Мир Книги джунглей

Наконец подошли к воде. Первым делом вонзают рыло в окружающий его песок и вспахивают в поисках съестного, будто почвофрезой. Разумный маневр: в поверхностном слое копошится множество влаголюбивой живности, которая не замедлит уйти поглубже в землю, спасаясь от топающих копыт.

Кончив соревноваться в пахоте, свиньи идут к воде и шлепаются в мокрый песок, постанывая от блаженства. Лежа наполовину в воде, скребутся о песок косматыми боками и замирают, хорошенько вымазавшись в грязи. Предел наслаждения: сверху припекает солнце, снизу теплая вода прополаскивает жесткую щетину… Один здоровенный кабан уселся в лужу и медленно покачивается, растирая илом и песком изъеденные насекомыми окорока. До чего же зверски хорошо!

Через четверть часа стадо выстраивается и трусит вдоль песчано-каменистого проспекта, образованного сухим руслом. Внезапно, как это было и с оленями, кабаны вздрагивают. Одним рывком они одолевают двух-трехметровый береговой обрыв, но, пробежав метров двадцать, дружно останавливаются, прислушиваясь и принюхиваясь. Все понятно: ждут, как и я, появления тигра.

А у пруда снова тишь и покой; правда, вода заметно побурела после «свинского» плескания. Два ястребиных орла приземляются у водопоя и затевают легкую потасовку — внутривидовая агрессия, — прежде чем утолить жажду. Время от времени на пруд пикирует белогрудый зимородок, но с уловом плохо. И у меня опять появляется время, чтобы поразмыслить. В частности, над таким вопросом: разумно ли торчать над лесным прудом в Индии, прижимая к носу кинокамеру. Вместо того чтобы, скажем, преподавать в Стокгольмском университете или работать в Национальном музее? Продолжать исследование тонкостей стереоскопического зрения у птиц, особенно у сов. Вести «нормальный» образ жизни.

Когда я только начинал снимать, то словно окунулся в поток экстаза. Возможность воспроизводить кинокадрами и звуком то, чем восхищен и увлечен, то, что любишь, — не меньший источник энергии, чем стремление художника творить в глине, в камне, в красках. Прибавим к этому такой немаловажный фактор, как передача жизни и подлинного движения, которое статическое искусство способно воспроизводить лишь фрагментарно. Пусть даже это точные, великолепно схваченные моменты и ситуации, как на картинах Лильефорса. Передать изображением и звуком движение, действие, ход событий — такая работа на всех этапах, будь то в поле или в монтажерской, необычайно воодушевляет.

Очень скоро первоначальная страсть запечатлевать красоту ландшафтов и животного мира Швеции стала у меня сочетаться со стремлением обучать, направлять. Чем ближе общаешься с природой, тем сильнее любишь ее, проникаешься желанием оберегать ее и привлечь к этому делу других. Полагаю — надеюсь! — что это аксиома.

Сколько случаев отвратительного, бездумного равнодушия довелось мне наблюдать на севере и на юге, на западе и на востоке, повсеместно, где наш «господствующий» вид злоупотреблял своей властью над окружающей его флорой и фауной! Бездумье, душевная слепота, наплевательство — шаги на пути к жестокой страсти уничтожать и разрушать, получая от этого радость. Надо противоборствовать любым — малым и большим — шагам такого рода. Немалую пользу может принести достоверный, но — внимание! — в меру апеллирующий к чувствам фильм. Увидев действительность, ближе познакомившись с животными — естественно, через посредника, — зритель проникнется столь необходимым чувством уважения к чужой жизни; особенно важно это для молодых, которые смогут взглянуть на животный мир под более разумным, не таким эгоцентрическим, вернее, антропоцентрическим углом зрения, какой был присущ прежним поколениям. Воздействовать в этом духе на широкую публику через такое сильное средство информации, как телевидение, — моя первейшая цель, придающая работе оттенок того, что в старину обозначалось словом «призвание».

Ноу кинолент есть и еще одно важное качество. Чисто документальное. В моих глазах тщательно снятый фильм равен фундаментальному исследованию. Мало кто из современных зоологов в состоянии документировать 16-миллиметровым цветным звуковым фильмом свои исследования жизненного цикла того или иного вида фауны или экологии определенного региона. Фильм же такого рода — документ, который может досконально изучать как исследователь, так и будущие поколения. Никакие словесные описания, неизбежно отражающие точку зрения самого исследователя, не способны дать такую предметную картину происходившего, как фильм. В наши дни исследователю после выдержанного в старом, испытанном стиле доклада представляется возможность для иллюстрации своих положений и выводов показать разве что несколько эпизодов на 8-миллиметровой неозвученной пленке. На большее нет ни времени, ни денег. Я благодарен судьбе за возможность использовать профессиональные ресурсы для показа жизненного цикла таких видов фауны, на какие обычно ни одна коммерческая телекомпания не выделяет средств. И покуда такая возможность есть, я буду и впредь следовать по этому пути, пусть даже он вымощен множеством камней преткновения как в личном, так и в чисто экономическом смысле. И пусть, как уже говорилось, ни одна страховая компания не желает страховать жизнь Тарзана…

Кстати, о Тарзане: сейчас на опушке то и дело громко шуршат листья и мне видны качающиеся ветки. Это серебристо-серые лангуры направляются к водопою. Они тоже соблюдают предельную осторожность. Вижу, как дружно они поворачивают голову в одну и ту же сторону. Тигра нет, иначе весь лес огласили бы хриплые предупредительные крики обезьян, но похоже, что именно в той стороне они видели его несколько дней назад.

Крупный самец-предводитель первым спускается к пруду, долго озирается по сторонам, затем наклоняется и пьет. Дав ему утолить жажду, подходят остальные. Предводитель встречает их сердитым пощелкиванием зубами, но милостиво дозволяет пить его воду. Обезьяны напоминают людей — или наоборот?

Некоторых самок сопровождают малыши, очень похожие на человеческих — большие головы, тоненькие конечности. Движения отрывистые и плохо координированные, словно у механических игрушек. Внезапные прыжки вокруг мамаши, в которой для них сосредоточена вся жизнь. Та без восторга смотрит на возню детеныша и решительно берет его на руки, когда ей надоедает это зрелище. И охотно уступает отпрыска другой самке, которая подходит, чтобы осторожно взять его себе. У лангуров бывает трудно определить, кто же на самом деле мамаша, инстинкт заботы о потомстве одинаково силен у всех, и ответственность за детеныша делят несколько самок. В этом тоже есть что-то человеческое…

Детеныши постарше затеяли игру, разительно похожую на нашу «хозяин горы». Один взбирается на травянистый бугор возле пруда, другой его сталкивает. Третий сгоняет второго, и вот уже покатились кубарем по траве. Два, три, иногда четыре малыша носятся вверх-вниз по склону бугра. Веселью нет предела! Похоже, что все забыли про тигра. О моем присутствии на махане никто не подозревает. Доходит до того, что один взрослый лангур в каких-нибудь трех-четырех метрах от меня быстро и ловко ворошит листву, отбирая самые зеленые листья для своей непрерывной трапезы.

Вот еще и замбар приближается к пруду. Ступает бесшумно, весь напряжение, весь внимание, то и дело отскакивает назад, прежде чем отваживается утолить жажду.

Появился стройный мунтжак на тоненьких ножках-палочках. Можно подумать, что у него психическое расстройство; более нервного существа не сыщется во всем лесу. А подойдя к пруду, он, на удивление мне, преспокойно прыгает в воду и принимает ванну. Однако стоит захрустеть гальке под ногами идущих к водопою аксисов, как мунтжак в панике выскакивает на берег и исчезает в зарослях.

Тигр… Все копытные, составляющие его добычу, постоянно готовы к тому, что он может подстерегать их у водопоя. Правда, я тигра так и не дождался — на сей раз. Но несколько суток сосредоточенного наблюдения даровали мне, как и прежде в подобных случаях, ощущение предельной близости, я бы даже сказал, слияния с окружением, насколько это вообще доступно человеку. Постоянно вслушиваться, стремиться видеть все вокруг, ловить запахи, толковать сочетания признаков и присущие различным видам сигналы, красноречивые для всякого, кто способен их распознать, — все это входит составной частью в дневное и ночное бытие самих животных. Мы сегодня чересчур далеки от этого мира? и если бы всем нам когда-нибудь удалось возродить былую близость, наверно, наши старания защитить и сохранить эти сложные единства стали бы несравненно эффективнее. Когда тебя объемлет поток жизни и непрерывных жизненных процессов, ты чувствуешь себя таким маленьким и смиренным, каким и следует быть человеку перед лицом изумительной радиации солнечной энергии, которая за миллиарды лет воплотилась в различных организмах — животных, людях, растениях. Право же, с космической точки зрения нет ничего трагикомичнее властного и надменного эгоцентрического шествия человека навстречу собственной гибели… 40 тысяч лет его существования на планете — всего лишь роковая секунда в истории Земли и коротенький звук в просторах Вселенной.

А все-таки удивительно, как это тигры в этом году ухитрялись не попадаться мне на глаза в тех самых местах, где позднее я видел их столько раз. Не иначе, год выдался неурожайный. Ни у одной из многочисленных тигриц Канхи не было маленьких тигрят, а будь они — наверно, мои дела пошли бы лучше.

В конце мая нам пришлось уезжать. Еще в январе у меня открылась старая язва на подошве. Я-то думал, что она давным-давно зажила, но сказалось заражение «госпитальной болезнью» — резистентными стафилококками, да и частые прыжки со слоновьей спины на землю в Казиранге и Канхе тоже не способствовали излечению. При температуре воздуха 40–45 в далеко не антисептических условиях старая язва начала мне сильно досаждать, а тут к ней добавились еще две — по одной на каждой ступне. Я попросту не мог ходить. Мы отправились через Шри-Ланку в Швецию, где я два месяца сражался с «госпитальной болезнью», пока язвы вдруг не зажили. (В виде эксперимента я затолкал в глубокую семимесячную рану куски сырой папайи, и за какую-нибудь неделю она затянулась.)