Минута истории(Повести и рассказы)
Шрифт:
Юлия еле добралась до своей комнаты. Болезнь ее возобновилась с новой силой.
Дней через десять комиссар А. Г. Шлихтер, один из близких Ленину людей, был вызван Лениным в его кабинет. Ленин углубленно работал и даже не сразу заметил вошедшего к нему комиссара, который тихо приблизился к столу.
— Который теперь час, Александр Григорьевич? — спросил Ильич.
— Уже давно ночь, скоро два, — сказал Шлихтер, садясь к столу.
— Когда работаешь, время летит совсем незаметно, — сказал Ленин, отрываясь от своих бумаг и устало потягиваясь. — Я вот что хотел спросить у вас. Дней десять назад
— Да, несколько раз. Он откровенно признался, что пришел тогда убить вас. Он вполне понимает свою тяжелую вину перед революцией и сознает, что заслуживает смерти. Хотя, конечно, в его годы особенно тяжела эта мысль…
— Это убежденный наш враг? — спросил Ленин.
Комиссар задумался.
— Видите ли, — сказал он наконец, — все объясняется тем, что этот юноша долгое время находился под влиянием своей среды. Ведь он совсем еще молод, ему неполных девятнадцать лет, и он только теперь начал прозревать.
— Я его помню, — сказал Ленин. — Когда он пришел ко мне, то очень волновался и был бледен. Я, признаться, подумал, не голодает ли он. Предложил пособие, работу. Он как-то странно взглянул на меня и вышел, почти выбежал. Мне и в голову не могло прийти, что тут что-то неладное… Что же он хочет?
— Жить заново, для революции, понять всю ее правоту.
Ленин, прищурившись, посмотрел на комиссара.
— А вы сами что думаете об этом?
— Я уверен в его безусловной искренности, — сказал Шлихтер. — И в то же время тяжесть его вины слишком велика. Он достоин смерти.
Ленин ответил не сразу.
— Вы в этом убеждены? Ведь если человек совсем молод и если очевидно, что он ничего еще не понял в нашей революции, — да и не мог понять, ибо ему мешала среда, — то теперь, когда он хочет во всем разобраться, разве нельзя дать ему эту возможность? Вы же сами говорите, что нет никаких сомнений в его искренности.
— Да, в его искренности я совершенно убежден, — твердо сказал Шлихтер.
Некоторое время Ленин сидел молча, глубоко задумавшись, но постепенно усталое лицо его осветилось, глаза живо сверкнули.
— Да, да, — весело, убежденно и с видимым удовольствием сказал он. — Пускай поживет юнец, осмотрится, поучится и подумает. Пойдите к товарищу Бонч-Бруевичу и скажите, что я не возражаю против освобождения этого юноши [2] .
Ярославцев был отпущен на свободу и стал вскоре одним из преданных революции работников. В конце двадцатых годов он закончил Промышленную академию и много сделал для возрождения нашей промышленности, хотя никаких особенно громких должностей не занимал. Впрочем, он несколько раз избирался членом Московского Совета.
2
Настоящая глава почти полностью соответствует тексту воспоминаний А. Г. Шлихтера. См. сборник «Живой Ильич». Ленинград, издательство «Красная газета», 1925. А. Шлихтер. Ильич, каким я его знал. — Примечание автора.
Косицын так и не смог разделаться до конца со своими иллюзиями и заблуждениями тщеславного ума. Он погиб в 1921 году во время Кронштадтского мятежа, в котором принял участие.
Берг эмигрировал за границу. Во время второй мировой войны он вернулся в Россию вместе с генералом Красновым и вместе с ним в 1947 году был повешен по приговору Верховного Суда СССР за сотрудничество с гитлеровцами.Что касается Юлии, то она в те далекие дни стала женой Ярославцева. К сожалению, трудная, но и счастливая любовь эта длилась недолго: в 1919 году Юлия умерла от тифа.
СОЛДАТСКИЙ МИТИНГ
В огромном сводчатом зале казармы Семеновского пехотного полка набилось тысячи три солдат. Душно, пахнет сыростью и застарелым табачным дымом. А за мутными, пыльными окнами сияет безоблачный теплый апрельский день.
Озлобленные разрухой, голодом, изнуряющим страну, и тем, что все, на что они надеялись, свергая царский режим, оказалось пустой надеждой, солдаты теснятся вокруг стола, на который, как на трибуну, влезают ораторы. И ораторы кричат один за другим, что причина всех бед — большевики.
— Их немцы прислали! — хрипло, с кликушеской убежденностью вопит, взобравшись на стол, худой, с костистым лицом солдат, обнажая свои синие цинготные десна. — Мы тут мучимся, — надрывается он, — мы мучимся, а Вильгельм прислал сюда Ленина в запломбированном вагоне! Зачем это он его прислал, знаете вы? Небось и вагона не пожалел и с деньгами не посчитался. Людей мутить прислал! Вильгельм — он не дурак, он хочет нас голыми руками взять!
И, рванув тщедушную свою шинеленку, солдат вдруг с пронзительной, надрывной горькой тоской закричал:
— Не бывать этому! Не допустим! Бить их надо, большевиков! Бить!
Голос его сломился и замер под низкими казарменными сводами. Но столько было тоски, столько боли в этом слепом крике замученного войной человека, что весь набитый солдатами зал затих, будто прислушиваясь к этому тоскливому стону.
И сам цинготный солдат тоже замер на секунду, и блеклый взгляд его скользнул по окну, за которым (он почувствовал это каждым корешком волос, каждой порой тела своего и души) уже набухает где-то весенним теплом земля, и расправляются под солнцем оттаявшие озими, и проклевываются первые почки берез.
И солдат рванулся так, что голова его задергалась на тонкой, детски худой шее, и снова крикнул:
— Бей!..
И сразу рухнула тугая тяжелая тишина, и уже из тысячи глоток неслось утробное:
— Бе-е-й!
И зажатые в солдатских кулаках винтовки вскинулись над головами, и ярость исковеркала лица.
— Бе-е-й!
И кто-то уже шептал в углу про винные склады с недопитым царским вином, и стучали по лестнице кованые сапоги, и выволакивались тяжелые цинковые ящики патронных обойм.
В это время какой-то маленький веселый матрос с круглым свежим лицом вбежал с улицы и, не подозревая того, что тут происходит, радостно задохнулся от бега и будто одними только губами, одним сияющим блеском глаз произнес:
— Ленин приехал!
С выражением волевой сосредоточенности на лице, засовывая кепку в карман пальто, Ленин шел по узкому проходу среди солдат. Он ловил на себе цепкие, недружелюбные, настороженные взгляды, слышал глухое, напряженное дыхание толпы.