Мир без жалоб. Прекрати ныть – и жизнь изменится

Непрестанные жалобы есть вопиющая неблагодарность за все те блага, которые нам доступны.

Бенджамин Франклин

Очень немногие жалобы нацелены на то, чтобы улучшить наше положение. Чаще всего, они представляют собой лишь «отравление воздуха», губительное для нашего счастья и благополучия.

Сами проверьте. Есть ли веская причина для всех ваших жалоб (когда вы говорите о своем горе, боли или неудовлетворенности)? Часто ли вы жалуетесь? Не кричите ли вы «ой» в предвкушении травмы?

Чтобы быть счастливым человеком и хозяином своей жизни, вам нужно установить очень и очень высокий порог событий, которые могут заставить вас заговорить о своей боли, горе или неудовлетворенности. В следующий раз, когда соберетесь на что-то жаловаться, спросите себя, как ваша ситуация выглядит на фоне того, что произошло однажды со мной.

Я сидел в своем домашнем кабинете и писал. Возле дома, где я тогда жил, дорога делает резкий поворот. Водителям приходится замедлить движение перед поворотом, но сразу после поворота начинается загородное шоссе, где разрешенная скорость поднимается с 40 км/ч до 90 км/ч. Из-за поворота и из-за разницы в разрешенной скорости происходит следующее. Либо же водитель очень медленно входит в поворот возле моего дома, а затем дает по газам, выезжая на трассу, либо же наоборот, он подлетает к городу на большой скорости, а возле моего дома резко тормозит, чтобы вписаться в поворот. Если бы не этот поворот, участок дороги возле моего дома был бы очень опасным.

Стоял теплый весенний денек. Тюлевые занавески трепетали на ветру. Вдруг я услышал звуки, заставившие меня забыть о работе: громкий удар, а затем крик. Я понял, что кричит не человек, а животное.

У каждого животного, равно как и у каждого человека, есть свой неповторимый голос, и голос кричавшего я знал очень хорошо. Это была моя собака – длинношерстый золотистый ретривер Джинджер.

Обычно мы не говорим, что собака «кричит». Лает, воет, скулит – да, но не кричит. И все же Джинджер именно кричала. Ее сбила машина, когда она перебегала дорогу напротив нашего дома. Она лежала на дороге, крича от боли в каких-то пяти метрах от моего окна. Я выбежал из дому и бросился к собаке. Следом за мной бежала моя шестилетняя дочь Лия.

Приблизившись, мы поняли, что собака тяжело ранена. Она пыталась встать при помощи передних лап, но задние лапы явно не работали. Джинджер снова и снова вскрикивала от боли. Из домов высыпали соседи, чтобы посмотреть, что за шум. Лия стояла как соляной столб и только повторяла: «Джинджер… Джинджер…» – на ее кофточке быстро растекалось влажное пятно, от струящихся по лицу слез.

Я оглянулся в поисках водителя, сбившего Джинджер, но рядом никого не оказалось. Я лишь увидел пикап с прицепом, уносящийся за город на скорости 90 км/ч. Несмотря на то что на дороге лежала моя собака, а рядом рыдала дочь, я хотел лишь одного: встретиться лицом к лицу с человеком, который сбил Джинджер.

– Как можно сделать такое и просто уехать прочь? – воскликнул я яростно. – Ведь он не мог не притормозить перед поворотом… И наверняка он видел собаку, наверняка понял, что произошло.

Я вскочил за руль своей машины, ударил по газам и резко вывернул со двора на дорогу, оставляя за собой шлейф из пыли и щебня. На спидометре сто, сто двадцать, сто тридцать – по ухабистой дороге в погоне за человеком, который сбил собаку Лии и уехал прочь, даже не посмотрев нам в глаза. Я мчался по неровной поверхности так быстро, что возникало ощущение, будто машина парит над землей. В этот момент я успокоился в достаточной степени, чтобы осознать: если я сейчас разобьюсь, то моим близким от этого станет только еще хуже. Я скинул скорость, чтобы уверенно контролировать автомобиль, а между тем дистанция между мною и пикапом уверенно сокращалась.

Водитель пикапа не заметил, что его преследуют. Наконец, он повернул на подъездную дорожку своего дома и вышел из машины. На нем была видавшая виды рубаха и грязные джинсы. Засаленная бейсбольная кепка с какой-то дурацкой надписью была сдвинута на затылок, обнажая загорелый лоб. Я резко завернул, так что меня занесло, и припарковался прямо за ним. Выскочив из машины, я заорал:

– Ты сбил мою собаку! – мужчина обернулся и посмотрел на меня недоумевающе, как будто я обратился к нему на чужом языке.

В ушах стучала кровь, поэтому не могу быть уверен, что правильно расслышал и запомнил его слова:

– Я знаю, что сбил твою собаку… И что ты теперь собираешься делать в связи с этим?

Я на секунду остолбенел от этих слов. Затем, придя в себя, произнес, запинаясь:

– Ч-что? Что ты сказал?

Он улыбнулся, как будто бы пытаясь усмирить непослушного ребенка, и повторил медленно и с расстановкой:

– Я знаю, что сбил твою собаку… И что конкретно ты собираешься делать в связи с этим?

Ярость ослепила меня. В памяти всплыла фигурка Лии в зеркале заднего вида. Она стояла, вжав голову в плечи, и смотрела на корчащуюся от боли собаку.

– В стойку! – заорал я.

– Что? – спросил он с язвительной усмешкой.

– Стань в стойку! – повторил я. – Защищайся! Я тебя убью.

Пару минут назад здравый рассудок едва заставил меня сбросить скорость, когда я, кипя от ярости, гнался за этим человеком. Теперь же его наглая и надменная реплика по поводу сбитой Джинджер, которая, возможно, в этот самый момент погибает от полученных увечий, окончательно свела меня с ума.

Я ни разу не дрался в зрелом возрасте. Я не считаю, что драка – приемлемый способ разрешения конфликтов. Я даже не уверен, что умею драться. Но я хотел отдубасить этого мужика до смерти. Я совсем обезумел от гнева. И меня ничуть не пугала перспектива оказаться в тюрьме.

– Не! Драться я не буду, – сказал он. – А если вы ударите меня, мистер, то будете обвинены в применении насилия.

Я стоял, ошеломленный, в боксерской стойке. Стиснутые кулаки казались тверже алмаза.

– Дерись! – потребовал я.

– Нет, сэр, – процедил он сквозь остатки зубов. – Даже не подумаю. А вот если вы меня стукнете, это будет квалифицировано как нападение.

Он повернулся ко мне спиной и медленно побрел прочь. Я стоял на месте и трясся от ярости. Гнев отравил мою кровь.

Не помню, как я доехал домой. Не помню, как поднял Джинджер и отвез к ветеринару. Только помню, как она пахла, когда я в последний раз держал ее на руках. Помню, как тихонько заскулила, когда врач ввел иглу, чтобы прекратить ее страдания.

– И как мог человек сделать такое? – спросил я, сглатывая горькие слезы.

Потом еще много дней щербатая улыбка того мужика преследовала меня, являясь перед сном. Его слова: «Я знаю, что сбил твою собаку. И что ты собираешься в связи с этим делать?» – снова и снова звучали в моих ушах. Я живо воображал, что именно сделал бы с ним, если бы он вступил в драку. В этих видениях я видел себя супергероем, сокрушающим злодея. Иногда я представлял себе, что у меня в руках бейсбольная бита или другое оружие. Я причинял ему боль и увечья, жестокие увечья, чтобы они компенсировали все страдания – и мои, и Лии, и Джинджер.