Мир до и после дня рождения

— Ну, люди меняются.

— Разумеется. — Лоренс впился глазами в ее губы. — Ты пользовалась помадой?

Ирина никогда не красилась. Она облизала пересохшие губы.

— Нет, конечно нет. Просто было жарко. Обветрились.

Лоренс отвернулся к телевизору, чтобы включить новости на Четвертом канале, и она поспешила в ванную, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Губы были сочного вишневого оттенка, подбородок ярко-розовым. Рэмси следует чаще бриться. Возможно, ей еще повезло, что Лоренс не заметил цвет подбородка и запах белого вина. Они с Рэмси выпили две бутылки совиньон блан, затем, по его настоянию, на плоском экране телевизора замелькали моменты известного матча по снукеру 1985 года, не шедшие ни в какое сравнение с происходящим на диване. Ирина смогла проглотить только кусок копченого лосося и белуги, запах которой до сих пор ощущала, и выкурила далеко не одну сигарету «Голуаз» из пачки Рэмси. Решив не рисковать, она почистила зубы. В ее привычки не входила чистка зубов в семь часов вечера, но это можно было объяснить неприятным привкусом во рту. Удивительно, но порой хорошо получается даже то, что вы не надеетесь сделать хорошо.

Странно, что Лоренс не унюхал запаха вина, хотя у него нос как у гончей. А это означает, что запах рыбы и подбородок он тоже не заметил.

Лоренс сидел в гостиной, увлеченно глядя на Джона Сноу.

— Сейчас принесу попкорн! — воскликнула Ирина с порога. — Да, как насчет пасты на ужин? — Курицу она забыла заранее достать из морозилки.

— Все равно. — Репортаж о коровьем бешенстве увлекал его намного больше. По указу британского правительства за несколько месяцев было забито около десяти тысяч несчастных животных.

— Приготовлю, как ты любишь, с чили и анчоусами!

— Да, конечно. — Он улыбнулся ей через плечо. — Отлично. Пусть будет горячей. И особенно вкусной.

Ей следовало предложить не только пасту, но он уже довольствовался и крохами.

3

Красивое белье теряло всю привлекательность из-за лежащего на нем Лоренса. Лоренс иногда позволял ей поспать дольше обычного, но на этот раз, проснувшись и поняв, что он давно ушел, Ирина почувствовала себя обманутой. Она выбралась из постели. Даже если им не удавалось посидеть рядом, болтая ни о чем, ей все равно было приятно начинать день в его обществе. Сбегав за «Телеграф», она появилась в кухне уже в рабочих брюках и мягкой трикотажной кофте, готовая погрузиться в череду ежедневных дел. Многие нашли бы итерацию семейной жизни утомительной, но для Ирины ритм был сродни музыкальному, а жужжание мясорубки звучало фанфарами новому дню. Знакомая мелодия шумов рефреном звучала в голове: тихое шипение кофе в турке, пыхтение выливающегося из носика кипятильника молока, взбитого в плотную пену. Процесс приготовления кофе был выверен до мелочей, пожелай она влить меньше молока, у нее бы не получилось, поскольку это было бы уже совершенно другое действо. В приготовлении завтрака не было ничего для нее утомительного, Лоренс любил хорошо поджаренный хлеб, какой и получался при точно выставленной температуре. Повторяющиеся действия, с точки зрения Ирины, представляли собой единое целое, которое только так и можно воспринимать. В какой-то момент из привычки оно превратилось в ритуал. Начав слишком затягивать, этот ритуал мог привести к необратимым разрушениям, сведенный к минимуму, грозил стать лишь механическим действием. Так волны прибоя, в зависимости от морского прилива или отлива, могут вынести песок на берег или же, напротив, смыть. Ирина не возражала против перемен — иногда кофе был из Уругвая, иногда из Эфиопии, — но все же считала пользу разнообразия несколько переоцененной. Она не отвергала вариации, но лишь в рамках привычной монотонности. Если с жадностью стремиться к разнообразию, можно в скором времени остаться без напитков к завтраку. Она с пониманием относилась к людям, жаждущим новых ощущений, желавшим, как говорил один ее друг, «выжать весь сок из апельсина» и ежедневно получать свежий опыт. Но это путь, ведущий к разрушению. Получаемый опыт — прежде всего в познании самого себя — приходит к нам постоянно, и лучше впоследствии повторить самые приятные моменты пережитого.

Перемешивая ложку сухого концентрата напитка «Хорликс» со вскипевшим молоком (края напитка мгновенно изменили цвет из-за кислоты), Ирина размышляла о том, что «бесконечность» — кофе и тост, снова и снова, череда действий, скрывающаяся за горизонтом, — это иллюзия. Усталость от рутины — роскошь, длящаяся секунды. Каждое новое утро — награда, пробуждение нужно прочувствовать и смаковать, благодаря Всевышнего за отсутствие тягот в виде артрита или болезни Альцгеймера. И вы будете с удовольствием пить кофе. И читать газеты. Ровно столько, сколько нужно. Ваше счастье в молчаливом общении со своей второй половинкой за обеденным столом, бессчетное количество особенных встреч — если пожелаете, можете пересчитать — до того, как бедствие или несчастье лишит одного из вас возможности там присутствовать. (Еще не так давно Ирина боялась размолвки, которая раскачала бы «проект», но некоторое время назад эту тревогу затмил страх, что Лоренс умрет. Таким образом, растущее чувство спокойствия в одной области ускорило беспокойство в другой, в которой весь «проект» был поставлен под угрозу в глобальном масштабе.) Всякий раз, когда она читала статьи о том, сколько блюд съедает среднестатистический человек за всю жизнь, сколько лет проводит во сне, сколько раз ходит в туалет, цифры не ослепляли ее, а подавляли, напоминая о ничтожности происходящего и ограниченности временных рамок. В соответствии с актуарными расчетами у нее есть семьдесят восемь лет, сорок два года из которых позади. Шокирующие цифры.

— Учитывая, что меня не было всю прошлую неделю, — произнес Лоренс, пережевывая тост, — работы действительно накопилось немало. Надо поднапрячься.

— Не болтай с набитым ртом! — укорила Ирина. — И если будешь в таком темпе заглатывать горячий кофе, обожжешь горло. Может, тебе успокоиться и немного почитать?

— Лучше я подумаю над рабочими вопросами.

— Хочешь еще тост? Это тот самый восхитительный хлеб с рынка, а он, если помнишь, быстро черствеет. Ешь, пока свежий.

— Нет, — помотал головой Лоренс. — Пора.

— Ты читал о коровьем бешенстве? — Ирина откровенно пыталась любыми способами задержать его дома еще хоть на несколько минут, подобным образом она когда-то цеплялась за ногу отца, когда тот пытался переступить порог, уезжая на шесть недель в Калифорнию для работы над диалогами к очередному фильму. — Цены дошли до сорока девяти фунтов, а продажи растут. Ты знаешь, что такое болезнь Крейцфельда— Якоба? Кому какое дело, что смерть будет долгой и мучительной, ваш мозг будет постепенно превращаться в губку. Не имеет никакого значения! К мясу стоимостью в фунт тридцать девять никто бы не прикоснулся, а сумма сорок девять фунтов не внушает опасений.

— Здорово! Съедим вечерком по гамбургеру?

— Не в этой жизни. У нас будет курица.

Ирина проводила Лоренса до дверей и смогла заставить себя довести разговор до той минуты, когда произнесла привычное русское «до свидания».

Она достала из морозилки курицу, не переставая бороться с чувством опустошения. Даже привычный ежедневный уход Лоренса на работу заставлял ее горевать.

Обосновавшись в студии, Ирина не смогла сосредоточиться на Красной иллюстрации. Побуждение встать и сделать звонок одолевало настойчивостью. Ведь это просто дань вежливости. Неприлично не поблагодарить человека, относящегося к тебе с таким радушием. Всего несколько минут.

Номер в записной книжке до сих пор был под именем Джуд. Рука несколько секунд лежала на телефонной трубке без движения, сердце же бешено колотилось. Звонок вежливости. Она взяла трубку и положила обратно. Затем опять подняла:

— Слушаю?

Ирина быстро повесила трубку. Голос звучал сонно. Еще слишком рано. Впрочем, она его уже поблагодарила, в субботу на пороге дома. Как глупо будить человека попусту. Но еще глупее трястись при этом. По крайней мере, он не узнает, кто звонил и так невежливо бросил трубку. Можно предположить, что это надоедливые рекламные предложения или ошибка.

Однако, когда Ирина вернулась к рабочему столу, на нее тошнотворной волной накатило осознание того, что Рэмси все понял. Он нисколько не сомневался в том, кто звонил, и, услышав неуверенный голос, бросил трубку на рычаг, словно она могла укусить. Во многом они были чужими друг другу людьми, и ей была непривычна мысль, что кто-то мог знать ее настолько хорошо.

С рисунком дело обстояло скверно. Момент прибытия Красного путешественника по-прежнему не давался. Вчерашнее вдохновение не возвращалось, оставаясь самым ярким за последнее время, Ирина никак не могла вернуться к стилю, который Лоренс назвал «помешанным». Если она не сможет поймать настроение и вернуться к прежнему неистово кричащему стилю, придется вообще отказаться от «помешательства». Иллюстрации слишком разные, полное несоответствие друг другу.

Первое появление красного цвета получилось тревожным, волнующим, электризующим и бросающимся в глаза. Сегодня же в каждом новом штрихе была обыденность. Смешиваясь с голубой краской, он давал фиолетовый, но и этот цвет получался слишком ординарным. Цветовая гамма включала в себя уже два цвета, но и в рамках этого спектра ей было тесно, она словно тосковала по Желтому путешественнику, который освободил бы ее и разнообразил палитру. Она сделала пометку автору, выразив мысль, что для полного понимания природы цвета детям будет очень полезна встреча с Желтым путешественником. Возможно, будет неплохо поработать с этими цветами в китайском стиле.

Днем позвонил Лоренс. Он часто звонил без всякой причины, по надуманному поводу, что очаровывало Ирину.

— Привет, я звонил около десяти, но телефон был занят. Интересный был разговор?

— Ты, видимо, позвонил в тот момент, когда я собиралась поговорить с Бетси, но передумала и положила трубку.

Какие глупые фантазии. Она вполне могла честно признаться, что хотела позвонить Рэмси, поблагодарить за ужин, но в последнюю секунду поняла, что разбудила его, и не нашла ничего лучшего, чем бросить трубку, и Лоренс привычно укорил бы ее за неуклюжесть и несообразительность. Однако сейчас она сочла нужным не упоминать в разговоре имя Рэмси. Он стал для нее чем-то личным. То, что произошло между ними в день его рождения, принадлежит ей одной, и она не собирается делить с Лоренсом то, к чему он не имеет отношения.