеюсь, вы не изучаете?

Тут я вспомнил, кто я.

— Изучаю, — бросил я, — я тебе за Тору горло перегрызу, римский пес!

Я бросился на Берковича. Мы схватились и, тяжело дыша, катались по полу. Врачи с удовольствием наблюдали за баталией.

— Иерусалим стоял и стоять будет! — вопил я.

— Плугом снесу! — вопил Беркович.

Мы колотили друг друга кулаками.

— Покушение на императора! — орал он, — эй, стража!

Несколько санитаров дали мне по поджопнику.

— Израиль стоит и стоять будет! — отвечал я, — кто подобен народу твоему, Израиль?! — я боднул Берковича в живот и перешел на Иегуду Галеви:

— «Сион, неужто ты не спросишь о судьбах узников своих?..»

Беркович огрел меня по шее.

— Я запрещу обрезание! — рычал он.

— «…Которых вечно в сердце носишь среди просторов мировых», — закончил я.

Врачи были недовольны.

Своих жидов мало, — ворчали они, — упечь бы тебя, сука, на Колыму, лет на десять.

Первое представление прошло на редкость удачно. Дальше было хуже — императора все обожали, меня ненавидели. Беркович торжественно шествовал по коридорам, высоко вскидывал руку, и врачи всегда отвечали ему таким же приветствием. Когда он приказывал: «Ниц» — некоторые падали. Они как-то понимающе кивали, когда он несколько раз в день призывал снести плугом Иерусалим и снисходительно смотрели, когда Адриан избивал других больных, которые, как ему казалось, делали обрезание и изучали Тору.

Вскоре Берковича выпустили. Уходя, он высоко вскинул руку.

— Патриции, — вскрикнул он, — на месте Иерусалимского Храма я воздвигну свою конную статую!

Врачи зааплодировали. У многих на глазах были слезы.

После ухода императора ко мне стали относиться еще хуже. Иегуда Галеви раздражал здоровый персонал больницы. Особенно его призывы вернуться к Сиону. Когда я начинал:

«Сион, неужто ты не спросишь…» -

они просто не могли работать. Однажды они дружно побили меня в гладильной.

Они мурыжили меня месяцев пять, потом выпустили с диагнозом «маниакальный психоз, осложненный иудео — сионистким бредом».

«Дай мне добраться до Хеврона», — завыл я на прощание –

«И там, у памятных могил…»

— Уходите, Галеви, — попросил главврач, — а не то я вызову КГБ.

Я вернулся в Ленинград. С завода меня уволили, соседи сторонились, приятели бросили. Я стал рядовой сумасшедший в сумасшедшей стране.

— Ну, неплохо погулял по пляжу? — спрашивал я себя.

Единственное, что спасало меня, была Тора. Я не работал, не учился, не голосовал, не ходил на демонстрации — я изучал Танах.

Он вывел меня из Египта…

Как-то, сидя в кафе на Бен — Иегуда в Иерусалиме, я встретил императора Адриана.

— Приехали сносить Иерусалим? — спросил я, — где плуг?

— В кибуцце, — ответил император, — я работаю за плугом. Кем еще может работать сегодня доктор, прибывший из России?

Помните ваши стихи, Галеви?

Он начал декламировать:

«Дай мне добраться до Хеврона»,

«И там, у памятных могил…»

И что там? Кем вы стали «там»?

— Посудомойкой, — ответил я, — ресторан «У Сруля».

— Неплохо устроились у памятных мест, — протянул «император». –

Послушайте, Галеви, а не податься ли нам снова в сумасшедший дом? Я буду кричать «В Израиль, в Израиль, где текут молоко и мед!» Разве не сумасшедший орет сегодня такое? Давайте, Галеви, допьем кофе и пойдем в сумасшедший дом.

— Зачем? — сказал я, — сегодня я могу ответить на вопрос Бога «Где ты?»

Дом с крышей в стиле рококо

На сорок седьмом году своих путешествий Лурия прибыл в городок, где-то в Европе, но на краю с Азией, откуда, впрочем, в хорошую погоду виднелся и кусок Африки.

Городок был ничем непримечательный и Лурия уже было собрался покинуть его, как в местной харчевне повстречал старого еврея с зеленоватым лицом, в красном картузе, сюртуке и брюках в клеточку. В руках у него была скрипочка.

— Пан уже покидает наш штетл? — спросил еврей, будто они были давно знакомы.

— Вы клезмер? — Лурия не любил прямо отвечать на вопросы.

— Нет, шер мсье, просто иногда поигрываю.

— В харчевне?

— На крыше, либе герр, заберусь на какую-нибудь крышу и играю.

— Почему не на земле?

— С крыши лучше виден наш мир, милостивый пан.

— Не трудно забираться в вашем возрасте? — еврею было лет семьдесят.

— Не так трудно забираться, как слезать, — ответил тот, — иногда меня снимает местная пожарная команда. Пожаров у нас почти нет — должны же они чем-то заниматься. Так вы нас покидаете?

— А что смотреть в стольном граде? — поинтересовался Лурия.

— Меня зовут Шимен, — еврей приподнял картуз, — какие у вас красивые часы, либе герр, какой циферблат, какие стрелочки! Сразу видно, что они всегда показывают хорошее время… У меня никогда не было такого времени, у меня никогда не было таких часов… Как зовут уважаемого эффенди? Простите, что я вас по — разному называю — через наше местечко прошло столько армий, — через Шимена прошли немцы, турки, французы, кто только через меня не прошёл, сеньор…