Мир без конца

Филемон вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Унизительно медленно поднялся с кресла, и монахиня села на свое место. Наглеца это не смутило.

— Я так понимаю, что ты на братские деньги хочешь построить новую башню.

— Да, по приказу епископа.

Монах раздраженно поморщился. Филемон надеялся втереться в доверие к епископу и сделать его своим союзником против Керис. Он лебезил перед власть имущими с ребяческим постоянством. Так попал и в монастырь.

— Мне нужен доступ к монастырским деньгам. Это мое право. Братские деньги должны находиться в моем ведении.

— Последний раз, когда они находились в твоем ведении, ты их украл.

Беглец побледнел: эта стрела попала в яблочко.

— Просто смешно, — постарался скрыть смущение Филемон. — Аббат Годвин взял их, чтобы с ними ничего не случилось.

— Ну что ж, пока я исполняю обязанности аббата, никто не возьмет их, чтобы с ними ничего не случилось.

— Передай мне по крайней мере утварь. Она священна, к ней должны прикасаться священники, а не женщины.

— Прикосновения Томаса ее не оскверняют — брат выносит необходимое на службу и потом относит обратно в сокровищницу.

— Это не то, что…

Кое-что припомнив, Керис перебила:

— Кстати, ты не вернул всего, что взял.

— Но деньги…

— Утварь. Не хватает золотого подсвечника, пожертвованного гильдией свечников. Куда он делся?

Реакция Филемона ее удивила. Аббатиса ожидала, что он продолжит дерзить, но помощник настоятеля смутился:

— Он всегда находился в комнате аббата.

Настоятельница грозно свела брови.

— И что?

— Я хранил его отдельно.

Керис не поверила своим ушам.

— Иными словами, подсвечник до сих пор у тебя?

— Годвин просил меня присматривать за ним.

— И ты таскал его в Монмаут и бог знает куда еще?

— Таково было его желание.

Дикая, неправдоподобная басня, и Филемон это прекрасно понимал. Монах просто украл подсвечник.

— Так он у тебя?

Помощник аббата коротко кивнул. В этот момент вошел Томас.

— Вот ты где! — воскликнул он, увидев помощника настоятеля.

Керис попросила:

— Томас, поднимись наверх и обыщи комнату Филемона.

— А что искать?

— Утраченный золотой подсвечник.

— Не нужно искать. Он стоит на скамеечке для молитв.

Томас поднялся наверх, спустился с тяжелым подсвечником и передал его Керис. Настоятельница с интересом рассмотрела на основании имена двенадцати членов гильдии свечников, выгравированные крошечными буковками. Зачем он Филемону? Очевидно, не для продажи и не для переплавки: у него была куча времени, но беглец ничего не предпринял. Похоже, просто хотел иметь свой золотой подсвечник. Интересно, думала Керис, прохвост, наверное, смотрит на него, гладит, когда остается один. Она заметила в глазах Филемона слезы. Тот спросил:

— Вы его у меня отберете?

Какой глупый вопрос.

— Разумеется, — ответила настоятельница. — Он должен находиться в соборе, а не у тебя в комнате. Свечники пожертвовали его во славу Божью и для украшения церковных служб, а не для личного удовольствия одного монаха.

Филемон не возражал. Он был убит, но не раскаивался. Даже не понимал, что плохого в этом поступке. Горе стяжателя заключалось не в угрызениях совести, а в том, что у него отбирают подсвечник. Керис поняла, что чувство стыда ему вообще не знакомо.

— Я полагаю, это завершение диспута о твоем доступе к монастырским ценностям. Можешь идти.

Он вышел. Керис передала подсвечник Томасу:

— Отнеси его сестре Джоане, пусть уберет. Мы известим свечников, что их дар нашелся, и вынесем в ближайшее воскресенье.

Томас тоже ушел. Монахиня задумалась. Филемон ее ненавидит. И не стоит ломать голову почему: враги у него появлялись быстрее, чем друзья у коробейников. Но помощник настоятеля — беспощадный и совершенно бессовестный противник. Несомненно, он будет гадить при любой возможности. Его не переломить. И всякий раз после ее мелких побед злоба Филемона будет лишь расти. Но если она хотя бы раз позволит победить ему, прохвост взбунтуется по-настоящему. Предстояла кровавая битва, и Керис не видела выхода.

Бичующиеся вернулись субботним июньским вечером. Целительница в скриптории как раз засела за свою книгу. Она решила начать с того, как ухаживать за чумными, а затем перейти к менее страшным болезням. Написала про льняные маски, введенные ею в кингсбриджском госпитале, хотя трудно объяснить, зачем нужны маски, не обеспечивающие полной безопасности. Единственной реальной возможностью уберечься от чумы было уехать из города, пока она туда еще не добралась, и не возвращаться до окончания эпидемии, но большинство все равно никогда не сможет уехать. А про частичные меры предосторожности люди, верившие только в чудесные исцеления, как правило, и слышать не хотели. Ведь монахини в масках все-таки заражались чумой, хоть и реже. Керис решила сравнить льняную повязку со щитом. Щит не гарантирует, что воин выживет в бою, но, безусловно, служит некоторой защитой и ни один рыцарь не вступит в сражение без него. Она как раз писала этот фрагмент на новом листе пергамента, когда заслышала бичующихся и в ужасе застонала.

Барабаны гремели, как пьянчуга, потерявший равновесие в дровяном сарае, волынки — как дикий раненый зверь, колокола словно пародировали похороны. Настоятельница вышла на улицу в тот момент, когда процессия заходила на территорию аббатства. На сей раз их было больше — семьдесят, а то и восемьдесят — и производили они еще более отталкивающее впечатление: длинные спутанные волосы, одежда в лохмотьях, безумные выкрики. Бичующиеся уже обошли город, собрав огромную толпу зевак. Некоторые зрители забавлялись, другие тоже принимались рвать одежды и стегать себя.

Керис не ожидала, что они вернутся. Папа Климент VI осудил подобную практику. Но папа далеко, в Авиньоне, и предприимчивые граждане, пользуясь этим, занимаются своими делами. Во главе бичующихся, как и в прошлый раз, шествовал Мёрдоу. Когда процессия приблизилась к западному фасаду собора, монахиня с изумлением увидела, что большие двери широко открыты, на что она разрешения не давала. Томас обязательно спросил бы ее. Значит, Филемон. Аббатиса вспомнила его слова о том, будто он во время своих скитаний встречался со странствующим монахом. Следовательно, Мёрдоу предупредил Филемона о своем прибытии, и помощник настоятеля решил пустить бичующихся в собор. Разумеется, эта змея напомнит, что остался последним рукоположенным священником в аббатстве и имеет право решать, какие проводить службы. Но зачем? Что ему Мёрдоу и бичующиеся?

Странствующий монах увлек последователей к высокому центральному входу. Горожане толпились сзади. Настоятельница заставила себя зайти в собор: нужно знать, что происходит. Филемон стоял у алтаря и, когда к нему подошел Мёрдоу, поднял руки, призывая к тишине:

— Мы пришли сюда исповедаться, покаяться в грехах и покарать себя во искупление.

Филемон не был проповедником, и его слова вызвали сдержанную реакцию, но умелый Мёрдоу подхватил.

— Мы исповедуем, что наши мысли растленны и наши дела гнусны! — возопил он, и в ответ послышался одобрительный гул.