Мир и хохот
Шрифт:
Раздался тихий-тихий телефонный звонок.
— Это Нил Палыч, его душок, — предупредил Сергей. — Пора ему объявиться.
Ксюша подошла, но оказался Андрей.
— Как Алла?.. Как ты?.. И то хорошо… А Толя все свою линию гнет?.. Бедненький, хочет успокоиться. А для меня, Ксения, мир совсем стал непонятен, и потому меня тянет не в бездну, а морду бить прохожим.
— Смотри, на тот свет не попади или в милицию, — обеспокоилась Ксюша.
И наконец Алла объявила:
— Кстати говоря, звонил Степанушка. Более того, он хочет прийти ко мне послезавтра к вечеру, часов в пять, чтобы
— Ему-то мы всегда рады, бесценный народный метафизик! — воскликнул Сергей.
— Но придет не один. Появился у него новый друг. Сказал, что «необыкновенный». Звать Данилой Юрьевичем.
— Что ж за птица такая? — удивился Толя. — Как кот на голову…
— Раз он сказал «необыкновенный», значит, не кот, а свой человек, — решительно заявила Лена, отхлебнув винца. — У Степана поразительное чутье на метафизиков. Он их за километры чует, где бы они ни были: в пивной, в науке, на стройке… И не горазд он тем не менее на похвалу. А раз сам удивился от этого человека, то и милости просим Данилу Юрьевича к столу.
— Нил Палыча все-таки не хватает, — покачал головой Толя, который в душе так же ненавидел «обыденность», как и все остальные. Недаром он так любил известный стишок: «Милые, обычного не надо». — «Да, обычного лучше не надо, — вздыхал Толя, — но во всем нужна мера».
В целом грядущее появление незнакомца все приветствовали.
— У Степана глаз верный. Он от нутра не ошибается, — умилилась Ксюша, тоже отпив винца.
Данила и Степан пробирались к Алле. Шли изворотливо. Степан вглядывался в углы, как будто там гнездились во тьме небожители.
— Какой ты странный, Данила, — шептал по дороге Степан. — Я странен, но ты более. При первой встрече был один, сейчас вроде другой. Хотя и тот и другой в тебе. Широк ты, Данила, ох широк…
Москва гудела своей многогранной, невероятной жизнью. И Степан слышал этот гул. Оно было одно к одному: Данила и Москва.
Улочки и пустыри становились все пустынней и загадочней.
— Где ж тут дома? Номеров нет, — вздыхал Степан.
Они шли укороченной дорогой, с тыла, минуя шумные проспекты.
Когда подходили, Степан, глядя на Данилу, вдруг воскликнул: «Мама!» — вначале сам не зная почему. Данила не осерчал и где-то даже согласился.
— А мать-то у тебя жива? — спросил он для виду.
— Жива еще, — кряхтя, вспоминал Степан. — В Орле окопалась, в домишке с дочкой, моей сестрой, и пьяным мужем сестриным…
— Ну вот и объяснил. Где мы?
— Вот оно, парадное, — обрадовался Степан. — Идем.
И еще раз осторожно взглянул на Данилу. «Там» уже все были в сборе: Лена, Сергей, Алла и Ксюша, Толя с гитарой.
Как только вошли, Данила упал. Лена испугалась:
— Что с ним?!
— Не знаю. Не пьян он, точно, — пробормотал Степан.
Хозяева совсем растерялись от такого гостя. Но Сергей с Толей уложили Данилу на диван в гостиной.
«Хорошо, что Юрка у бабушки», — подумал Сергей о сыне.
Метафизические девочки тем не менее сразу стали хлопотать насчет лекарств. Данила лежал молча, лицо бледное, глаза закрыты.
— Ничего, сам и откроет, —
уверенно высказался Степан. — Видно же, что он жив, но хочет около смерти немного побыть.Ксюша подумала и согласилась.
Вдруг из уст гостя почти шепотом, среди общего молчания, вырвались слова… Необычные, но близкие по звучанию.
— Да это на санскрите! — воскликнул Сергей (он немного знал этот язык). — Только текст непонятный, чувствую, не индусский даже.
Потом прошептались русские слова. Но тихо-тихо. Вроде того, что Бог не знает Свою последнюю тайну и ищет ее найти.
Однако такой смысл виделся предположительно, слова были обрывочны и не ясны.
Потом все кончилось. Все молчали, не зная, что и думать. Данила оставался не здесь.
— Ну и пусть будет пока не здесь. Может быть, он еще чего-нибудь скажет, — уважительно по отношению к Даниле вымолвила Алла.
— Правильно. Пульс у него нормальный. Пусть себе лежит. А мы стол накроем около него и сядем рядышком, — обрадовалась Ксюша.
Так и решили: не будить пока. Расставили столик с печеньем, бутербродами, конфетами, винцом и самоваром. И тихонько, с уважением к лежащему, расселись, поглядывая на него…
Когда же разлили чай, Данила вздохнул и открыл один глаз. Глаз был дикий и не вязался с текстом, который он произносил лежа.
Другой глаз упорно не открывался.
— Надо познакомиться, наконец, — сказала Ксюша. — Пусть он и с одним глазом. Ничего. Кое-что видать.
Но ответом была благоговейная тишина. Даже Толя отложил гитару.
«Хоть бы сказал тогда чего», — подумала Ксюша.
И вдруг открылся второй глаз, уже не такой дикий. Данила нехотя, помято приподнялся на диване.
— Прошу прощения. Со мной бывает иногда. Забылся.
— Вы, однако, на санскрите говорили, в забытьи-то, — заметила Лена.
— Во время такого не только на санскрите, а еще на каком-нибудь не существующем никогда языке заговоришь, — потверже уже определил себя Данила и добавил: — Водочки-то налейте. Заодно и познакомимся.
В шкафу тут же нашлась и водка. Вид у Данилы был отнюдь не сонный, даже в высшем смысле сна, но замешанный на сочетании всего мыслимого и немыслимого.
Взглянув на него, проснувшегося, все почти разом запричитали:
— Свой, свой… свой!!
Ксюша подскочила к Степану и поцеловала его— «молодец, Степанушка, своего привел!»
Данила мрачно оглядел присутствующих и мрачно сказал:
— Да и вы свои.
Дружба немного истерично, но состоялась. Сразу нашли общий язык, и беседа потекла, как будто давно знали друг друга. Но, с другой стороны, от Данилы веяло чем-то новым, непонятным и ошеломляющим. Один глаз Данилы иногда то закрывался, то опять открывался — непроизвольно, но как надо. Поражала в нем смесь дикости и интеллектуализма ангелов. Понемногу раскручивали перед ним и историю со Стасиком.
И когда наконец Даниле подробно, с особенностями, рассказали о происшествии в морге, а потом о появлении на автобусной остановке живого Стаса, — то Данила однозначно всех изумил. Закончили, а он ут-робно захохотал, а потом вообще расхохотался так, что Ксюша подумала: а ведь его не унять. Даже Алле — слегка от безумия — передался его смех.