Мир Дому. Трилогия

– Пять – мало. Нужно шесть. Есть одна девчуля… – я усмехаюсь. – В общем, она пойдет с нами.

– В курсе, – кивает Комбриг. – Док доложил. Шестой рюкзак накидаешь сам. Все нужное найдешь в отсеке МТО.

Я киваю. Сам так сам. Даже еще и лучше.

– Идем дальше.

Мы идем. Дальше – это самый центр зала. Здесь Комбриг останавливается под массивным коробом воздуховода, здоровенным наростом висящим под потолком. Аккуратно подталкивает меня в сторону – и дергает за тросик, уходящий в короб. Внутри что-то громыхает, распахивается люк, и наружу вываливается складная лестница. Сюрприз, сука…

– Это и есть аварийный выход, – Комбриг усмехается – наверно, на роже у меня написана полная растерянность. – Никакой электроники, никакого электропитания. Внутри короба найдешь дверь с поворотным кругом. Такая же, как и на входе в этот НП. А там уже путеводитель расскажет, как идти.

– Ты у меня его, кстати, забрал, – ворчливо отвечаю я.

– Найдешь в своем рюкзаке, в боковом кармане. Там бирочка пришита – «Лис».

– Понял, – я киваю. И кошусь на стальную дверь с надписью «КХО». – Ну а теперь? Можно уже в оружейку?

Комбриг улыбается.

– Пошли…

Оружейка довольно просторная. Не знаю, чего я ожидал здесь – действительность довольно прозаична. Бетон, здоровенные железные шкафы и такие же ящики. Один из них вскрыт, и внутри зеленеют железные коробки.

– В коробках патроны? – спрашиваю я. – А в шкафах, я так понимаю, стволы?

– Коробки называются цинками. Они запаяны для большей сохранности патриков. Впрочем, оружие тоже в масле – обслуживание, судя по журналу, проводилось регулярно, и перед тем, как законсервировать пункт, его залили маслом. А шкафы – это «пирамиды». Называются так. И да, там это все и хранится.

Комбриг дергает дверь крайней пирамиды, лезет внутрь, вытаскивает наружу автомат – и разворачивает его, освобождая от промасленной бумаги. Тускло блестит сталь – и я чувствую, что мои руки помимо воли тянутся к этой машинке для войны. Она, эта машинка, очень компактная и от нее прямо-таки веет холодной мрачной угрозой…

– Это автомат Калашникова. Проще говоря – «калаш». Калибр семь шестьдесят два на пятьдесят один. Этого маловато – но в умелых руках да с бронебоями для четырехсотого вполне хватит, – он откладывает автомат на стол, снова лезет в шкаф и вытаскивает бандуру побольше. – А это – пулемет. Того же Калашникова. ПКМ. Это уже поинтереснее игрушка. Пожалуй, ваш Смола с ним вполне справится. Есть еще барабанные гранатометы, несколько штук – но это уже потом покажу.

– Сто лет прошло… Оно в порядке?

– В полном. Разве что могут возникнуть проблемы с патронами… Но мы отстреляем контрольную партию, проверим примерный процент осечек. Из того и будем исходить.

– Сейчас отстреляем? – удивляюсь я. – И где стрелять?

– Не сейчас. Чуть позже. А стрелять будем прямо тут. От стены до стены почти сотня метров – вам для тренировки за глаза хватит. И главное, что никто не услышит – толща породы не пропустит звуки ни в Гексагон, ни на Завод.

– Когда? – требую я. – Когда начнем?

Он усмехается.

– Эк тебя расквасило… Наберись терпения. Мы здесь уже полчаса, да шли час. Да еще обратно столько же. А скоро отбой, и ты должен быть на месте.

– Какого ж хрена ты меня сюда притащил?.. – ворчу я. Я чувствую себя ребенком, которого поманили конфеткой, но так ее и не дали. – Бля, да хоть подержать что ли дай…

Комбриг улыбается и передает мне ПКМ.

– Держи. Полапай немного. Зачем притащил, спрашиваешь? А чтоб тебе убедительности добавить. Чтоб красноречие твое подхлестнуть. Чтоб ты сам увидел, что это не какая-нибудь мифическая хрень – здесь все по-настоящему, и нам вполне по силам поджечь Гексагон. И чтобы показать тебе эвакуационный выход, которым ты с пацанами сможешь уйти, если что не так пойдет. Ну? Что чувствуешь? Есть бонус к убедительности и красноречию?

Я держу в руках пулемет. И да, я чувствую. Чувствую, как от него в меня течет злая сила, энергия высокого напряжения. Единожды взяв в руки оружие, раб уже вряд ли станет подчиняться. А мы и есть эти рабы. Мы не видим нормальной жизни, мы приговорены к вечной пахоте, мы работаем от зари до зари, с рождения до скорой смерти. Но я держу в руках пулемет – и слышу его голос. «Иди и дерись. Докажи, что ты не раб. Вот она, свобода; протяни руку и возьми ». И я криво ухмыляюсь.

– Бонус есть, – хрипло отвечаю я. – Спасибо, брат Комбриг. Такой бонус, что… Нужно привести сюда ребят и показать им все это. Тогда нашего общего бонуса на весь Гексагон хватит.

Комбриг кивает и забирает у меня пулемет.

– Этим мы в ближайшее время и займемся. А теперь давай-ка переместимся в комнату отдыха. Побеседуем на предмет общения с номерами. Просто подскажу тебе варианты, кого и чем можно будет взять…

Обратно мы возвращаемся прежним путем. Та же тьма, те же бесконечные коридоры, переходы, потерны и воздуховоды. Все вроде бы то же самое… но только, чуется мне, что я теперь другой. И я догадываюсь, что повлияло. Оружие. Настоящий ствол в руках. Этот здоровенный пулемет, дающий мощнейшее ощущение какой-то внутренней собранности, уверенности в себе и силы.

– Надо обязательно прогнать всех через оружие, – говорю я в спину Комбрига. Он снова идет впереди, прокладывая путь. – Пусть увидят и подержат в руках…

– То ли еще будет, когда стрелять начнем, – я слышу его смешок – кажется, Комбриг догадался, что я испытываю. Или по роже моей понял. – А ты, братец Лис, оказывается, ганофил…

– Чего-о-о?..

– Ганофил. Человек, которого прёт от оружия. У нас – тех, кто оружие из рук по жизни не выпускает, – есть такая поговорка: ганофилия – это как нимфомания; вроде и болезнь – а как приятно… Смех смехом, но от истины недалеко.

– Сам дурак… – бурчу я. Но, понятно, шуткой. Мне почему-то нравится, что он говорит.

Он снова коротко усмехается.

– Но ты же почувствовал, а?

Почувствовал ли я? Да в полный рост! Я даже не подозревал, что так отреагирую. И я упрямо повторяю:

– Нужно чтобы все прошли через оружие. Нужно, чтоб хотя бы один из десяти ощутил…

– Боишься, что иначе не поднимем людей? – скорее утверждает, чем спрашивает он.

Я что-то гукаю. Я не хочу об этом думать – но опасения есть… Ненависть – да, копится. Но я сужу лишь по себе да ближникам. По братьям-буграм, по номерам, кого знаю лично и с кем иногда контачу. Но что с основной массой? Что будет с этим поголовьем крыс, когда мы начнем? Не попрячутся ли по норам?

– В психологии есть такое понятие – «выученная беспомощность», – говорит Комбриг. – Это такое состояние человека или животного, при котором они не предпринимают попыток к улучшению своей жизни, хотя имеют немалые шансы. Появляется она как раз в таких вот условиях – когда нет возможности воздействовать на отрицательные обстоятельства среды вокруг тебя. Человек становится пассивным, отказывается от действия, не желает ничего менять. Даже и тогда, когда появляется возможность. У людей, согласно некоторым исследованиям, выученная беспомощность сопровождается потерей чувства свободы и контроля, неверием в возможность изменений, неверием в собственные силы. И особенно хорошо это видно в концлагерях. Когда колонну, состоящую из многих сотен людей, конвоирует или охраняет всего пара десятков надзирателей – люди могут броситься на них и отобрать оружие. Но колонна послушно идет к месту расстрела. И даже когда начинают стрелять – они так же покорны. Первый десяток на рубеж – залп – в ров; второй десяток на рубеж – залп – в ров. Я знаю. Я прошел через это.