Мир без милосердия

— И в этой стране говорят о каком-то возрождении велосипеда! — пробурчал Оскар.

Он вел машину лихо. И Роже поймал себя на том, что сравнивает шоферское мастерство Оскара с мастерством покойного Тома.

«Кто хоть раз сидел с Томом в его спортивной машине, сразу же ощущал истинно шоферскую душу. «Безопасность движения — фикция! — говорил он. — Сначала садимся в мощные скоростные «ягуары», обутые в непрокалываемые шины, заливаем столитровые баки высокооктановым бензином по кличке «тигр», а потом хотим ездить осторожно!

Том до безумия любил мощные моторы, как, впрочем, и все мы. Наверно, потому, что на трассе гонки платим дорогую цену за каждый пройденный метр. А эта легкость движения машины, такой щедрой на скорость, невольно подкупает нас. Впервые об этом сказал мне Том... Он, Том, умел пользоваться мощностью мотора. И в то же время он уважал белые осевые линии, которые так четко планируют кочевую жизнь гонщиков...»

— Ты прав, — запоздало откликнулся Роже на слова Оскара. — Но я где-то читал, что в Нью-Йорке начался велосипедный бум. Один из магазинов продал в день чуть ли не двести велосипедов!

— На американских дорогах велосипедист действительно выглядит сумасшедшим... Они все тут сумасшедшие! Жаки рассказал мне сегодня милый анекдот. Шестнадцатилетнюю американку спросили, что она больше всего любит? «Ездить с дружком на мотоцикле в лес». — «И мама не беспокоится?» — «О нет! Я же на голову надеваю защитный шлем!»

Роже слушал Оскара, наблюдая за впереди идущей машиной. Это был тяжелый «олдсмобиль» типа «вагон». Папа и мама, сидевшие на переднем сиденье, о чем-то спорили, а сзади пятеро детей и собака возились, как желтые цыплята в сетчатом ящике на Дижонском рынке. Мальчуган лет трех все норовил лизнуть в ответ большого ленивого сенбернара. Но собака, очередной раз лизнув его, отворачивала морду. И это было смешно.

— Я не верю, — Оскар притормозил, пропуская вперед дорожный патруль, несшийся с включенной сиреной, — что велосипед в такой стране, как Америка, может шагнуть за пределы аллей нью-йоркского Центрального парка. Эта нация уже забыла, как можно двигаться благодаря силе собственных мышц, а не тугому карману. Кстати, что ты решил с «Фаемой»?

— Еще не решил. Состоялся предварительный разговор...

— Между прочим, я тут перекинулся несколькими словечками с шефом банановых «Фиффе». Тебя хотят — не скрою. — Оскар взглянул на Роже, проверяя, какое впечатление произвело сообщение. — Они с деньгами... Есть смысл подумать. Контрактные переговоры не что иное, как мышиные гонки, в которых нас готовят к крысиным бегам...

— Помню, они субсидировали команду англичан. Но уж больно не хочется носить кличку Банан!

— Все-таки подумываешь оставить спорт?

— «Подумываешь»! Это не то слово. Скорее, вынужден...

— Да, юношей тебя уже не назовешь. Но, мне думается, ты еще сможешь побороться. Знаешь, я иногда жалею, что ушел не в борьбе, а так, играючи... Уйти в борьбе... В этом есть своя прелесть...

— Так думал и я... Но когда узнал о смерти Тома...

— Перестань изводить себя смертью Тома! — Оскар почти крикнул, но потом, как бы извиняясь за грубость, добавил: — Судьбы своей не избежишь. Все там будем. Правда, и спешить туда не следует...

— Так вот, — продолжал Роже, словно не слышал окрика Платнера, — когда я узнал о смерти Тома, моим первым желанием было послать велосипед к черту. Я находился, конечно, в шоке, приняв такое решение. Но оно было сформулировано у меня вот здесь. — Роже ткнул в грудь кулаком, в котором была зажата карта дорог. — И мне вдруг стало тогда так легко. Но легкое решение потому и легкое, что легкость его оборачивается новой тяжестью. Я хорошо помню, как лежал тогда в кресле и вдруг отчетливо представил себе, что больше никогда не увижу Тейлора. Чувство это было пронзительным, почти режущим... И только одна мысль: «Велосипед убьет меня так же, как Тома». Ты знаешь, Оскар, я не трус... Но сообщение о гибели самого близкого друга... Потом я вдруг понял, что должен сделать еще шаг, еще один шаг — позвонить жене.

Роже смотрел сквозь ветровое стекло, но ему казалось, что бетонная лента шоссе бежит прямо через него.

— Когда я начал говорить с женой, ее беззаботный голос успокоил меня. И вся тяжесть проблемы — бросать велосипед или протянуть еще — вновь навалилась на меня. Ведь оставить спорт — это разрушить все созданное таким трудом... Стыдно признаться, но я вдруг понял, что потеря Тома — страшная для меня потеря, но это еще не конец света.

Оскар порывался что-то вставить в монолог Роже, но тот каждый раз останавливал его началом своей новой фразы.

— На следующий год Том планировал ехать за моей спиной в одной команде...

Густые голубые сумерки незаметно накрыли окна лимузина.

Наступление вечера Роже и Оскар ощутили скорее не по темноте за окном, а по ярким снопам света встречных автомобилей. Оскар тоже включил свет, но сделал это слишком поздно. Машина на скорости около ста миль в час внезапно вылетела на бугор, за которым оказался крутой и глубокий провал. В глаза Оскара, наверное, ударили огни встречной машины. Во всяком случае, он, не ожидая внезапного изменения профиля дороги и встречной машины, идущей откуда-то снизу, резко тормознул.

Роже даже не успел испугаться. Он только понял, что Оскар допустил грубейшую ошибку. А какую, осознал, лишь когда Оскар, повинуясь больше инстинкту, чем водительскому опыту, все-таки сообразил отпустить тормоза. Машина, проплясав по дороге, вновь подчинилась управлению.

— Ой-ой-ой! — тихо прошептал Оскар.

Они переглянулись.

Роже посмотрел назад. Ребята спали по-прежнему, и никто из них даже не узнает, что в то мгновение они были на волосок от смерти. Роже ободряюще похлопал Оскара по спине и ничего не сказал. Так молча они ехали до места назначения. В потемках не разобрались, что за здание отвели им под ночлег. Но когда их ввели в огромный зал духовного колледжа, Роже присвистнул:

— Ну и отельчик! Человек двести в одной кровати!

Французы с шумом заняли отведенную им секцию, с интересом поглядывая, как в других копошились незнакомые парни, с которыми уже завтра познакомит дальняя дорога. На некоторых незанятых кроватях еще лежали бумажные бирки с названием страны. Четыре буквы, как пояснил Оскар, означающие то же, что и «Россия», лежали в соседней секции, куда Роже заглянул без всякого труда.

— Везет, опять русские рядом! Что-то много совпадений...

— Не хотел расстраивать, — признался Оскар, — но нам придется проводить в подобных колледжах каждую ночь.

Он выжидающе посмотрел на Роже — тот мог вспылить и отказаться жить в таких условиях. Роже только спросил:

— А нельзя ли подальше от бога, но поближе к покою? В обыкновенный маленький отель?

— Увы... — Оскар развел руками. — Завтра попробую связаться с месье Вашоном. Он здесь всем крутит.

— Ну что ж, внезапно смиренно произнес Роже. — Если не выспимся, то хоть помолимся. Не часто доводится...

Оскар поблагодарил Роже взглядом. Кто-кто, а он-то знал привередливость Дюваллона. Бывали случаи, когда Крокодил менял и люксовские отели. Но, видно, всему свое время... И капризам тоже...